Стекла его очков были очень толстые. Он старался держаться поближе к Осборну. «Боится, что ли?» – подумал тот с некоторой брезгливостью. Впереди два солдата быстро, почти бегом несли базуку, длинное противотанковое реактивное ружье, – один за нос, другой за хвост. Тот, кто был у хвоста, обернулся и крикнул:
– Сержант, скажи спасибо, что ты не сороконожка!
Другой, что был у носа базуки, молодой негр, оглушительно захохотал.
– Потише, сынок, – сказал Осборн, поморщившись. – Мофы где-то рядом.
Он еще не привык к этому спокойному фронту, и ему чудился притаившийся противник за каждым пригорком. Высокий очкарик, оказавшийся обладателем густого баса, прогудел над ухом Осборна:
– Взгляните на эти горы – первозданная природа! Только духи здесь могут пройти.
Осборн покосился на очкарика. «Интеллектуал», – подумал он с презрением, огладил свои стреловидные усики и ничего не ответил.
Второй лейтенант, сдававший пост, тоже был явно из резервистов.
– Сдаю вам горный хребет Шне-Эйфель и предстоящую морозную ночь, – сказал он, смеясь всем своим мясистым лицом.
Убежище было вырублено в горе – глубокая полутемная пещера. Дневной свет проникал через дверное отверстие. Однако там был электрический свет, провод был протянут из Эльзенобарна. Вдоль стен стояли койки. Уголь лежал снаружи – большой холм, запорошенный снегом. Осборн проворчал, что это непорядок. Но сержант успокоил его:
– Углю это полезно, он лучше разгорается.
Действительно, пузатая железная печь вскоре раскалилась докрасна, и стало почти уютно. Свободные от нарядов солдаты сели вокруг печи. Один из них, тот самый шутник, который сострил насчет сороконожки, приблизил к Осборну лицо и каким-то интимным, почти заговорщическим тоном сказал:
– Ребята говорили, что тут, в горах, есть незамерзающая речушка, к ней кабаны ходят на водопой.
Осборн искоса посмотрел на него и спросил:
– Тебя как звать, сынок?
– Ричард Тибсон. Так вот, нет нежнее мяса, чем кабанчик, запеченный на костре в собственном жиру.
Осборн сказал довольно добродушно:
– А еще лучше камбала, фаршированная артишоками, под соусом из шампиньонов. – И прибавил устало: – Вот что, Дик, ты эти бредни насчет кабанов оставь. Я запрещаю отлучаться хотя бы на минуту.
Дик посмотрел на первого лейтенанта с горьким сожалением. Видимо, он искал в своем запасе острот что-нибудь такое, что могло бы сразить Осборна наповал. Но, так и не найдя, вздохнул и завалился спать. Осборн позавидовал ему. Головная боль по-прежнему торчала в черепе. Он кликнул сержанта и вышел наружу.
Морозный колючий туман. Солнце, чуть завернутое в тучи, упадало где-то за спиной. Скудный свет лежал на безжизненных скалах. Осборн снял каску и вязаный подшлемник. Холод охватил голову. Ему показалось, что мучительный молоток в голове стал стучать реже. Какие странные горы! Вот эта, например, похожа на гигантского коленопреклоненного ангела, даже крылья мерещатся за его спиной. А вот та, с шарообразной вершиной, – ну вылитая старая баба в халате. А вот эта нависла над дорогой – не дорога, скорей тропка, она вьется далеко внизу, пропадает между гор и снова взвивается вверх. В сущности, дозор охраняет выход из этого дефиле. От него идет арочный мост. Пожалуй, по нему – Осборн на глазок прикинул – танки могли бы двигаться даже по двое в ряду. Конечно, средние.
– Сержант!
– Слушаю, первый лейтенант.
– Мост заминирован?
Сержант удивился:
– А зачем? Наступать-то будем мы. И то весной. – Помолчав, он прибавил: – Посты расставлены. С вашего разрешения, я прилягу.
Щелкнув каблуками, он удалился.
Осборн подумал, что здесь и вправду можно отдохнуть. Как бывают на шумных столичных перекрестках «островки спасения», где пешеход может спокойно постоять, дожидаясь зеленого света, так этот арденнский участок фронта – тоже какой-то «островок спасения» посреди горящего мира.
Он почувствовал, что кто-то стал рядом. Ах, это все тот же очкарик!
– Тебя зовут, кажется, Коллинз?
– Зовите меня просто Майкл.
– Славно здесь, правда, Майкл?
– Как сказать…
– Ну и придира ты! Чего тебе тут недостает?
– Звезд.
– Звезд? Так ведь звезды – это бомбежки. Благословляй это низкое небо, этот туман. Ты студент?
– Да… А вы?
– Я музыкант.
Майкл посмотрел на Осборна с некоторым недоверием.
– Я первый раз в горах, – сказал Майкл. – И не предполагал, что здесь так спокойно и даже торжественно. Какой красивый мост! Он как будто летит над пропастью, правда? А эти горы похожи на хорал. Беззвучный хорал.
Сравнение понравилось Осборну. И даже польстило ему. Без сомнения, сказано во внимание к тому, что он музыкант. И совсем парню незачем знать, что он пиликает на контрабасе в кафешке на окраине Нью-Орлеана,
Вдруг Майкл схватил его за руку.
– Смотрите! Что это? Землетрясение?
Осборн засмеялся:
– Какой ты нервный! Это туман зашатался. Ветер!
Ты давно в армии?
– Три месяца.
Осборн сочувственно посмотрел на Майкла – тощий, сутулый, с ненормально расширенными глазами, с узкими женственными запястьями рук.
– И как только тебя подмели в армию! Да еще в Европу, на фронт!
– Я настоял. Меня освобождали из-за глаз. Но я добился.
– Ну? Разинул рот на красивенькие плакаты, которые выпускают для дурачков? Или нарвался на патриотическую бабу из Дамского комитета жен ветеранов? Среди них есть такие мастерицы охмурять, могут уговорить пастора пойти в мусорщики.
– Никто меня не уговаривал. Я ненавижу насилие. Фашизм – это религия насилия. Я хочу собственноручно свернуть шею фашизму! – И добавил смущенно, словно устыдившись своего возбужденного тона: – Или принять в этом участие.
– Филолог?
– Нет, математик.
– Так тебе прямая дорога в артиллерию. Подавай рапорт о перечислении. Все-таки у них там легче, чище, чем в нашей мусорной пехоте.
– Но артиллеристы дальше от противника. Можно провоевать в артиллерии всю войну и не увидеть ни одного живого немца. А я хочу сшибиться с ними грудь с грудью.
– Странный ты парень, Майкл. Ну иди выспись, через два часа тебе заступать на пост.
Сумерки в горах короткие. Сразу стало темно, словно кто-то повернул вселенский выключатель.
Майкл побрел в убежище, откинул полог. Оттуда на секунду вырвался свет, шмыгнул по краю обрыва, и снова стало темно. Осборн решил пойти проверить посты. Он пошарил на груди, ища подвесной фонарик. Фонарика не было, – видно, остался в мешке на койке. Он пошел к убежищу. Оттуда доносился тихий разговор. Осборн остановился послушать. Два голоса перебивали друг друга.
– Нет, ты толком скажи, зачем ты сунулся в это дерьмо?
Осборн узнал голос Дика. Другой:
– Я тебе говорил: моя религия – антифашизм.
Это, конечно, Майкл.
– Нет, ты брось завирать, не крути, давай по-честному:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– Сержант, скажи спасибо, что ты не сороконожка!
Другой, что был у носа базуки, молодой негр, оглушительно захохотал.
– Потише, сынок, – сказал Осборн, поморщившись. – Мофы где-то рядом.
Он еще не привык к этому спокойному фронту, и ему чудился притаившийся противник за каждым пригорком. Высокий очкарик, оказавшийся обладателем густого баса, прогудел над ухом Осборна:
– Взгляните на эти горы – первозданная природа! Только духи здесь могут пройти.
Осборн покосился на очкарика. «Интеллектуал», – подумал он с презрением, огладил свои стреловидные усики и ничего не ответил.
Второй лейтенант, сдававший пост, тоже был явно из резервистов.
– Сдаю вам горный хребет Шне-Эйфель и предстоящую морозную ночь, – сказал он, смеясь всем своим мясистым лицом.
Убежище было вырублено в горе – глубокая полутемная пещера. Дневной свет проникал через дверное отверстие. Однако там был электрический свет, провод был протянут из Эльзенобарна. Вдоль стен стояли койки. Уголь лежал снаружи – большой холм, запорошенный снегом. Осборн проворчал, что это непорядок. Но сержант успокоил его:
– Углю это полезно, он лучше разгорается.
Действительно, пузатая железная печь вскоре раскалилась докрасна, и стало почти уютно. Свободные от нарядов солдаты сели вокруг печи. Один из них, тот самый шутник, который сострил насчет сороконожки, приблизил к Осборну лицо и каким-то интимным, почти заговорщическим тоном сказал:
– Ребята говорили, что тут, в горах, есть незамерзающая речушка, к ней кабаны ходят на водопой.
Осборн искоса посмотрел на него и спросил:
– Тебя как звать, сынок?
– Ричард Тибсон. Так вот, нет нежнее мяса, чем кабанчик, запеченный на костре в собственном жиру.
Осборн сказал довольно добродушно:
– А еще лучше камбала, фаршированная артишоками, под соусом из шампиньонов. – И прибавил устало: – Вот что, Дик, ты эти бредни насчет кабанов оставь. Я запрещаю отлучаться хотя бы на минуту.
Дик посмотрел на первого лейтенанта с горьким сожалением. Видимо, он искал в своем запасе острот что-нибудь такое, что могло бы сразить Осборна наповал. Но, так и не найдя, вздохнул и завалился спать. Осборн позавидовал ему. Головная боль по-прежнему торчала в черепе. Он кликнул сержанта и вышел наружу.
Морозный колючий туман. Солнце, чуть завернутое в тучи, упадало где-то за спиной. Скудный свет лежал на безжизненных скалах. Осборн снял каску и вязаный подшлемник. Холод охватил голову. Ему показалось, что мучительный молоток в голове стал стучать реже. Какие странные горы! Вот эта, например, похожа на гигантского коленопреклоненного ангела, даже крылья мерещатся за его спиной. А вот та, с шарообразной вершиной, – ну вылитая старая баба в халате. А вот эта нависла над дорогой – не дорога, скорей тропка, она вьется далеко внизу, пропадает между гор и снова взвивается вверх. В сущности, дозор охраняет выход из этого дефиле. От него идет арочный мост. Пожалуй, по нему – Осборн на глазок прикинул – танки могли бы двигаться даже по двое в ряду. Конечно, средние.
– Сержант!
– Слушаю, первый лейтенант.
– Мост заминирован?
Сержант удивился:
– А зачем? Наступать-то будем мы. И то весной. – Помолчав, он прибавил: – Посты расставлены. С вашего разрешения, я прилягу.
Щелкнув каблуками, он удалился.
Осборн подумал, что здесь и вправду можно отдохнуть. Как бывают на шумных столичных перекрестках «островки спасения», где пешеход может спокойно постоять, дожидаясь зеленого света, так этот арденнский участок фронта – тоже какой-то «островок спасения» посреди горящего мира.
Он почувствовал, что кто-то стал рядом. Ах, это все тот же очкарик!
– Тебя зовут, кажется, Коллинз?
– Зовите меня просто Майкл.
– Славно здесь, правда, Майкл?
– Как сказать…
– Ну и придира ты! Чего тебе тут недостает?
– Звезд.
– Звезд? Так ведь звезды – это бомбежки. Благословляй это низкое небо, этот туман. Ты студент?
– Да… А вы?
– Я музыкант.
Майкл посмотрел на Осборна с некоторым недоверием.
– Я первый раз в горах, – сказал Майкл. – И не предполагал, что здесь так спокойно и даже торжественно. Какой красивый мост! Он как будто летит над пропастью, правда? А эти горы похожи на хорал. Беззвучный хорал.
Сравнение понравилось Осборну. И даже польстило ему. Без сомнения, сказано во внимание к тому, что он музыкант. И совсем парню незачем знать, что он пиликает на контрабасе в кафешке на окраине Нью-Орлеана,
Вдруг Майкл схватил его за руку.
– Смотрите! Что это? Землетрясение?
Осборн засмеялся:
– Какой ты нервный! Это туман зашатался. Ветер!
Ты давно в армии?
– Три месяца.
Осборн сочувственно посмотрел на Майкла – тощий, сутулый, с ненормально расширенными глазами, с узкими женственными запястьями рук.
– И как только тебя подмели в армию! Да еще в Европу, на фронт!
– Я настоял. Меня освобождали из-за глаз. Но я добился.
– Ну? Разинул рот на красивенькие плакаты, которые выпускают для дурачков? Или нарвался на патриотическую бабу из Дамского комитета жен ветеранов? Среди них есть такие мастерицы охмурять, могут уговорить пастора пойти в мусорщики.
– Никто меня не уговаривал. Я ненавижу насилие. Фашизм – это религия насилия. Я хочу собственноручно свернуть шею фашизму! – И добавил смущенно, словно устыдившись своего возбужденного тона: – Или принять в этом участие.
– Филолог?
– Нет, математик.
– Так тебе прямая дорога в артиллерию. Подавай рапорт о перечислении. Все-таки у них там легче, чище, чем в нашей мусорной пехоте.
– Но артиллеристы дальше от противника. Можно провоевать в артиллерии всю войну и не увидеть ни одного живого немца. А я хочу сшибиться с ними грудь с грудью.
– Странный ты парень, Майкл. Ну иди выспись, через два часа тебе заступать на пост.
Сумерки в горах короткие. Сразу стало темно, словно кто-то повернул вселенский выключатель.
Майкл побрел в убежище, откинул полог. Оттуда на секунду вырвался свет, шмыгнул по краю обрыва, и снова стало темно. Осборн решил пойти проверить посты. Он пошарил на груди, ища подвесной фонарик. Фонарика не было, – видно, остался в мешке на койке. Он пошел к убежищу. Оттуда доносился тихий разговор. Осборн остановился послушать. Два голоса перебивали друг друга.
– Нет, ты толком скажи, зачем ты сунулся в это дерьмо?
Осборн узнал голос Дика. Другой:
– Я тебе говорил: моя религия – антифашизм.
Это, конечно, Майкл.
– Нет, ты брось завирать, не крути, давай по-честному:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66