Я не решусь даже просить вашу руку на прощание – но только, чтобы спасти свое самолюбие от еще одного удара!
– Шут! – буркнул отец, резко протянув руку.
Виконт взял его руку и, запечатлев на ней почтительный поцелуй, произнес:
– Берегите себя, отец! До свидания!
Граф, хмуро смотревший, как он выходит из библиотеки, произнес тоном человека, которого посетила счастливая мысль:
– Я предполагал, что ваше появление дома преследует какую-то цель.
– Разумеется. – И виконт бросил дерзкий, насмешливый взгляд через плечо. – Я хотел увидеть маму!
И отбыл в спешном порядке. Торопливо закрытая дверь отрезала его от взрыва брани, вызванного этим финальным выпадом.
В холле он увидел дворецкого; встретив полный искренней симпатии и сочувствия взгляд этого старейшего обитателя родительского дома, виконт хмыкнул и произнес:
– Смотрите на меня хорошенько, Педмур, ибо видите вы меня в последний раз! Отец изгоняет меня. Он говорит, что я никчемный повеса и шут; дюжины других обвинений я в данную минуту не могу припомнить. Можете ли вы понять такую бесчувственность?
Дворецкий неодобрительно прищелкнул языком, покачал головой и с глубоким вздохом ответил:
– Это все подагра, милорд. У его светлости дурное настроение.
– Дурное настроение! – повторил виконт. – На самом деле вы хотели сказать, что он совершенно безжалостен с каждым, кто имеет неосторожность попасться ему на пути!
– Не могу согласиться с вашей светлостью, так что воздержусь от ответа, – строго произнес Педмур. – Но если вы соблаговолите принять совет от человека, знакомого с привычками его светлости намного дольше, чем вы, – я бы почтительно просил вас не обращать внимания ни на одно слово, произнесенное им во время приступа подагры, потому что ничего такого он на самом деле не думает. А если вы позволили себе по обыкновению поддразнивать его, неудивительно, что он наговорил лишнего!
– Боже мой, Педмур, неужели вы полагаете, что мне это неизвестно? – с искренней симпатией улыбнулся виконт. – Не считайте меня ослом! Где моя мать?
– Миледи в своей гостиной, милорд.
Виконт кивнул и легко взбежал по широкой лестнице. Леди Рокстон встретила его теплой улыбкой и приветливо протянула ему руку.
– Входи, мой дорогой! – сказала она. – Скажи, на тебя обрушилась настоящая буря?
Он поцеловал ей руку и ответил:
– О Боже, еще какая! Он терзал меня, как только мог! Честно говоря, он сказал, что больше не желает видеть моего лица.
– Ох, милый, какой ужас! Но ты же знаешь, он этого вовсе не думает. Ну конечно, ты все понимаешь, ты всегда все понимаешь без лишних слов, правда?
– Не очень на то похоже! Недаром и вы, и старый Педмур решили, что я нуждаюсь в ободрении! Конечно, я и без подсказки могу истолковать все правильно – никто близко знакомый с его светлостью, кроме патентованного олуха, не подумает, что эти слова вызваны чем-то кроме подагры и расстроенного желудка! Я боялся худшего, когда увидел, как щедро он угощает себя крабами под карри за обедом; неприятное предчувствие укрепилось, когда он налег на вторую бутылку портвейна. Не сочтите это дерзостью, но почему он ведет себя так неблагоразумно?
– Конечно, – ответила леди Рокстон, – это очень вредно для него, но спорить бесполезно, потому что он с возмущением отказывается от предписанной доктором Четтлом полезной пищи и выражает желание съесть что-то более удобоваримое, а ты знаешь, Эшли, каков он, если разгневается! Эти его приступы ярости!
– О да! – усмехнулся виконт.
– Для него выходит еще хуже, потому что он совсем падает духом, жалуется, что весь горит, как в огне, что с ним не считаются… И для домочадцев это тоже очень скверно, потому что даже Педмур – ты ведь знаешь, как он предан нашей семье, – не любит, когда в него швыряют чем попало, в особенности если попадают…
– Неужели он ведет себя так ужасно? – пораженный, выговорил виконт.
– О нет, очень редко! – заверила его леди Рокстон примирительным тоном. – Он почти всегда потом очень пристыжен и старается загладить свои вспышки. Нет нужды объяснять тебе, что он будет мелочно-язвительным до вечера. Но надеюсь, что завтра он сможет съесть кусочек вареного цыпленка. Так что не стоит озабоченно хмуриться, милый: похоже, пройдет несколько недель, прежде чем он позволит себе взяться за свои излюбленные лакомства.
– За вас, мама, я беспокоюсь больше, чем за него! Как только вы выносите такую жизнь? Я бы не смог!
– А я и не думаю, чтобы ты смог, – ответила она, улыбаясь. – Ты не знал его в молодости и не был влюблен в него. А я была, и помню, каким веселым, приятным и забавным он был раньше и как счастливы мы были тогда. И, мы по-прежнему любим друг друга, Эшли.
Виконт слегка нахмурился и резко спросил:
– Неужели он требует от вас такой восточной покорности?
– О нет, никогда! Честно говоря, его поведение иногда меня задевает, но он никогда не позволял себе чем-нибудь кинуть в меня, даже когда я решилась посоветовать ему добавить немного воды и настойки ревеня к портвейну – это чудесное средство для больного желудка, как ты знаешь. Но он ни за что не соглашается. Честно говоря, он просто приходит в ярость!
– Неудивительно, – рассмеялся виконт. – Полагаю, вы почти заслужили, чтобы склянка с настойкой полетела в вас!
– Да, он так и сказал, но, конечно, ничего подобного не сделал. Только расхохотался, в точности как ты. Что привело его в такую ярость, милый? Возможно, ты как-нибудь задел его? Я знаю, ты бы никогда специально не стал дразнить его. Он был рад видеть тебя, заказал к обеду салат из крабов и приказал Педмуру подать лучший портвейн.
– Господь милосердный, и все это в мою честь? Конечно, я не стал говорить ему, но я отнюдь не в восторге от портвейна, хотя мне пришлось выпить порядочно. Но я не сказал ни одного неосторожного слова! Могу только предположить, что крабы и вино оказались тяжеловаты для его желудка и поэтому несут ответственность за все последствия. – Он помолчал, восстанавливая в памяти беседу с отцом в библиотеке, и его брови снова нахмурились. Виконт взглянул на мать и медленно произнес: – Хотел бы я знать, что заставило его снова, после стольких лет, вернуться к идее моей женитьбы на Хетте?
– О, он снова говорил об этом? Как неудачно.
– Но почему, мама? Он не вспоминал об этой затее годами!
– Нет, и это одна из его приятнейших черт. Он страшно вспыльчив, но никогда не позволяет себе неприличной настойчивости. Боюсь, он вспомнил об этом, потому что дорогая Генриетта, кажется, чрезвычайно удачно выходит замуж.
– Господь милосердный! – воскликнул виконт. – И вы даже не упомянули об этом! Кто же этот счастливчик?
– Не думаю, чтобы вы были знакомы, потому что он совсем недавно приехал из Хертфордшира и, кажется, чрезвычайно редко бывает в Лондоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– Шут! – буркнул отец, резко протянув руку.
Виконт взял его руку и, запечатлев на ней почтительный поцелуй, произнес:
– Берегите себя, отец! До свидания!
Граф, хмуро смотревший, как он выходит из библиотеки, произнес тоном человека, которого посетила счастливая мысль:
– Я предполагал, что ваше появление дома преследует какую-то цель.
– Разумеется. – И виконт бросил дерзкий, насмешливый взгляд через плечо. – Я хотел увидеть маму!
И отбыл в спешном порядке. Торопливо закрытая дверь отрезала его от взрыва брани, вызванного этим финальным выпадом.
В холле он увидел дворецкого; встретив полный искренней симпатии и сочувствия взгляд этого старейшего обитателя родительского дома, виконт хмыкнул и произнес:
– Смотрите на меня хорошенько, Педмур, ибо видите вы меня в последний раз! Отец изгоняет меня. Он говорит, что я никчемный повеса и шут; дюжины других обвинений я в данную минуту не могу припомнить. Можете ли вы понять такую бесчувственность?
Дворецкий неодобрительно прищелкнул языком, покачал головой и с глубоким вздохом ответил:
– Это все подагра, милорд. У его светлости дурное настроение.
– Дурное настроение! – повторил виконт. – На самом деле вы хотели сказать, что он совершенно безжалостен с каждым, кто имеет неосторожность попасться ему на пути!
– Не могу согласиться с вашей светлостью, так что воздержусь от ответа, – строго произнес Педмур. – Но если вы соблаговолите принять совет от человека, знакомого с привычками его светлости намного дольше, чем вы, – я бы почтительно просил вас не обращать внимания ни на одно слово, произнесенное им во время приступа подагры, потому что ничего такого он на самом деле не думает. А если вы позволили себе по обыкновению поддразнивать его, неудивительно, что он наговорил лишнего!
– Боже мой, Педмур, неужели вы полагаете, что мне это неизвестно? – с искренней симпатией улыбнулся виконт. – Не считайте меня ослом! Где моя мать?
– Миледи в своей гостиной, милорд.
Виконт кивнул и легко взбежал по широкой лестнице. Леди Рокстон встретила его теплой улыбкой и приветливо протянула ему руку.
– Входи, мой дорогой! – сказала она. – Скажи, на тебя обрушилась настоящая буря?
Он поцеловал ей руку и ответил:
– О Боже, еще какая! Он терзал меня, как только мог! Честно говоря, он сказал, что больше не желает видеть моего лица.
– Ох, милый, какой ужас! Но ты же знаешь, он этого вовсе не думает. Ну конечно, ты все понимаешь, ты всегда все понимаешь без лишних слов, правда?
– Не очень на то похоже! Недаром и вы, и старый Педмур решили, что я нуждаюсь в ободрении! Конечно, я и без подсказки могу истолковать все правильно – никто близко знакомый с его светлостью, кроме патентованного олуха, не подумает, что эти слова вызваны чем-то кроме подагры и расстроенного желудка! Я боялся худшего, когда увидел, как щедро он угощает себя крабами под карри за обедом; неприятное предчувствие укрепилось, когда он налег на вторую бутылку портвейна. Не сочтите это дерзостью, но почему он ведет себя так неблагоразумно?
– Конечно, – ответила леди Рокстон, – это очень вредно для него, но спорить бесполезно, потому что он с возмущением отказывается от предписанной доктором Четтлом полезной пищи и выражает желание съесть что-то более удобоваримое, а ты знаешь, Эшли, каков он, если разгневается! Эти его приступы ярости!
– О да! – усмехнулся виконт.
– Для него выходит еще хуже, потому что он совсем падает духом, жалуется, что весь горит, как в огне, что с ним не считаются… И для домочадцев это тоже очень скверно, потому что даже Педмур – ты ведь знаешь, как он предан нашей семье, – не любит, когда в него швыряют чем попало, в особенности если попадают…
– Неужели он ведет себя так ужасно? – пораженный, выговорил виконт.
– О нет, очень редко! – заверила его леди Рокстон примирительным тоном. – Он почти всегда потом очень пристыжен и старается загладить свои вспышки. Нет нужды объяснять тебе, что он будет мелочно-язвительным до вечера. Но надеюсь, что завтра он сможет съесть кусочек вареного цыпленка. Так что не стоит озабоченно хмуриться, милый: похоже, пройдет несколько недель, прежде чем он позволит себе взяться за свои излюбленные лакомства.
– За вас, мама, я беспокоюсь больше, чем за него! Как только вы выносите такую жизнь? Я бы не смог!
– А я и не думаю, чтобы ты смог, – ответила она, улыбаясь. – Ты не знал его в молодости и не был влюблен в него. А я была, и помню, каким веселым, приятным и забавным он был раньше и как счастливы мы были тогда. И, мы по-прежнему любим друг друга, Эшли.
Виконт слегка нахмурился и резко спросил:
– Неужели он требует от вас такой восточной покорности?
– О нет, никогда! Честно говоря, его поведение иногда меня задевает, но он никогда не позволял себе чем-нибудь кинуть в меня, даже когда я решилась посоветовать ему добавить немного воды и настойки ревеня к портвейну – это чудесное средство для больного желудка, как ты знаешь. Но он ни за что не соглашается. Честно говоря, он просто приходит в ярость!
– Неудивительно, – рассмеялся виконт. – Полагаю, вы почти заслужили, чтобы склянка с настойкой полетела в вас!
– Да, он так и сказал, но, конечно, ничего подобного не сделал. Только расхохотался, в точности как ты. Что привело его в такую ярость, милый? Возможно, ты как-нибудь задел его? Я знаю, ты бы никогда специально не стал дразнить его. Он был рад видеть тебя, заказал к обеду салат из крабов и приказал Педмуру подать лучший портвейн.
– Господь милосердный, и все это в мою честь? Конечно, я не стал говорить ему, но я отнюдь не в восторге от портвейна, хотя мне пришлось выпить порядочно. Но я не сказал ни одного неосторожного слова! Могу только предположить, что крабы и вино оказались тяжеловаты для его желудка и поэтому несут ответственность за все последствия. – Он помолчал, восстанавливая в памяти беседу с отцом в библиотеке, и его брови снова нахмурились. Виконт взглянул на мать и медленно произнес: – Хотел бы я знать, что заставило его снова, после стольких лет, вернуться к идее моей женитьбы на Хетте?
– О, он снова говорил об этом? Как неудачно.
– Но почему, мама? Он не вспоминал об этой затее годами!
– Нет, и это одна из его приятнейших черт. Он страшно вспыльчив, но никогда не позволяет себе неприличной настойчивости. Боюсь, он вспомнил об этом, потому что дорогая Генриетта, кажется, чрезвычайно удачно выходит замуж.
– Господь милосердный! – воскликнул виконт. – И вы даже не упомянули об этом! Кто же этот счастливчик?
– Не думаю, чтобы вы были знакомы, потому что он совсем недавно приехал из Хертфордшира и, кажется, чрезвычайно редко бывает в Лондоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65