В глазах ее стоял страх.
— Я дам вам шанс, профессор Маркус, крошечный шанс в память о моей матери. Выбирайте: либо я выстрелю вам в упор, в лицо, либо вы прыгнете в реку.
— Что! Но если я прыгну, я погибну!
— А может, нет. Может, вам удастся выплыть, и вы уцелеете. Это проблема ваша. Не моя.
Она впилась в меня злобным взглядом. Потом на лице ее отразился страх. Страх настолько чудовищный, что мне пришлось запереть сердце на все запоры, чтобы не поддаться жалости. Мы стояли, наверное, с минуту; я видел, как у нее трясутся губы, но вот она сняла плащ, положила его на парапет. Проехал еще один грузовик с пьяными солдатами, которые швырнули в нас пивную бутылку. Она разбилась о бетонный поребрик. Я машинально глянул на нее. А когда поднял глаза, парапет был пуст. Капли холодного дождя оседали на плаще профессора Маркус, переливаясь, как жемчужины. Я наклонился над темной водой. Ничего. Только воронки водоворотов. И я ушел.
Пятнадцатый день — четверг, 22 марта
До Женевы я добрался без затруднений. Было тепло, светило робкое солнышко. Первый солнечный луч после стольких дней. Может, предзнаменование?
С самого начала своих странствий я ни разу не брился, мои щеки покрывала короткая жесткая щетина. Для вящей безопасности, прежде чем покинуть Дрезден, я перекрасил волосы и бороду, теперь они были заурядного каштанового цвета, но я в общем-то не слишком предавался иллюзиям относительно эффективности моего преображения. Я обозрел зал аэропорта, однако ничего подозрительного не обнаружил. Хотя, сказать по правде, я совершенно не представлял, как могут выглядеть приспешники Зильбермана и Грубера. Единственно предполагал, что они не бритоголовые и не вскидывают ежеминутно руку в нацистском приветствии. Может, вот этот симпатичный кругленький господин с собачкой, которая задрала ногу? Или вон та элегантная оживленная дама в тюрбане? Единственное преимущество, которое было у меня перед ними: они не знают, под какой фамилией я путешествую.
Я пересек зал, взял сверкающее чистотой такси и доехал на нем до центра. Под солнцем все выглядело таким светлым и чистым. Нарядным. От себя у меня было ощущение, какое, наверное, бывает у грязной половой тряпки в надраенной до блеска кухне.
В городе, верный своим привычкам, я сделал кое-какие покупки, после чего позвонил Чен Хо. Объяснил ему, что только что прилетел и мне нужна машина, по возможности полностью снаряженная. Он прекрасно понял, что я имею в виду, и сказал, что через час она будет стоять в проезде Ормо. Я также попросил его доставить мне паспорт на имя Франца Майера, после чего мы разъединились.
Спустя час я со ступеней собора наблюдал, как подкатил темно-синий «тендерберд» и дважды объехал вокруг, прежде чем нашел место. Из него вылез маленький стройный азиат и, не оглядываясь, ушел. Переждав еще минут десять, я подошел к машине, наклонился, якобы что-то проверяя, и извлек из-под бампера приклеенные там дубликаты ключей. Успел заметить я и другой пакет, куда более объемистый. Немножко покатавшись по улицам, чтобы проверить, нет ли за мной слежки, я направился к заброшенному дому так называемой матери Марты.
Марта… При воспоминании о ней у меня вырвался долгий вздох. Из-за Марты я попал в этот кошмар, но сердиться на нее не мог. До сих пор я ни разу не был влюблен и вот чувствую себя бессильным и безвольным, точь-в-точь как нелепые герои романов, околдованные и ведомые к гибели девкой, которую любой, даже самый тупой читатель видит насквозь с первой же ее реплики.
Я извлек пакет, закрепленный под облицовкой радиатора, и, как в прошлый раз, проник в дом через окно, не обращая внимания на протесты плеча. Ни единого следа на толстом слое пыли: после меня сюда никто не заглядывал. Отлично. Я поставил в комнате спортивную сумку, в которой находились сверхлегкий спальный мешок, а также провизия, и распечатал пакет, тщательно заклеенный скотчем. На голый матрац вывалился черный короткоствольный автоматический пистолет, две обоймы к нему и паспорт.
Пистолет я зарядил, после чего наконец повалился на матрац и стал проглядывать газеты, купленные в аэропорту; большую их часть заполняли сообщения о конфликтах в Африке, биржевые новости, репортажи о возмущении французских сельхозпроизводителей. Наконец на восьмой странице бельгийской газеты я обнаружил касающуюся меня заметку:
«Отвечая на наши вопросы, комиссар Маленуа заявил, что сейчас это лишь вопрос времени. Швейцарский след подтвердился: как мы помним, один из гангстеров, Бенджамен Айронз, был убит во время перестрелки в центре Женевы. Одним из его сообщников, вполне возможно, является террорист, подозреваемый в участии во многочисленных крупных ограблениях с целью добычи средств для своей группки „Братья Исламской революции“.
Ну и вляпался же я! От души поздравив себя с этим, я вылакал пол-литра холодного молока. А затем занялся осмотром раны. Она хоть и болела, но зарубцовывалась неплохо. Я обильно посыпал ее сульфамидами, снова наложил повязку и улегся.
Вчера после беседы с Маркус я сперва полетел в Мюнхен, и там в самой ближней к аэропорту гостинице проспал с пяти вечера до шести утра сегодняшнего дня, а потом первым же рейсом махнул в Женеву. Но, несмотря на тринадцать часов сна, я чувствовал себя вымотанным, грязным, опустошенным стремительным навалом событий последних дней. Я плавал в некоем отупении, точно боксер, потерявший соображение после серии ударов. Марта с другим, Марта совсем другая, Грубер, Зильберман, Маркус, сержант Бём, мой отец, Грегор, Сара Леви, убийцы, посланные по моему следу, Макс, Бенни и Фил плясали бешеную сарабанду у меня перед глазами. И даже Ланцманн склонялся надо мной и, посмеиваясь, интересовался: «Итак, дорогой Жорж, у вас неприятности?» Голова болела, в глазах мелькали белые мотыльки.
Я встрепенулся. У меня нет времени предаваться бесплодным размышлениям, я должен двигаться вперед, все вперед, как взбесившийся локомотив, набитый по горло углем. Банда Зильбермана подкарауливает меня, Маленуа уже облизывается, а у меня против них только быстрота рефлексов. Я хотел подняться, но головокружение свалило меня на кровать. Голова раскалывалась на куски, ощущение было словно в висок вонзается отбойный молоток. Покорившись, я лег на спину, сложил на груди руки и решил дать себе два часа отдыха.
Проснулся я ровно через два часа. Все тело еще саднило от множества разнообразных ударов, полученных за последние дни, однако чувствовал я себя уже в форме — настолько, насколько мог в данном состоянии.
Было пять, начинало смеркаться. Я оделся в черное, допил молоко, поел витаминизированных хлопьев и вышел.
Я подъехал к телефонной кабинке, сделал глубокий вдох и набрал номер своего дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— Я дам вам шанс, профессор Маркус, крошечный шанс в память о моей матери. Выбирайте: либо я выстрелю вам в упор, в лицо, либо вы прыгнете в реку.
— Что! Но если я прыгну, я погибну!
— А может, нет. Может, вам удастся выплыть, и вы уцелеете. Это проблема ваша. Не моя.
Она впилась в меня злобным взглядом. Потом на лице ее отразился страх. Страх настолько чудовищный, что мне пришлось запереть сердце на все запоры, чтобы не поддаться жалости. Мы стояли, наверное, с минуту; я видел, как у нее трясутся губы, но вот она сняла плащ, положила его на парапет. Проехал еще один грузовик с пьяными солдатами, которые швырнули в нас пивную бутылку. Она разбилась о бетонный поребрик. Я машинально глянул на нее. А когда поднял глаза, парапет был пуст. Капли холодного дождя оседали на плаще профессора Маркус, переливаясь, как жемчужины. Я наклонился над темной водой. Ничего. Только воронки водоворотов. И я ушел.
Пятнадцатый день — четверг, 22 марта
До Женевы я добрался без затруднений. Было тепло, светило робкое солнышко. Первый солнечный луч после стольких дней. Может, предзнаменование?
С самого начала своих странствий я ни разу не брился, мои щеки покрывала короткая жесткая щетина. Для вящей безопасности, прежде чем покинуть Дрезден, я перекрасил волосы и бороду, теперь они были заурядного каштанового цвета, но я в общем-то не слишком предавался иллюзиям относительно эффективности моего преображения. Я обозрел зал аэропорта, однако ничего подозрительного не обнаружил. Хотя, сказать по правде, я совершенно не представлял, как могут выглядеть приспешники Зильбермана и Грубера. Единственно предполагал, что они не бритоголовые и не вскидывают ежеминутно руку в нацистском приветствии. Может, вот этот симпатичный кругленький господин с собачкой, которая задрала ногу? Или вон та элегантная оживленная дама в тюрбане? Единственное преимущество, которое было у меня перед ними: они не знают, под какой фамилией я путешествую.
Я пересек зал, взял сверкающее чистотой такси и доехал на нем до центра. Под солнцем все выглядело таким светлым и чистым. Нарядным. От себя у меня было ощущение, какое, наверное, бывает у грязной половой тряпки в надраенной до блеска кухне.
В городе, верный своим привычкам, я сделал кое-какие покупки, после чего позвонил Чен Хо. Объяснил ему, что только что прилетел и мне нужна машина, по возможности полностью снаряженная. Он прекрасно понял, что я имею в виду, и сказал, что через час она будет стоять в проезде Ормо. Я также попросил его доставить мне паспорт на имя Франца Майера, после чего мы разъединились.
Спустя час я со ступеней собора наблюдал, как подкатил темно-синий «тендерберд» и дважды объехал вокруг, прежде чем нашел место. Из него вылез маленький стройный азиат и, не оглядываясь, ушел. Переждав еще минут десять, я подошел к машине, наклонился, якобы что-то проверяя, и извлек из-под бампера приклеенные там дубликаты ключей. Успел заметить я и другой пакет, куда более объемистый. Немножко покатавшись по улицам, чтобы проверить, нет ли за мной слежки, я направился к заброшенному дому так называемой матери Марты.
Марта… При воспоминании о ней у меня вырвался долгий вздох. Из-за Марты я попал в этот кошмар, но сердиться на нее не мог. До сих пор я ни разу не был влюблен и вот чувствую себя бессильным и безвольным, точь-в-точь как нелепые герои романов, околдованные и ведомые к гибели девкой, которую любой, даже самый тупой читатель видит насквозь с первой же ее реплики.
Я извлек пакет, закрепленный под облицовкой радиатора, и, как в прошлый раз, проник в дом через окно, не обращая внимания на протесты плеча. Ни единого следа на толстом слое пыли: после меня сюда никто не заглядывал. Отлично. Я поставил в комнате спортивную сумку, в которой находились сверхлегкий спальный мешок, а также провизия, и распечатал пакет, тщательно заклеенный скотчем. На голый матрац вывалился черный короткоствольный автоматический пистолет, две обоймы к нему и паспорт.
Пистолет я зарядил, после чего наконец повалился на матрац и стал проглядывать газеты, купленные в аэропорту; большую их часть заполняли сообщения о конфликтах в Африке, биржевые новости, репортажи о возмущении французских сельхозпроизводителей. Наконец на восьмой странице бельгийской газеты я обнаружил касающуюся меня заметку:
«Отвечая на наши вопросы, комиссар Маленуа заявил, что сейчас это лишь вопрос времени. Швейцарский след подтвердился: как мы помним, один из гангстеров, Бенджамен Айронз, был убит во время перестрелки в центре Женевы. Одним из его сообщников, вполне возможно, является террорист, подозреваемый в участии во многочисленных крупных ограблениях с целью добычи средств для своей группки „Братья Исламской революции“.
Ну и вляпался же я! От души поздравив себя с этим, я вылакал пол-литра холодного молока. А затем занялся осмотром раны. Она хоть и болела, но зарубцовывалась неплохо. Я обильно посыпал ее сульфамидами, снова наложил повязку и улегся.
Вчера после беседы с Маркус я сперва полетел в Мюнхен, и там в самой ближней к аэропорту гостинице проспал с пяти вечера до шести утра сегодняшнего дня, а потом первым же рейсом махнул в Женеву. Но, несмотря на тринадцать часов сна, я чувствовал себя вымотанным, грязным, опустошенным стремительным навалом событий последних дней. Я плавал в некоем отупении, точно боксер, потерявший соображение после серии ударов. Марта с другим, Марта совсем другая, Грубер, Зильберман, Маркус, сержант Бём, мой отец, Грегор, Сара Леви, убийцы, посланные по моему следу, Макс, Бенни и Фил плясали бешеную сарабанду у меня перед глазами. И даже Ланцманн склонялся надо мной и, посмеиваясь, интересовался: «Итак, дорогой Жорж, у вас неприятности?» Голова болела, в глазах мелькали белые мотыльки.
Я встрепенулся. У меня нет времени предаваться бесплодным размышлениям, я должен двигаться вперед, все вперед, как взбесившийся локомотив, набитый по горло углем. Банда Зильбермана подкарауливает меня, Маленуа уже облизывается, а у меня против них только быстрота рефлексов. Я хотел подняться, но головокружение свалило меня на кровать. Голова раскалывалась на куски, ощущение было словно в висок вонзается отбойный молоток. Покорившись, я лег на спину, сложил на груди руки и решил дать себе два часа отдыха.
Проснулся я ровно через два часа. Все тело еще саднило от множества разнообразных ударов, полученных за последние дни, однако чувствовал я себя уже в форме — настолько, насколько мог в данном состоянии.
Было пять, начинало смеркаться. Я оделся в черное, допил молоко, поел витаминизированных хлопьев и вышел.
Я подъехал к телефонной кабинке, сделал глубокий вдох и набрал номер своего дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61