Однако необходимости не было. И Зверь оставался в центре внимания.
– Ну что, не съели тебя? – поинтересовалась Ула, пробираясь к нему и усаживаясь рядом.
– Подавятся, – буркнул сержант.
С возвращением Лонга суматоха слегка улеглась, все расселись вокруг стола, достали стаканы. Костыль демонстративно пересел поближе к Зверю.
– Будем страдать вместе, – сообщил он окружающим. Кошмар и Синий поддержали его унылыми кивками.
– Да Зверю-то по фиг. – Кинг пританцовывал, даже разливая водку. – Он вообще трезвенник. Сами по себе будете страдать.
– Второй раз мы здесь пьем, – заметил Пижон, поднимая свой стакан. – Дай бог не в последний.
Общих традиций пития сложиться не успело. Национальные не годились – сколько народов, как известно, столько и обычаев. Так же обстояло дело и с родами войск. Пилоты и десантники все делали по-разному. Случайно ли это вышло, или традиции намеренно создавались в пику друг другу, кто знает? Оставалось надеяться на то, что все получится само. Рано или поздно. А пока пили, как придется. Вот сейчас за то, чтобы и вправду не в последний раз. Потом помянули Резчика. Спокойно, без особых эмоций. Если кто и загрустил, то совсем ненадолго. Потом выпили за то, чтоб закончились проклятые дожди. Потом сделали паузу, за время которой все тот же Лонг и трое его бойцов успели смотаться на кухню и вернулись с холодным мясом, уже нарезанным и разложенным по тарелкам.
– Не пить, так хоть есть. – грустно заметил Кошмар. Синий молча впился зубами в кусок посимпатичнее.
– Ящеры, – резюмировал, едва прожевав.
– А ты кого хотел? – взвился Лонг с такой обидой, слов но сам это мясо готовил, – Скорпионов?
Синего перекосило. Кинг радостно заржал.
– Понеслось, – с довольным видом прокомментировал Трепло. – Первая рюмка она всегда самая трудная.
– Четвертая, – язвительно прокомментировал Зверь, брезгливо наблюдая за Кингом, выполнявшим обязанности виночерпия. – И не рюмка, а стакан.
– Дринк, – наставительно поправил его Синий. – Это русские стаканами пьют, а приличные люди – дринками. На два пальца, понятно?
– Мне десять дринков, пожалуйста, – попросил Пижон.
– Перебьешься! – Кинг плеснул ему, как и всем, на донышко.
– За пилотов, – предложил Пижон.
Выпили за пилотов. И Трепло взялся за гитару.
– Господа! – начал он проникновенно. Струны торжественно загудели. – Сегодня у нас особенный день. Ночь. В общем, вечер. Сегодня наше скромное общество почтил своим присутствием…
– Убью, – произнес Зверь в пространство.
– Понял, – сказал Трепло. – Ладно. Учитывая скромность нашего дорогого гостя, мы не будем тыкать в него пальцами, хотя, конечно, все знают, что это Зверь. В ознаменование этого знаменательного знамения, а также ввиду того, что в этой комнате сейчас находятся все представители военно-воздушных сил Цирцеи, я буду петь.
– Можно подумать, раньше он молчал, – прогудел Кинг, обращаясь ко всем сразу.
– Но-но! – Трепло поднял палец. – Я буду петь про пилотов. Специально для, и все такое. Тишина в зале!
«В зале» послушно притихли.
Трепло закатил глаза, приподнял романтически брови и затянул жалобно, но мелодично:
Крутится-вертится шар голубой,
Крутится-вертится над головой.
Крутится-вертится хочет упасть,
Кавалер барышню хочет…
Два четких удара по деке заменили последнее слово, каким бы оно ни было.
Крутится-вертится шар голубой,
Наш экипаж отправляется в бой.
«Тра-та-та-та», – бортмеханик сказал.
«Тра-та-та-та», – командир отвечал.
– Штурман, – жалобно спросил Трепло сам у себя, продолжая играть – ты карты взял? И сам себе ответил:
– А как же! Две колоды!
– М-мать! Опять по пачке «Беломора» лететь.
Штурман заснул меж бутылок пустых,
Мы в облаках заблудились густых;
«Тра-та-та-та!» – командир очень злой,
«Тра-та-та-та! Полетели домой!»
Гот знал, что в армии так не бывает. Ну просто не может быть. Где-то в душе смех и легкое раздражение скалици друг на друга острые зубы Что за идиотская песенка?
Тут бортмеханик в кабину вбежал
–Братцы Родные. Трындец нам настал!
–Чья-то ракета за нами летит
– А, тра-та-та-та, – командир говорит.
«Тра-та-та-та», – было написано на лице Зверя. Он-то вряд ли обижается за армию. Скорее, просто пытается не рассмеяться.
А Трепло выводил с цыганским надрывом:
Прямо с небес тратахнулись в овраг,
Кто же нас сбил? Свои? Или враг?
Наша ракета и наш самолет,
И как оказалось, знакомый пилот!
На белый свет экипаж вылезал,
Каждый из них «Тра-та-та-та», – сказал
Лишь командир в этот миг промолчал.
Воздуха в легкие он набирал.
Трепло сделал торжественную паузу.
– А теперь послушаем, что сказал командир:
–Тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та!
–Ты ж не механик, а тра-та-та-та!
–Тра-та-та-та-та-та-та, вашу мать!
–Больше не буду я с вами летать!
Громче всех ржал Пендель. Топал ногами, хрюкал, вытирал слезы и снова смеялся:
– Знакомый пилот, блин, ну это ж надо! Знакомый! Вот шайтан!
– А чего, вполне про нас песня, – заметил, отсмеявшись, Пижон, – у нас в армии долго бардак был. Еще и не такое случалось. Слушай, Трепло, а спой Городницкого чего-нибудь!
Трепло спел.
Он спел и Городницкого, и Ланцберга, и Кима, и конечно же снова и снова Медведева, коему сам отдавал однозначное предпочтение
Потом, утомившись, отдал гитару Лонгу. Тот не силен был петь, зато играл так, что даже Зверь перестал скучать и начал слушать.
– О! – заявил Синий, трезвый и поэтому язвительный. – Лонг, тебя заметили.
– Кто? – Эжен, весь еще в музыке, повел недоуменно черными очами.
– Господин сержант.
– Кто ж знал-то, – буркнул Зверь. Глянул на Лонга. – Дело ведь не в консерватории, да?
Эжен расцвел, глаза полыхнули не хуже, чем у самого Зверя:
– Гитара, – выдохнул он по-французски, – она живет. Поет. Дышит.
– Вместе с тобой. – Это Зверь произнес негромко, словно себе самому, но Лонг услышал и быстро закивал:
– Да. Как два сердца в такт, в одном ритме. Откуда ты знаешь?
Костыль, единственный здесь, кто понимал французскую речь, поежился от любопытных взглядов со всех сторон:
– Да не пойму я их, – рявкнул он, – дурь какая-то.
И Ула впервые увидела вблизи, как Зверь меняет маски.
Он услышал Костыля. Это Лонг, музыкальная душа, когда гитару берет, – все на свете забывает. А Зверь услышал. Костыля аж подбросило, когда вперились в него ледяные черные очи.
– И не поймешь! – прошипел Зверь. – Где тебе?
Костыль не обиделся. На любого другого он вызверился бы без раздумий, а тут лишь улыбнулся виновато, и все. Ула оглянулась на Гота. Поймала его взгляд:
«Видел?» – спросила молча.
Тот кивнул едва заметно. Он видел. И может быть, понял чуть больше, чем она? Ула надеялась, что больше. Почему Костыль не обиделся? Как Зверь делает это?
А тот бесшумно поднялся из-за стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
– Ну что, не съели тебя? – поинтересовалась Ула, пробираясь к нему и усаживаясь рядом.
– Подавятся, – буркнул сержант.
С возвращением Лонга суматоха слегка улеглась, все расселись вокруг стола, достали стаканы. Костыль демонстративно пересел поближе к Зверю.
– Будем страдать вместе, – сообщил он окружающим. Кошмар и Синий поддержали его унылыми кивками.
– Да Зверю-то по фиг. – Кинг пританцовывал, даже разливая водку. – Он вообще трезвенник. Сами по себе будете страдать.
– Второй раз мы здесь пьем, – заметил Пижон, поднимая свой стакан. – Дай бог не в последний.
Общих традиций пития сложиться не успело. Национальные не годились – сколько народов, как известно, столько и обычаев. Так же обстояло дело и с родами войск. Пилоты и десантники все делали по-разному. Случайно ли это вышло, или традиции намеренно создавались в пику друг другу, кто знает? Оставалось надеяться на то, что все получится само. Рано или поздно. А пока пили, как придется. Вот сейчас за то, чтобы и вправду не в последний раз. Потом помянули Резчика. Спокойно, без особых эмоций. Если кто и загрустил, то совсем ненадолго. Потом выпили за то, чтоб закончились проклятые дожди. Потом сделали паузу, за время которой все тот же Лонг и трое его бойцов успели смотаться на кухню и вернулись с холодным мясом, уже нарезанным и разложенным по тарелкам.
– Не пить, так хоть есть. – грустно заметил Кошмар. Синий молча впился зубами в кусок посимпатичнее.
– Ящеры, – резюмировал, едва прожевав.
– А ты кого хотел? – взвился Лонг с такой обидой, слов но сам это мясо готовил, – Скорпионов?
Синего перекосило. Кинг радостно заржал.
– Понеслось, – с довольным видом прокомментировал Трепло. – Первая рюмка она всегда самая трудная.
– Четвертая, – язвительно прокомментировал Зверь, брезгливо наблюдая за Кингом, выполнявшим обязанности виночерпия. – И не рюмка, а стакан.
– Дринк, – наставительно поправил его Синий. – Это русские стаканами пьют, а приличные люди – дринками. На два пальца, понятно?
– Мне десять дринков, пожалуйста, – попросил Пижон.
– Перебьешься! – Кинг плеснул ему, как и всем, на донышко.
– За пилотов, – предложил Пижон.
Выпили за пилотов. И Трепло взялся за гитару.
– Господа! – начал он проникновенно. Струны торжественно загудели. – Сегодня у нас особенный день. Ночь. В общем, вечер. Сегодня наше скромное общество почтил своим присутствием…
– Убью, – произнес Зверь в пространство.
– Понял, – сказал Трепло. – Ладно. Учитывая скромность нашего дорогого гостя, мы не будем тыкать в него пальцами, хотя, конечно, все знают, что это Зверь. В ознаменование этого знаменательного знамения, а также ввиду того, что в этой комнате сейчас находятся все представители военно-воздушных сил Цирцеи, я буду петь.
– Можно подумать, раньше он молчал, – прогудел Кинг, обращаясь ко всем сразу.
– Но-но! – Трепло поднял палец. – Я буду петь про пилотов. Специально для, и все такое. Тишина в зале!
«В зале» послушно притихли.
Трепло закатил глаза, приподнял романтически брови и затянул жалобно, но мелодично:
Крутится-вертится шар голубой,
Крутится-вертится над головой.
Крутится-вертится хочет упасть,
Кавалер барышню хочет…
Два четких удара по деке заменили последнее слово, каким бы оно ни было.
Крутится-вертится шар голубой,
Наш экипаж отправляется в бой.
«Тра-та-та-та», – бортмеханик сказал.
«Тра-та-та-та», – командир отвечал.
– Штурман, – жалобно спросил Трепло сам у себя, продолжая играть – ты карты взял? И сам себе ответил:
– А как же! Две колоды!
– М-мать! Опять по пачке «Беломора» лететь.
Штурман заснул меж бутылок пустых,
Мы в облаках заблудились густых;
«Тра-та-та-та!» – командир очень злой,
«Тра-та-та-та! Полетели домой!»
Гот знал, что в армии так не бывает. Ну просто не может быть. Где-то в душе смех и легкое раздражение скалици друг на друга острые зубы Что за идиотская песенка?
Тут бортмеханик в кабину вбежал
–Братцы Родные. Трындец нам настал!
–Чья-то ракета за нами летит
– А, тра-та-та-та, – командир говорит.
«Тра-та-та-та», – было написано на лице Зверя. Он-то вряд ли обижается за армию. Скорее, просто пытается не рассмеяться.
А Трепло выводил с цыганским надрывом:
Прямо с небес тратахнулись в овраг,
Кто же нас сбил? Свои? Или враг?
Наша ракета и наш самолет,
И как оказалось, знакомый пилот!
На белый свет экипаж вылезал,
Каждый из них «Тра-та-та-та», – сказал
Лишь командир в этот миг промолчал.
Воздуха в легкие он набирал.
Трепло сделал торжественную паузу.
– А теперь послушаем, что сказал командир:
–Тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та!
–Ты ж не механик, а тра-та-та-та!
–Тра-та-та-та-та-та-та, вашу мать!
–Больше не буду я с вами летать!
Громче всех ржал Пендель. Топал ногами, хрюкал, вытирал слезы и снова смеялся:
– Знакомый пилот, блин, ну это ж надо! Знакомый! Вот шайтан!
– А чего, вполне про нас песня, – заметил, отсмеявшись, Пижон, – у нас в армии долго бардак был. Еще и не такое случалось. Слушай, Трепло, а спой Городницкого чего-нибудь!
Трепло спел.
Он спел и Городницкого, и Ланцберга, и Кима, и конечно же снова и снова Медведева, коему сам отдавал однозначное предпочтение
Потом, утомившись, отдал гитару Лонгу. Тот не силен был петь, зато играл так, что даже Зверь перестал скучать и начал слушать.
– О! – заявил Синий, трезвый и поэтому язвительный. – Лонг, тебя заметили.
– Кто? – Эжен, весь еще в музыке, повел недоуменно черными очами.
– Господин сержант.
– Кто ж знал-то, – буркнул Зверь. Глянул на Лонга. – Дело ведь не в консерватории, да?
Эжен расцвел, глаза полыхнули не хуже, чем у самого Зверя:
– Гитара, – выдохнул он по-французски, – она живет. Поет. Дышит.
– Вместе с тобой. – Это Зверь произнес негромко, словно себе самому, но Лонг услышал и быстро закивал:
– Да. Как два сердца в такт, в одном ритме. Откуда ты знаешь?
Костыль, единственный здесь, кто понимал французскую речь, поежился от любопытных взглядов со всех сторон:
– Да не пойму я их, – рявкнул он, – дурь какая-то.
И Ула впервые увидела вблизи, как Зверь меняет маски.
Он услышал Костыля. Это Лонг, музыкальная душа, когда гитару берет, – все на свете забывает. А Зверь услышал. Костыля аж подбросило, когда вперились в него ледяные черные очи.
– И не поймешь! – прошипел Зверь. – Где тебе?
Костыль не обиделся. На любого другого он вызверился бы без раздумий, а тут лишь улыбнулся виновато, и все. Ула оглянулась на Гота. Поймала его взгляд:
«Видел?» – спросила молча.
Тот кивнул едва заметно. Он видел. И может быть, понял чуть больше, чем она? Ула надеялась, что больше. Почему Костыль не обиделся? Как Зверь делает это?
А тот бесшумно поднялся из-за стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128