Затем в поисках прохода им пришлось плыть вдоль американского побережья навстречу ледяным зимним бурям южного полушария. Магеллан раскрывает заговор, устроенный тремя капитанами его флотилии. Один из кораблей, «Сантьяго», идет ко дну, другой, «Сан-Антонио», возвращается в Испанию, остальные три проникают в длинный скалистый проход, который носит теперь название Магелланова пролива, и наконец выходят к открытому морскому простору.
Если проследить по карте путь Магеллана через Тихий океан – на север, на северо-запад, еще немного к северу, затем прямо на запад, – создается впечатление, что путь этот проложен мореплавателем, стремившимся обойти все острова, разбросанные в океане. Случайность, но не та, которая приходит на выручку.
Первое плавание Колумба через Атлантический океан длилось тридцать три дня. Запасы продовольствия на его кораблях были рассчитаны на год. Когда Магеллан вышел в воды Тихого океана, со времени его отплытия из Испании минул целый год, паруса и снасти на кораблях поистрепались, и, несмотря на то что во время зимовки все было строго ограничено, от взятых с собой продуктов уже почти ничего не оставалось.
Ровный ветер подгонял каравеллы, пустившиеся через неизвестный океан. В распоряжении Магеллана были те же самые навигационные приборы, что и у Колумба, то есть астролябия, компас, лаг, песочные часы и часы, приобретенные у часового мастера в Кадисе. Из-за неточности этих инструментов определение долготы было для него таким же ненадежным делом, как и для Колумба.
В первые дни плавания через Тихий океан дул хороший попутный ветер. Ночью «Консепсьон» и «Виктория» ориентировались на огни, зажигаемые на корме «Тринидада», корабля Магеллана. Севернее тридцать четвертой параллели ветер немного ослабел. Ночи стояли великолепные. Вот тогда Магеллан и выбрал для Южного моря название, которое за ним и останется в дальнейшем: El Mare Pacifico, Тихое море.
Дальше к северу ветер все слабел, зной усиливался. Корабли еле двигались по ослепительно сверкавшей поверхности моря под раскаленными от зноя небесами. Прошло уже больше месяца с тех пор, как скрылась из виду южная оконечность Америки.
Съедены последние остатки соленой рыбы и пингвиньего мяса, приходится довольствоваться одними сухарями. «Это уже не хлебные сухари, – писал Пигафетта, летописец экспедиции, – а смесь пыли и мышиной мочи. Вода протухла, пить ее почти невозможно». К сухарям стали примешивать древесные опилки, порцию воды уменьшили до стакана в день на человека. Над морем, спасаясь от акул, то и дело мелькали стайки летучих рыб. Порой они шлепались на палубу, и тогда люди хватали их и ели прямо сырыми. Некоторые матросы затевали удивительную охоту, которая долгое время была в ходу на старых парусниках: с куском заплесневелого сухаря в зубах человек ложился в затемненном месте и, когда к нему подбегала крыса, хватал ее прямо руками. Крысу можно было продать за полдуката золотом.
В самом начале пути Магеллан объявил, что, как бы ни обернулось дело, экспедиция не повернет с полдороги обратно. «Если потребуется, будем есть кожу на реях». И вот Пигафетта записал в своем дневнике: «Чтобы не умереть с голоду, мы стали есть под конец куски кожи, которой был обтянут рей на грот-мачте. Пробыв больше года под дождями и ветрами, кожа стала такой жесткой, что нам пришлось опускать ее на веревке в море и вымачивать в течение четырех или пяти дней, чтобы она размякла, потом держали ее над огнем и ели».
Погода все дни стояла прекрасная, но на борту корабля уже появился невидимый враг, который истреблял в те времена множество людей в море: цинга.
Совершенно лишенные свежей пищи, то есть необходимого минимума витаминов, девятнадцать моряков из экспедиции Магеллана были обречены на смерть, у них выпали зубы, гноились десны, распухло небо и отекли ноги. Болезнь подобралась и к самому Магеллану, но он сумел выстоять.
Вот на пути им встретилось несколько скалистых, совершенно голых островков, Магеллан назвал их Несчастными островами. Наконец, 14 января 1520 года они увидели еще один остров, на этот раз покрытый зеленью, но из-за сплошного кольца рифов к нему невозможно было подойти. 25 января появился новый остров, новая надежда. Но увы, море вокруг него кишело акулами. Моряки только и смогли, что дать ему название Tiburones, как именуются по-испански эти хищницы.
Утром 6 марта, через сто десять дней после Огненной Земли, на горизонте показалось еще три острова, покрытых растительностью. На одном из них они разглядели золотистый пляж. Почти все историки морских открытий сходятся на том, что это был остров Гуам, самый южный из Маркизских островов.
Корабли еще были на довольно большом расстоянии от него, когда море вдруг покрылось множеством пирог с балансирами. Сидевшие в них туземцы со светло-коричневой кожей необычайно виртуозно орудовали одним гребком. Это были прекрасно сложенные обнаженные люди с длинными волосами, собранными на макушке в узел. Через минуту они уже карабкались на суда со смехом, с оживленной болтовней и сразу начинали хватать все, что попадалось им под руку. Изнуренные матросы не оказывали никакого противодействия. Туземцы схватили даже пушку и переволокли ее на берег.
Магеллан вывел корабли в открытое море и всю ночь курсировал неподалеку от острова. Он был явно в нерешительности, так как дал себе слово никогда не обижать туземцев. Однако моряки старались убедить его, что дело идет теперь о жизни и смерти и что им необходимо любой ценой раздобыть продовольствие. На берег был высажен отряд с наказом отобрать у туземцев унесенные с кораблей вещи и привезти рыбы, свинины, кокосовых орехов, бананов. За все это время было убито семь островитян. Когда корабли тронулись в путь, их тучей окружили лодки, откуда сыпался град камней. Магеллан назвал этот остров Воровским.
Такова была первая стычка между людьми, приплывшими из Европы, и туземцами Океании. Но обобщений делать не следует. В отличие от некоторых других островитян жители Гуама были и в самом деле «добрые дикари», миролюбивые, не желавшие никому причинять зла. Им просто было неведомо понятие собственности, какое существует на Западе: любой предмет, не защищенный табу, принадлежит тем, кто сможет его взять.
Через несколько дней люди, страдавшие от цинги, начали возвращаться к жизни. Чтобы дать себе небольшую передышку, они пристали к зеленому безлюдному острову. И сейчас же там появилась пирога с туземцами. Магеллан велел команде укрыться под деревьями, а сам в сопровождении своего раба Энрике и летописца Пигафетты вышел на песчаный берег. Энрике был малаец с Суматры и попал в Европу на португальском корабле, следовавшем привычной для португальцев дорогой пряностей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Если проследить по карте путь Магеллана через Тихий океан – на север, на северо-запад, еще немного к северу, затем прямо на запад, – создается впечатление, что путь этот проложен мореплавателем, стремившимся обойти все острова, разбросанные в океане. Случайность, но не та, которая приходит на выручку.
Первое плавание Колумба через Атлантический океан длилось тридцать три дня. Запасы продовольствия на его кораблях были рассчитаны на год. Когда Магеллан вышел в воды Тихого океана, со времени его отплытия из Испании минул целый год, паруса и снасти на кораблях поистрепались, и, несмотря на то что во время зимовки все было строго ограничено, от взятых с собой продуктов уже почти ничего не оставалось.
Ровный ветер подгонял каравеллы, пустившиеся через неизвестный океан. В распоряжении Магеллана были те же самые навигационные приборы, что и у Колумба, то есть астролябия, компас, лаг, песочные часы и часы, приобретенные у часового мастера в Кадисе. Из-за неточности этих инструментов определение долготы было для него таким же ненадежным делом, как и для Колумба.
В первые дни плавания через Тихий океан дул хороший попутный ветер. Ночью «Консепсьон» и «Виктория» ориентировались на огни, зажигаемые на корме «Тринидада», корабля Магеллана. Севернее тридцать четвертой параллели ветер немного ослабел. Ночи стояли великолепные. Вот тогда Магеллан и выбрал для Южного моря название, которое за ним и останется в дальнейшем: El Mare Pacifico, Тихое море.
Дальше к северу ветер все слабел, зной усиливался. Корабли еле двигались по ослепительно сверкавшей поверхности моря под раскаленными от зноя небесами. Прошло уже больше месяца с тех пор, как скрылась из виду южная оконечность Америки.
Съедены последние остатки соленой рыбы и пингвиньего мяса, приходится довольствоваться одними сухарями. «Это уже не хлебные сухари, – писал Пигафетта, летописец экспедиции, – а смесь пыли и мышиной мочи. Вода протухла, пить ее почти невозможно». К сухарям стали примешивать древесные опилки, порцию воды уменьшили до стакана в день на человека. Над морем, спасаясь от акул, то и дело мелькали стайки летучих рыб. Порой они шлепались на палубу, и тогда люди хватали их и ели прямо сырыми. Некоторые матросы затевали удивительную охоту, которая долгое время была в ходу на старых парусниках: с куском заплесневелого сухаря в зубах человек ложился в затемненном месте и, когда к нему подбегала крыса, хватал ее прямо руками. Крысу можно было продать за полдуката золотом.
В самом начале пути Магеллан объявил, что, как бы ни обернулось дело, экспедиция не повернет с полдороги обратно. «Если потребуется, будем есть кожу на реях». И вот Пигафетта записал в своем дневнике: «Чтобы не умереть с голоду, мы стали есть под конец куски кожи, которой был обтянут рей на грот-мачте. Пробыв больше года под дождями и ветрами, кожа стала такой жесткой, что нам пришлось опускать ее на веревке в море и вымачивать в течение четырех или пяти дней, чтобы она размякла, потом держали ее над огнем и ели».
Погода все дни стояла прекрасная, но на борту корабля уже появился невидимый враг, который истреблял в те времена множество людей в море: цинга.
Совершенно лишенные свежей пищи, то есть необходимого минимума витаминов, девятнадцать моряков из экспедиции Магеллана были обречены на смерть, у них выпали зубы, гноились десны, распухло небо и отекли ноги. Болезнь подобралась и к самому Магеллану, но он сумел выстоять.
Вот на пути им встретилось несколько скалистых, совершенно голых островков, Магеллан назвал их Несчастными островами. Наконец, 14 января 1520 года они увидели еще один остров, на этот раз покрытый зеленью, но из-за сплошного кольца рифов к нему невозможно было подойти. 25 января появился новый остров, новая надежда. Но увы, море вокруг него кишело акулами. Моряки только и смогли, что дать ему название Tiburones, как именуются по-испански эти хищницы.
Утром 6 марта, через сто десять дней после Огненной Земли, на горизонте показалось еще три острова, покрытых растительностью. На одном из них они разглядели золотистый пляж. Почти все историки морских открытий сходятся на том, что это был остров Гуам, самый южный из Маркизских островов.
Корабли еще были на довольно большом расстоянии от него, когда море вдруг покрылось множеством пирог с балансирами. Сидевшие в них туземцы со светло-коричневой кожей необычайно виртуозно орудовали одним гребком. Это были прекрасно сложенные обнаженные люди с длинными волосами, собранными на макушке в узел. Через минуту они уже карабкались на суда со смехом, с оживленной болтовней и сразу начинали хватать все, что попадалось им под руку. Изнуренные матросы не оказывали никакого противодействия. Туземцы схватили даже пушку и переволокли ее на берег.
Магеллан вывел корабли в открытое море и всю ночь курсировал неподалеку от острова. Он был явно в нерешительности, так как дал себе слово никогда не обижать туземцев. Однако моряки старались убедить его, что дело идет теперь о жизни и смерти и что им необходимо любой ценой раздобыть продовольствие. На берег был высажен отряд с наказом отобрать у туземцев унесенные с кораблей вещи и привезти рыбы, свинины, кокосовых орехов, бананов. За все это время было убито семь островитян. Когда корабли тронулись в путь, их тучей окружили лодки, откуда сыпался град камней. Магеллан назвал этот остров Воровским.
Такова была первая стычка между людьми, приплывшими из Европы, и туземцами Океании. Но обобщений делать не следует. В отличие от некоторых других островитян жители Гуама были и в самом деле «добрые дикари», миролюбивые, не желавшие никому причинять зла. Им просто было неведомо понятие собственности, какое существует на Западе: любой предмет, не защищенный табу, принадлежит тем, кто сможет его взять.
Через несколько дней люди, страдавшие от цинги, начали возвращаться к жизни. Чтобы дать себе небольшую передышку, они пристали к зеленому безлюдному острову. И сейчас же там появилась пирога с туземцами. Магеллан велел команде укрыться под деревьями, а сам в сопровождении своего раба Энрике и летописца Пигафетты вышел на песчаный берег. Энрике был малаец с Суматры и попал в Европу на португальском корабле, следовавшем привычной для португальцев дорогой пряностей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65