Французы воспринимали его по-разному, в зависимости от социальной принадлежности и политических симпатий.
Крайне левые ненавидели и боялись его за решительность, с которой он без всяких колебаний объявлял мобилизацию КРС, и жестокость, проявляемую этими полувоенными формированиями численностью в 45 тысяч человек при разгоне уличных демонстраций как левых, так и правых.
Коммунисты называли его фашистом, хотя многие из его методов поддержания общественного порядка напоминали те, что были в ходу в рабочем раю за железным занавесом. Ненавидели его и правые экстремисты, приводя те же аргументы о подавлении демократии и гражданских свобод, но более всего за ту безжалостную эффективность предложенных им мер, которые позволили предотвратить полный развал системы охраны правопорядка, что могло бы ускорить правый переворот, нацеленный якобы на восстановление того самого порядка.
И общественность в большинстве своем недолюбливала Сангинетти, так как драконовские декреты, выходящие из его кабинета, приводили к осложняющим всем жизнь заграждениям на улицах и проверкам документов на перекрестках. А газеты пестрели фотографиями молодых демонстрантов, избитых в кровь и брошенных на землю громилами из КРС. Пресса уже окрестила его «господином Анти-ОДС» и, если не считать нескольких проголлистских изданий, нещадно критиковала. А он, казалось, и не замечал всеобщей недоброжелательности. Единственный бог, которому он поклонялся, восседал в Елисейском дворце, а он, Александр Сангинетти, в рамках созданной им религии, почитал себя главой Курии.
Сангинетти потряс папкой с донесением Роллана:
— Это же невозможно. Невозможно. Почему он так себя ведет? Мы должны охранять его жизнь, а он не позволяет нам выполнять свой долг. Я мог бы схватить этого человека, этого Шакала. Но вы говорите, что мы не должны принимать никаких контрмер. Что же нам делать? Просто ждать удара? Сидеть сложа руки и ждать?
Министр вздохнул. Другой реакции он не ожидал.
И сел за стол.
— Александр, послушайте. Во-первых, на текущий момент у нас нет еще полной уверенности в том, что Роллам прав. Это его анализ бессвязной речи какого-то Ковальски, который уже умер. Возможно, Роллан ошибся. В Вене ведется расследование. Я связывался с Гибо, он рассчитывает получить результаты сегодня вечером. Но надо признать, начинать уже сейчас национальную охоту за иностранцем, известным нам лишь по кодовому имени, мягко говоря, преждевременно, Тут я не могу не согласиться с президентом.
Кроме того, есть его рекомендации, нет, его официальные распоряжения. Я повторю их, чтобы потом у нас не возникло недоразумений. Абсолютная секретность, никаких облав в масштабе всей страны, никто, кроме ограниченной группы посвященных, ничего не должен знать. Президент чувствует, что, если этот секрет станет достоянием общественности, у прессы будет большой праздник, в других странах вдоволь посмеются над нами, а любые дополнительные меры предосторожности будут истолкованы внутри страны и за рубежом однозначно; президент Франции прячется от одного человека, к тому же иностранца.
Этого, я повторяю, он не потерпит. Более того, — министр усилил свои слова, направив на Сангинетти указующий перст, — он ясно дал понять, если пресса даже заикнется о том, что в министерстве внутренних дел что-то затевается, покатятся головы. Поверьте мне, дорогой, я никогда не видел его столь непреклонным.
— Но программу его появлений на публике необходимо изменить, — твердо заявил Сангинетти. — Никаких выступлений, пока мы не поймаем этого человека. Он должен понимать...
— Все останется по-прежнему. Изменений не будет ни на час, ни на минуту. Мы должны действовать в обстановке строжайшей секретности.
Впервые после раскрытия февральского заговора в Военной академии и ареста его участников Александр Сангинеттн почувствовал, что снова оказался в начале пути. В последние два месяца, несмотря на многочисленные ограбления банков и ювелирных магазинов, он начал тешить себя надеждой, что худшее уже позади. Видя быстрый развал ОАС под совместными ударами агентов Отдела противодействия изнутри и подразделений полиции и КРС снаружи, он истолковал этот всплеск преступности как агонию Секретной армии, стремление ее главарей награбить побольше для безбедной жизни в изгнании.
Но последняя страница донесения начальника Отдела противодействия показала, что анонимность наемного убийцы сводила на нет любые усилия агентов Роллана, хотя некоторые из них заняли весьма важные посты в ОАС. Только три человека, засевшие в римском отеле, знали, кто он такой. Сангинетти отдавал себе отчет и в том, что бесполезными оказались все архивы и досье, заведенные на сторонников ОАС: Шакал был иностранцем.
— Если нам не разрешают действовать, то что же нам делать?
— Я не говорил, что нам не разрешают действовать, — возразил Фрей. — Я сказал, что нам не разрешают действовать открыто. Необходимо обеспечить полную секретность операции. Впрочем, путь у нас один. В глубокой тайне установить личность убийцы, выследить его, где бы он ни был, во Франции или за рубежом, и уничтожить без малейшего колебания.
— ...и уничтожить без малейшего колебания. Иного, господа, нам не дано.
Роже Фрей оглядел собравшихся в зале заседаний министерства внутренних дел. Четырнадцать человек, включая его самого.
Министр сидел во главе стола. Справа от него — Александр Сангинетти, слева — префект полиции, командующий полицейскими силами Парижа.
За Сангинетти расположились генерал Гибо, начальник СДЭКЭ, полковник Роллан, возглавляющий Отдел противодействия, автор донесения, копии которого лежали перед каждым из присутствующих, комиссар Дюкре из службы охраны президента и Сен-Клер де Вийобон, полковник ВВС, сотрудник аппарата Елисейского дворца, убежденный голлист, хотя в окружении президента бытовало мнение, что свою карьеру он любит ничуть не меньше.
Слева от Мориса Папона, префекта полиции, сидели Морис Гримо, генеральный директор Сюрте Насьональ, а за ним — пять начальников управлений, составляющих Сюрте.
Хотя романисты часто пишут о том, как Сюрте Насьональ раскрывает преступление за преступлением, на самом деле это не так. Сюрте — немногочисленный координирующий орган, руководящий деятельностью пяти управлений, которые и ведут борьбу с преступностью. Сюрте занимается только административной работой, так же как и Интерпол, функции которого не всегда верно трактуются в книгах. В штате Сюрте нет ни одного детектива.
Рядом с Морисом Гримо сидел Макс Ферне, директор Полис Жюдисер (ПЖ), которому подчинялась вся полиция Франции. Помимо огромного управления на набережной Орфевр, значительно превосходящего по численности персонал Сюрте, занимающей дом 4 по улице Соссэ, за углом от министерства внутренних дел, в Полис Жюдисер входят семнадцать региональных штаб-квартир, по одной в каждом из семнадцати полицейских районов Франции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Крайне левые ненавидели и боялись его за решительность, с которой он без всяких колебаний объявлял мобилизацию КРС, и жестокость, проявляемую этими полувоенными формированиями численностью в 45 тысяч человек при разгоне уличных демонстраций как левых, так и правых.
Коммунисты называли его фашистом, хотя многие из его методов поддержания общественного порядка напоминали те, что были в ходу в рабочем раю за железным занавесом. Ненавидели его и правые экстремисты, приводя те же аргументы о подавлении демократии и гражданских свобод, но более всего за ту безжалостную эффективность предложенных им мер, которые позволили предотвратить полный развал системы охраны правопорядка, что могло бы ускорить правый переворот, нацеленный якобы на восстановление того самого порядка.
И общественность в большинстве своем недолюбливала Сангинетти, так как драконовские декреты, выходящие из его кабинета, приводили к осложняющим всем жизнь заграждениям на улицах и проверкам документов на перекрестках. А газеты пестрели фотографиями молодых демонстрантов, избитых в кровь и брошенных на землю громилами из КРС. Пресса уже окрестила его «господином Анти-ОДС» и, если не считать нескольких проголлистских изданий, нещадно критиковала. А он, казалось, и не замечал всеобщей недоброжелательности. Единственный бог, которому он поклонялся, восседал в Елисейском дворце, а он, Александр Сангинетти, в рамках созданной им религии, почитал себя главой Курии.
Сангинетти потряс папкой с донесением Роллана:
— Это же невозможно. Невозможно. Почему он так себя ведет? Мы должны охранять его жизнь, а он не позволяет нам выполнять свой долг. Я мог бы схватить этого человека, этого Шакала. Но вы говорите, что мы не должны принимать никаких контрмер. Что же нам делать? Просто ждать удара? Сидеть сложа руки и ждать?
Министр вздохнул. Другой реакции он не ожидал.
И сел за стол.
— Александр, послушайте. Во-первых, на текущий момент у нас нет еще полной уверенности в том, что Роллам прав. Это его анализ бессвязной речи какого-то Ковальски, который уже умер. Возможно, Роллан ошибся. В Вене ведется расследование. Я связывался с Гибо, он рассчитывает получить результаты сегодня вечером. Но надо признать, начинать уже сейчас национальную охоту за иностранцем, известным нам лишь по кодовому имени, мягко говоря, преждевременно, Тут я не могу не согласиться с президентом.
Кроме того, есть его рекомендации, нет, его официальные распоряжения. Я повторю их, чтобы потом у нас не возникло недоразумений. Абсолютная секретность, никаких облав в масштабе всей страны, никто, кроме ограниченной группы посвященных, ничего не должен знать. Президент чувствует, что, если этот секрет станет достоянием общественности, у прессы будет большой праздник, в других странах вдоволь посмеются над нами, а любые дополнительные меры предосторожности будут истолкованы внутри страны и за рубежом однозначно; президент Франции прячется от одного человека, к тому же иностранца.
Этого, я повторяю, он не потерпит. Более того, — министр усилил свои слова, направив на Сангинетти указующий перст, — он ясно дал понять, если пресса даже заикнется о том, что в министерстве внутренних дел что-то затевается, покатятся головы. Поверьте мне, дорогой, я никогда не видел его столь непреклонным.
— Но программу его появлений на публике необходимо изменить, — твердо заявил Сангинетти. — Никаких выступлений, пока мы не поймаем этого человека. Он должен понимать...
— Все останется по-прежнему. Изменений не будет ни на час, ни на минуту. Мы должны действовать в обстановке строжайшей секретности.
Впервые после раскрытия февральского заговора в Военной академии и ареста его участников Александр Сангинеттн почувствовал, что снова оказался в начале пути. В последние два месяца, несмотря на многочисленные ограбления банков и ювелирных магазинов, он начал тешить себя надеждой, что худшее уже позади. Видя быстрый развал ОАС под совместными ударами агентов Отдела противодействия изнутри и подразделений полиции и КРС снаружи, он истолковал этот всплеск преступности как агонию Секретной армии, стремление ее главарей награбить побольше для безбедной жизни в изгнании.
Но последняя страница донесения начальника Отдела противодействия показала, что анонимность наемного убийцы сводила на нет любые усилия агентов Роллана, хотя некоторые из них заняли весьма важные посты в ОАС. Только три человека, засевшие в римском отеле, знали, кто он такой. Сангинетти отдавал себе отчет и в том, что бесполезными оказались все архивы и досье, заведенные на сторонников ОАС: Шакал был иностранцем.
— Если нам не разрешают действовать, то что же нам делать?
— Я не говорил, что нам не разрешают действовать, — возразил Фрей. — Я сказал, что нам не разрешают действовать открыто. Необходимо обеспечить полную секретность операции. Впрочем, путь у нас один. В глубокой тайне установить личность убийцы, выследить его, где бы он ни был, во Франции или за рубежом, и уничтожить без малейшего колебания.
— ...и уничтожить без малейшего колебания. Иного, господа, нам не дано.
Роже Фрей оглядел собравшихся в зале заседаний министерства внутренних дел. Четырнадцать человек, включая его самого.
Министр сидел во главе стола. Справа от него — Александр Сангинетти, слева — префект полиции, командующий полицейскими силами Парижа.
За Сангинетти расположились генерал Гибо, начальник СДЭКЭ, полковник Роллан, возглавляющий Отдел противодействия, автор донесения, копии которого лежали перед каждым из присутствующих, комиссар Дюкре из службы охраны президента и Сен-Клер де Вийобон, полковник ВВС, сотрудник аппарата Елисейского дворца, убежденный голлист, хотя в окружении президента бытовало мнение, что свою карьеру он любит ничуть не меньше.
Слева от Мориса Папона, префекта полиции, сидели Морис Гримо, генеральный директор Сюрте Насьональ, а за ним — пять начальников управлений, составляющих Сюрте.
Хотя романисты часто пишут о том, как Сюрте Насьональ раскрывает преступление за преступлением, на самом деле это не так. Сюрте — немногочисленный координирующий орган, руководящий деятельностью пяти управлений, которые и ведут борьбу с преступностью. Сюрте занимается только административной работой, так же как и Интерпол, функции которого не всегда верно трактуются в книгах. В штате Сюрте нет ни одного детектива.
Рядом с Морисом Гримо сидел Макс Ферне, директор Полис Жюдисер (ПЖ), которому подчинялась вся полиция Франции. Помимо огромного управления на набережной Орфевр, значительно превосходящего по численности персонал Сюрте, занимающей дом 4 по улице Соссэ, за углом от министерства внутренних дел, в Полис Жюдисер входят семнадцать региональных штаб-квартир, по одной в каждом из семнадцати полицейских районов Франции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96