Но ведь легче всего быть моралистом.
Все мое строение было воздвигнуто по шаткой схеме: пример отрицательный – пример положительный, плохой Петя – хороший Витя, аморальная Жанна – добропорядочная Анна… И так все ужасно правильно получилось, как в учебнике. И почему, собственно говоря, на роль безнравственного героя я выбрал шофера? Подумаешь, невидаль – пьянчуга-шофер, маляр или слесарь. Разве нельзя было показать пальцем на интеллигента высшей квалификации, например, инженера, врача или даже на писателя?… Или же автор побоялся, чего доброго, обидеть их? Так что, если обижать кого-нибудь все же необходимо, то кого-нибудь маленького, вылить на него ушат грязи, дескать, что с ним станется, шофер – он шоферюга и есть, с него взятки гладки…
Ну, а если взять писателя…
Ну нет! Кого угодно, только не писателя! Ведь прежде, чем мой труд дойдет до читателя, его изучат братья-писатели, напишут рецензии, обсудят на редколлегии. А это уже – вершина всех мук, это порою распятие автора, которое – бывает! – оборачивается его воскрешением из мертвых – закаленным, обозленным, обновленным. Но может случиться, что он так и останется низверженным. Так что поди знай, как отнесутся его судьи из редакционной империи к тому, как автор показывает жизнь рядового писателя… Прежде чем на такое решиться, надо, говоря словами индийского мудреца, «сунув в рот палец удивления, сесть на ковер размышления»…
Но рассиживаться на коврах и размышлять в наши дни и в обычных-то условиях не хватает времени. Вот учит же нас один великий писатель: пишешь, откладываешь, путешествуешь, затем достаешь написанное и кое-что добавишь, опять откладываешь, отдыхаешь, о сделанном забудешь, затем вспомнишь, достанешь и что-нибудь добавишь, опять гуляешь, влюбляешься, разлюбляешься, достанешь рукопись и еще что-то добавишь, опять отложишь… И таким манером до тех пор, пока «тесто» не доспеет… Примерно так.
Может быть, так можно было работать, когда у тебя не висели над головой все эти проклятые бомбы. Но сегодня в целях избавления от них или же в целях их создания мы живем в таком темпе, что не знаешь, где взять время да и средства, чтобы откладывать, дописывать, осмысливать…
Я с неприязнью еще раз посмотрел на полки с мировой мудростью – к черту вас! Неудержимо захотелось нарушить их молчаливую гегемонию в этой подвальной тиши. И что за невезение везде! В Москве – милиция, на хуторе Соловья – крысы, в Риге тебя моют с головы до ног, в Кишиневе приходится выбирать между беременной кошкой и питоном с фамилией известного фашистского палача, в Киеве – холода, в Тарту… ученые! К черту всех! Гони, ямщик, лошадей и вези меня в ресторан «Каунас» – единственное более или менее приличное место в этом городе наук с его обществом трезвенников! Отнесу я туда свои копейки, куплю там бутылочку, получу избавление от всех сомнений.
Волли принес утюг, и мой костюм снова приобрел приличный вид. Сходил в баню, в парикмахерскую, и вечерком «ямщик» погнал… У входа в «Каунас» стояла большая очередь молодых существ обоего пола, жаждущих проникнуть в этот рай, где можно чувствовать себя львами и львицами. Но, право же, стоять в очереди человеку, которому хорошо известны нравы ресторанных швейцаров, как-то не к лицу. Я еще в Москве досконально изучил их нравы и здесь тоже убедился, что швейцар – везде швейцар: три рубля открыли мне врата в рай…
В зале было шумно, дымно. Нелегко было найти место. Но и здесь людей, что называется, узнают по полету. А у меня он всегда такой, что, даже когда в кармане не больше рубля, меня принимают за миллионера. Нашелся внимательный официант и посадил меня за столик, который считал, вероятно, не обещающим дохода (везде забота о доходе!). За столиком сидела почтенная супружеская пара – из тех праведников, которые точно подсчитывают стоимость каждого заказанного блюда.
Я заказал то, за чем пришел, и начал себя уговаривать не думать о заказанном, ради которого не обязательно было идти в «Каунас». Разве я не пришел сюда ради света, веселья, людей, слушать музыку?
Задав себе такой вопрос, я обратил внимание на сидевшую за моей спиной девушку. За ее столиком были еще какие-то люди, но они как-то не попали в область моего зрения. Мне показалось, что девушка явно не в своей тарелке.
Ее, пожалуй, нельзя было назвать красивой, может быть, именно этим она от тех, других, за столиком и отличалась. Темноволосая, с крупным лицом, она тем не менее почему-то меня заинтересовала. Обернувшись к ней, я улыбнулся как можно приветливее. Убедившись, что супругам, сидевшим за одним столиком со мной, совершенно безразлично, если в рамках приличия я буду ухаживать за этой «красоткой», я затеял с ней разговор – вежливый, как обслуживающий меня официант. Мягкий акцент, когда она отвечала мне, выдавал в ней латышку. Вести с ней разговор было крайне неудобно: я чуть шею не вывихнул, поворачиваясь к ней.
Поэтому пригласил ее за свой столик и вскоре узнал, что она – художник ателье мод в Риге. А в Тарту… Ну, об этом ей не хотелось говорить… Пожалуйста, не буду интересоваться – не мое дело.
Супруги, слава аллаху, не считали нас достойными внимания, и я отважился предложить моей собеседнице немного из моего графина. Она не отказалась, чем тут же заслужила неодобрительный взгляд дамы, сидевшей напротив. Черт с ней, с дамой! Затем я приложил максимум усилий, чтобы обрушить на Астру – так звали девушку – водопад остроумия. Наконец я был удостоен доверия. И узнал, что приехала она в Тарту, нарушив трудовую дисциплину, то есть совершая прогул, по приглашению одного человека, который ее почему-то на вокзале не встретил… Она устроилась на одну ночь в гостинице «Тарту», где нашлось свободное место.
Потом ей стало интересно узнать что-нибудь и обо мне. Что ж, пожалуйста! Я честно признался, что лет двадцать назад, когда ее еще не было на свете… Ах, она уже была? Ей было уже восемь годиков? Прекрасно, значит, ей двадцать восемь… Ну так вот, когда ей было еще только восемь годиков, я был изрядным шалопаем. Признался, что теперь существую за счет воспоминаний о том времени, что вынужден жить в складе, в подвале, среди скучающих представителей разных наук, которые, по мнению одного местного философа, не стоят и бутылки пива.
Далее счел нужным защитить достоинство «одного человека», который ее не встретил на вокзале: высказал предположение, что ему могло помешать непредвиденное обстоятельство, так что дело, возможно, вовсе не в забывчивости. Только, как бы там ни было, дальше оставаться в «Каунасе» неблагоразумно, потому что вечер достиг часа, когда дюжим официантам вот-вот придется применять силовые приемы, чтобы успокоить не в меру развлекающихся посетителей, и что нам следует исчезнуть заблаговременно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Все мое строение было воздвигнуто по шаткой схеме: пример отрицательный – пример положительный, плохой Петя – хороший Витя, аморальная Жанна – добропорядочная Анна… И так все ужасно правильно получилось, как в учебнике. И почему, собственно говоря, на роль безнравственного героя я выбрал шофера? Подумаешь, невидаль – пьянчуга-шофер, маляр или слесарь. Разве нельзя было показать пальцем на интеллигента высшей квалификации, например, инженера, врача или даже на писателя?… Или же автор побоялся, чего доброго, обидеть их? Так что, если обижать кого-нибудь все же необходимо, то кого-нибудь маленького, вылить на него ушат грязи, дескать, что с ним станется, шофер – он шоферюга и есть, с него взятки гладки…
Ну, а если взять писателя…
Ну нет! Кого угодно, только не писателя! Ведь прежде, чем мой труд дойдет до читателя, его изучат братья-писатели, напишут рецензии, обсудят на редколлегии. А это уже – вершина всех мук, это порою распятие автора, которое – бывает! – оборачивается его воскрешением из мертвых – закаленным, обозленным, обновленным. Но может случиться, что он так и останется низверженным. Так что поди знай, как отнесутся его судьи из редакционной империи к тому, как автор показывает жизнь рядового писателя… Прежде чем на такое решиться, надо, говоря словами индийского мудреца, «сунув в рот палец удивления, сесть на ковер размышления»…
Но рассиживаться на коврах и размышлять в наши дни и в обычных-то условиях не хватает времени. Вот учит же нас один великий писатель: пишешь, откладываешь, путешествуешь, затем достаешь написанное и кое-что добавишь, опять откладываешь, отдыхаешь, о сделанном забудешь, затем вспомнишь, достанешь и что-нибудь добавишь, опять гуляешь, влюбляешься, разлюбляешься, достанешь рукопись и еще что-то добавишь, опять отложишь… И таким манером до тех пор, пока «тесто» не доспеет… Примерно так.
Может быть, так можно было работать, когда у тебя не висели над головой все эти проклятые бомбы. Но сегодня в целях избавления от них или же в целях их создания мы живем в таком темпе, что не знаешь, где взять время да и средства, чтобы откладывать, дописывать, осмысливать…
Я с неприязнью еще раз посмотрел на полки с мировой мудростью – к черту вас! Неудержимо захотелось нарушить их молчаливую гегемонию в этой подвальной тиши. И что за невезение везде! В Москве – милиция, на хуторе Соловья – крысы, в Риге тебя моют с головы до ног, в Кишиневе приходится выбирать между беременной кошкой и питоном с фамилией известного фашистского палача, в Киеве – холода, в Тарту… ученые! К черту всех! Гони, ямщик, лошадей и вези меня в ресторан «Каунас» – единственное более или менее приличное место в этом городе наук с его обществом трезвенников! Отнесу я туда свои копейки, куплю там бутылочку, получу избавление от всех сомнений.
Волли принес утюг, и мой костюм снова приобрел приличный вид. Сходил в баню, в парикмахерскую, и вечерком «ямщик» погнал… У входа в «Каунас» стояла большая очередь молодых существ обоего пола, жаждущих проникнуть в этот рай, где можно чувствовать себя львами и львицами. Но, право же, стоять в очереди человеку, которому хорошо известны нравы ресторанных швейцаров, как-то не к лицу. Я еще в Москве досконально изучил их нравы и здесь тоже убедился, что швейцар – везде швейцар: три рубля открыли мне врата в рай…
В зале было шумно, дымно. Нелегко было найти место. Но и здесь людей, что называется, узнают по полету. А у меня он всегда такой, что, даже когда в кармане не больше рубля, меня принимают за миллионера. Нашелся внимательный официант и посадил меня за столик, который считал, вероятно, не обещающим дохода (везде забота о доходе!). За столиком сидела почтенная супружеская пара – из тех праведников, которые точно подсчитывают стоимость каждого заказанного блюда.
Я заказал то, за чем пришел, и начал себя уговаривать не думать о заказанном, ради которого не обязательно было идти в «Каунас». Разве я не пришел сюда ради света, веселья, людей, слушать музыку?
Задав себе такой вопрос, я обратил внимание на сидевшую за моей спиной девушку. За ее столиком были еще какие-то люди, но они как-то не попали в область моего зрения. Мне показалось, что девушка явно не в своей тарелке.
Ее, пожалуй, нельзя было назвать красивой, может быть, именно этим она от тех, других, за столиком и отличалась. Темноволосая, с крупным лицом, она тем не менее почему-то меня заинтересовала. Обернувшись к ней, я улыбнулся как можно приветливее. Убедившись, что супругам, сидевшим за одним столиком со мной, совершенно безразлично, если в рамках приличия я буду ухаживать за этой «красоткой», я затеял с ней разговор – вежливый, как обслуживающий меня официант. Мягкий акцент, когда она отвечала мне, выдавал в ней латышку. Вести с ней разговор было крайне неудобно: я чуть шею не вывихнул, поворачиваясь к ней.
Поэтому пригласил ее за свой столик и вскоре узнал, что она – художник ателье мод в Риге. А в Тарту… Ну, об этом ей не хотелось говорить… Пожалуйста, не буду интересоваться – не мое дело.
Супруги, слава аллаху, не считали нас достойными внимания, и я отважился предложить моей собеседнице немного из моего графина. Она не отказалась, чем тут же заслужила неодобрительный взгляд дамы, сидевшей напротив. Черт с ней, с дамой! Затем я приложил максимум усилий, чтобы обрушить на Астру – так звали девушку – водопад остроумия. Наконец я был удостоен доверия. И узнал, что приехала она в Тарту, нарушив трудовую дисциплину, то есть совершая прогул, по приглашению одного человека, который ее почему-то на вокзале не встретил… Она устроилась на одну ночь в гостинице «Тарту», где нашлось свободное место.
Потом ей стало интересно узнать что-нибудь и обо мне. Что ж, пожалуйста! Я честно признался, что лет двадцать назад, когда ее еще не было на свете… Ах, она уже была? Ей было уже восемь годиков? Прекрасно, значит, ей двадцать восемь… Ну так вот, когда ей было еще только восемь годиков, я был изрядным шалопаем. Признался, что теперь существую за счет воспоминаний о том времени, что вынужден жить в складе, в подвале, среди скучающих представителей разных наук, которые, по мнению одного местного философа, не стоят и бутылки пива.
Далее счел нужным защитить достоинство «одного человека», который ее не встретил на вокзале: высказал предположение, что ему могло помешать непредвиденное обстоятельство, так что дело, возможно, вовсе не в забывчивости. Только, как бы там ни было, дальше оставаться в «Каунасе» неблагоразумно, потому что вечер достиг часа, когда дюжим официантам вот-вот придется применять силовые приемы, чтобы успокоить не в меру развлекающихся посетителей, и что нам следует исчезнуть заблаговременно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56