В конце концов, встав и помочившись на труп, он стал читать постановление Демосфена, направленное против него, за которое проголосовали афиняне. Внезапно в ночи раздался отчетливый голос: «Царь, судьбою было тебе предназначено стать подобным Агамемнону – не стыдно ли тебе играть роль шута?».
Филипп замер. Голос принадлежал одному из афинских пленных, стоявших поодаль. «Кто это сказал? Кто ты, человек? Принесите фонари!» – закричал Филипп. «Это я, Демад», – ответил афинянин.
Бывший моряк, оратор, который всегда на афинской агоре выступал с речами в поддержку Филиппа, предводитель так называемой «македонской партии», сносивший все выпады Демосфена, тот самый Демад, который столько боролся, чтобы избежать этой войны, вынужден был принять в ней участие в рядах своих сограждан.
Стыд несколько привел Филиппа в чувство, он добрался до палатки более или менее твердым шагом, широким жестом смел со стола оставшиеся кубки с вином и приказал позвать Демада.
Когда пленник предстал перед ним, Филипп сказал ему: «Я докажу тебе, Демад, что я царь. Ты свободен, так же, как и прочие афиняне. Вы можете вернуться к себе и рассказать Демосфену, как с вами обходились. Но фиванцев я навеки обращу в рабство».
Я присутствовал при этом, только что окончив наблюдать звезды. Я видел, с каким трудом говорил отяжелевший, шатающийся Филипп, опираясь на Павсания и Аттала. Мне показалось, что он опирается на плечо смерти.
Затем он удалился, рухнул на постель и проспал до полудня следующего дня.
VII. Беседа
– Вещун, будет ли моя судьба равной судьбе Ахилла?
– Она превзойдет судьбу Ахилла, если ты сделаешь тот же самый выбор между короткой жизнью, исполненной славы, и жизнью долгой, но бесславной.
– Я сделал выбор.
– Таков и выбор богов. То, что называют свободой, заключается в возможности, предоставляемой нам богами, среди разных деяний выбрать те, что мы должны совершить.
Так было изречено.
VIII. Афины
Вернувшись в Афины, Демад застал своих перепуганных сограждан за спешными работами по укреплению города. Сообщенное Демадом известие принесло им огромное облегчение. Македонские гарнизоны стояли во всех фиванских городах, однако афинянам Филипп предложил только договор о союзе, который должен был доставить им приятнейший посол – обольстительный наследный царевич Александр в сопровождении двух военачальников: премудрого Антипия и ловкого Алхимаха.
Филипп удовольствовался тем, что оставил за собой восточные афинские колонии, которым предоставил, впрочем, полную политическую независимость; он не применил к ним финансовых санкций, не обложил данью; притом Афины сохраняли свое преимущественное положение среди греческих государств. Город, который, как ожидали, должны были завоевать, сжечь, стереть с лица земли, не мог рассчитывать на подобную снисходительность. Филипп проявил сверхловкость, редко встречающуюся у победителей: сначала внушив страх, он поразил затем врага неожиданным великодушием. Редкий народ способен этому воспротивиться; в подобных случаях он с таким же рвением стремится перейти под высокую руку победоносного противника, с каким вступал с ним в бой.
И молодого Александра приняли скорее как избавителя, чем как победителя, несмотря на все старания сторонников Демосфена, – ряды которых, правда, сильно поредели – упорно желающих видеть в этом мягком мирном договоре повод к тревоге. Они опасались некоторых прибавленных к договору статей, касавшихся всей совокупности греческих государств. Поскольку созданная Демосфеном коалиция перешла в руки Филиппа, в этом великом объединении греческих государств Македония заняла ведущее место. Совет Амфиктионии в Дельфах продолжал исполнять роль высшего суда, но был создан еще один, более расширенный совет под председательством Филиппа, которому надлежало располагаться в Коринфе, то есть между Аттикой и Пелопоннесом, – и который являлся настоящим управляющим органом коалиции. Заявленная как оборонительный союз, эта коалиция позволяла Филиппу готовиться к великому походу против Персидской империи.
Исократ мог бы радоваться, видя, как претворяется в жизнь то, что он все время проповедовал; тем не менее, старый ритор, огорченный битвой при Херонее, разочаровавшись в Филиппе, – который в точности последовал предначертанному Исократом плану, – уморил себя голодом в возрасте девяноста восьми лет.
Время переговоров было единственной передышкой в жизни Александра, единственной его мирной поездкой, отпуском под сенью славы… Этот царственный отпрыск, чья отвага стала уже легендарной, прекрасный, как Алкивиад, способный наизусть цитировать Гомера, Эсхила и Еврипида, очень скоро завоевал сердца афинян. Любознательный, готовый впитывать знания, взращенный в афинском духе, на афинских произведениях, он, гуляя по этому огромному городу, в котором жило двести пятьдесят тысяч человек, вспоминал годы своего ученичества. Как паломник, ходил он из дома Сократа в академию Платона, о которой ему столько рассказывал Аристотель, любовался стеной Фемистокла, храмом Ники, лестницей Пропилей и созданным столетие назад Парфеноном.
Выдающемуся человеку нужно немного времени провести в этом городе, чтобы постичь его сущность. Если впоследствии Александр сумел распространить по всему миру семена греческих знаний, то лишь благодаря тому времени, когда он почувствовал себя афинянином в Афинах.
Вместе с прекрасным Гефестионом он исходил весь город, бродил по агоре меж крестьян, приехавших из Аттики продавать дроздов, зайцев, овощи, фрукты, среди рыбаков из Пирея и Фалер, криком зазывавших купить тунцов из Понта Евксинского, угрей, барабулек, дорад, среди колбасников, прохаживающихся с дымящимся на вертелах мясом, среди менял, торговцев вазами, свитками, табличками для письма, среди торговок цветами и благовониями, среди птицеловов, оружейников, пекарей… Завидев Александра, толпа почтительно расступалась, а самые смелые из свободных людей, живущих в этом городе, где каждый считал себя царем, кричали ему с душевной простотой: «Привет, молодой царь!».
С высоты Акрополя смотрел он на Пантеликосский луг и гору Ликабетт, вдыхал золотистый предосенний воздух и предавался мечтам о своих будущих победах.
В то время Филипп завершил триумфальное путешествие по другим греческим городам, только что признавшим его верховную власть. Поделив таким образом между собой обязанности, царь и его наследник проявили осмотрительность. Вместо того, чтобы самому прибыть к афинянам, знакомым с его прошлыми делами, Филипп, чувствовавший се, бя стесненно в их присутствии, прислал к ним своего приветливого наследника, как бы своего двойника, более привлекательного, чем он сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Филипп замер. Голос принадлежал одному из афинских пленных, стоявших поодаль. «Кто это сказал? Кто ты, человек? Принесите фонари!» – закричал Филипп. «Это я, Демад», – ответил афинянин.
Бывший моряк, оратор, который всегда на афинской агоре выступал с речами в поддержку Филиппа, предводитель так называемой «македонской партии», сносивший все выпады Демосфена, тот самый Демад, который столько боролся, чтобы избежать этой войны, вынужден был принять в ней участие в рядах своих сограждан.
Стыд несколько привел Филиппа в чувство, он добрался до палатки более или менее твердым шагом, широким жестом смел со стола оставшиеся кубки с вином и приказал позвать Демада.
Когда пленник предстал перед ним, Филипп сказал ему: «Я докажу тебе, Демад, что я царь. Ты свободен, так же, как и прочие афиняне. Вы можете вернуться к себе и рассказать Демосфену, как с вами обходились. Но фиванцев я навеки обращу в рабство».
Я присутствовал при этом, только что окончив наблюдать звезды. Я видел, с каким трудом говорил отяжелевший, шатающийся Филипп, опираясь на Павсания и Аттала. Мне показалось, что он опирается на плечо смерти.
Затем он удалился, рухнул на постель и проспал до полудня следующего дня.
VII. Беседа
– Вещун, будет ли моя судьба равной судьбе Ахилла?
– Она превзойдет судьбу Ахилла, если ты сделаешь тот же самый выбор между короткой жизнью, исполненной славы, и жизнью долгой, но бесславной.
– Я сделал выбор.
– Таков и выбор богов. То, что называют свободой, заключается в возможности, предоставляемой нам богами, среди разных деяний выбрать те, что мы должны совершить.
Так было изречено.
VIII. Афины
Вернувшись в Афины, Демад застал своих перепуганных сограждан за спешными работами по укреплению города. Сообщенное Демадом известие принесло им огромное облегчение. Македонские гарнизоны стояли во всех фиванских городах, однако афинянам Филипп предложил только договор о союзе, который должен был доставить им приятнейший посол – обольстительный наследный царевич Александр в сопровождении двух военачальников: премудрого Антипия и ловкого Алхимаха.
Филипп удовольствовался тем, что оставил за собой восточные афинские колонии, которым предоставил, впрочем, полную политическую независимость; он не применил к ним финансовых санкций, не обложил данью; притом Афины сохраняли свое преимущественное положение среди греческих государств. Город, который, как ожидали, должны были завоевать, сжечь, стереть с лица земли, не мог рассчитывать на подобную снисходительность. Филипп проявил сверхловкость, редко встречающуюся у победителей: сначала внушив страх, он поразил затем врага неожиданным великодушием. Редкий народ способен этому воспротивиться; в подобных случаях он с таким же рвением стремится перейти под высокую руку победоносного противника, с каким вступал с ним в бой.
И молодого Александра приняли скорее как избавителя, чем как победителя, несмотря на все старания сторонников Демосфена, – ряды которых, правда, сильно поредели – упорно желающих видеть в этом мягком мирном договоре повод к тревоге. Они опасались некоторых прибавленных к договору статей, касавшихся всей совокупности греческих государств. Поскольку созданная Демосфеном коалиция перешла в руки Филиппа, в этом великом объединении греческих государств Македония заняла ведущее место. Совет Амфиктионии в Дельфах продолжал исполнять роль высшего суда, но был создан еще один, более расширенный совет под председательством Филиппа, которому надлежало располагаться в Коринфе, то есть между Аттикой и Пелопоннесом, – и который являлся настоящим управляющим органом коалиции. Заявленная как оборонительный союз, эта коалиция позволяла Филиппу готовиться к великому походу против Персидской империи.
Исократ мог бы радоваться, видя, как претворяется в жизнь то, что он все время проповедовал; тем не менее, старый ритор, огорченный битвой при Херонее, разочаровавшись в Филиппе, – который в точности последовал предначертанному Исократом плану, – уморил себя голодом в возрасте девяноста восьми лет.
Время переговоров было единственной передышкой в жизни Александра, единственной его мирной поездкой, отпуском под сенью славы… Этот царственный отпрыск, чья отвага стала уже легендарной, прекрасный, как Алкивиад, способный наизусть цитировать Гомера, Эсхила и Еврипида, очень скоро завоевал сердца афинян. Любознательный, готовый впитывать знания, взращенный в афинском духе, на афинских произведениях, он, гуляя по этому огромному городу, в котором жило двести пятьдесят тысяч человек, вспоминал годы своего ученичества. Как паломник, ходил он из дома Сократа в академию Платона, о которой ему столько рассказывал Аристотель, любовался стеной Фемистокла, храмом Ники, лестницей Пропилей и созданным столетие назад Парфеноном.
Выдающемуся человеку нужно немного времени провести в этом городе, чтобы постичь его сущность. Если впоследствии Александр сумел распространить по всему миру семена греческих знаний, то лишь благодаря тому времени, когда он почувствовал себя афинянином в Афинах.
Вместе с прекрасным Гефестионом он исходил весь город, бродил по агоре меж крестьян, приехавших из Аттики продавать дроздов, зайцев, овощи, фрукты, среди рыбаков из Пирея и Фалер, криком зазывавших купить тунцов из Понта Евксинского, угрей, барабулек, дорад, среди колбасников, прохаживающихся с дымящимся на вертелах мясом, среди менял, торговцев вазами, свитками, табличками для письма, среди торговок цветами и благовониями, среди птицеловов, оружейников, пекарей… Завидев Александра, толпа почтительно расступалась, а самые смелые из свободных людей, живущих в этом городе, где каждый считал себя царем, кричали ему с душевной простотой: «Привет, молодой царь!».
С высоты Акрополя смотрел он на Пантеликосский луг и гору Ликабетт, вдыхал золотистый предосенний воздух и предавался мечтам о своих будущих победах.
В то время Филипп завершил триумфальное путешествие по другим греческим городам, только что признавшим его верховную власть. Поделив таким образом между собой обязанности, царь и его наследник проявили осмотрительность. Вместо того, чтобы самому прибыть к афинянам, знакомым с его прошлыми делами, Филипп, чувствовавший се, бя стесненно в их присутствии, прислал к ним своего приветливого наследника, как бы своего двойника, более привлекательного, чем он сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93