и фотографии появились бы в еженедельных газетах с описаниями для тех людей, которые никогда не оставляли Лондона; и вся тайна исчезла бы и не осталось бы ничего романтичного в этой истории.
Али прошел едва сотню ярдов сквозь кактусы и побеги пальм, когда добрался до золотой святыни, которую никто и ничто не охранял, кроме лесной чащи, и увидел Алмазного Идола. Алмазный Идол был высотой пять дюймов, а его основа – ровный квадрат площадью в добрый дюйм, и он блестел куда ярче, чем те алмазы, которые м-р Моисей купил в прошлом году жене, когда предложил ей графский титул или алмазы, и Джэл, его жена, ответила: «Покупай алмазы и оставайся просто м-р Фортескью». Куда чище был его блеск и огранка, поскольку его сделали не в Европе. Люди здесь были столь бедны и все же пытались сохранить независимость – и они не продали идола. И сейчас я могу сказать, что если кто-то из моих читателей сможет когда-нибудь достичь на корабле ветреной гавани, где португальские форты рушатся в зарослях бесконечной растительности, где баобабы высятся подобно засохшим трупам здесь и там среди пальм; и если этот человек сойдет на берег, где никто не ведет никаких дел, и где никто, насколько я знаю, не сходил с лайнера прежде (хотя находится это место всего в одной миле от пирса); и если он найдет золотую святыню, которая стоит совсем недалеко от берега, и пятидюймовый алмаз, вырезанный в форме бога, то ему лучше оставить эту вещицу на месте и в безопасности вернуться на судно, чем продать алмазного идола за любую цену, которую могут предложить в нашем мире.
Али Кариб Ахаш приблизился к золотой святыне, и когда он поднял свой эхад с семью знаками почтения, которые необходимы для идола, – вот изваяние воспылало тем блеском, какой возможен только после ответа на недавнюю просьбу. Ни один уроженец тех мест не ошибся бы в оценке цвета идола, ибо они чувствовали изменение его оттенков, как следопыт чувствует кровь; свет луны струился, словно через открытую дверь, и Али видел все ясно.
Ярость Али все возрастала и достигла его сердца, он сжимал нож, пока рукоятка не поранила его руку, но все же он не произносил мольбы, которую приготовил для Буб Ахиры, ибо видел, что мольбы Буб Ахиры были приняты идолом, и знал, что божественная защита распростерлась над его врагом.
В чем состояла молитва Буба Ахиры, он не знал, но возвратился к берегу с такой скоростью, с какой можно миновать кактусы и лианы, которые вздымаются к вершинам пальм; и с такой скоростью, с какой каноэ могло нести его, он помчался в ветреную гавань, пока огни лайнера вновь не засияли рядом с ним. И он услышал, как звуки оркестра рождаются и умирают в вечернем воздухе, и он достиг земли и явился той ночью в хижину Буб Ахиры. И там он объявил себя рабом бывшего врага, и рабом Буб Ахиры он остался до сих пор, и его хозяин дает ему защиту от идола. И Али подплывает к лайнерам и отправляется на борт, чтобы продать рубины, сделанные из стекла, и тонкие костюмы для тропиков и кольца для салфеток из слоновой кости, и кимоно из Манчестера, и маленькие прекрасные раковины; и пассажиры проклинают его из-за непомерных цен; но они все-таки не должны этого делать, ибо все деньги, вырученные Али Кариб Ахашем, идут Буб Ахире, его хозяину.
Восток и Запад
Была глухая полночь в середине зимы. Ужасный ветер приносил дождь со снегом с Востока. Длинные сухие травы причитали на ветру. Два пятнышка света появились на пустынной равнине; человек в двухколесном экипаже ехал в Северный Китай.
Один – с возницей и усталой лошадью. Извозчик носил чудесный водонепроницаемый плащ и, конечно, замасленный цилиндр, а человек в кэбе был облачен только в вечерний костюм. Он не опускал стеклянной дверцы кэба, потому что лошадь то и дело валилась на бок, дождь со снегом потушили его сигару; было слишком холодно, чтобы спать; две лампы вспыхивали на ветру. В колеблющемся свете лампы, мерцавшей внутри экипажа, маньчжурский пастух, который повстречал мчавшийся кэб, когда следил за овцами на равнине, опасаясь волков, впервые увидел вечерний костюм. И хотя он разглядел костюм смутно и увидел его промокшим насквозь, это было подобно взгляду на тысячу лет назад, поскольку его цивилизация была настолько старше нашей, что она, возможно, давно оставила подобные вещи позади.
Он наблюдал стоически, не удивляясь новой вещи (если она вообще была новой для Китая), и размышлял о ней некоторое время в манере, странной для нас. А когда он добавил к своей философии, что немного можно извлечь из вида этого двухколесного экипажа, то вернулся к вопросу о возможном появлении той ночью волков и к случайным мыслям, которые он извлекал время от времени ради своего комфорта из легенд о Китае, как раз и сохранявшихся для таких случаев. А в такую ночь комфорт был весьма необходим. Он вспомнил легенду о леди-драконе, более прекрасной, чем цветы, не имевшей себе равных среди дочерей людского племени, по-человечески прекрасной, хотя ее родитель был драконом, происходившим по прямой линии от богов древних дней, и была она во всех отношениях божественна, подобно самым первым представителям ее расы, которые были более священны, чем император.
Она спустилась однажды из своего небольшого царства, из травянистой долины, скрытой среди гор; пройдя между отрогами гор, она сошла вниз, и камни в узких ущельях звенели подобно маленьким колокольчикам вокруг нее, когда касались их ее голые ноги, звенели, приветствуя ее, подобно серебряным колокольчикам; и звук был подобен звуку королевских дромадеров, когда они приходят домой вечером – их серебряные колокольцы звенят, и деревенский народ счастлив. Она спустилась вниз, чтобы собрать волшебный мак, который рос и растет доныне – если только люди смогут найти его – в полях у подножия гор; если кто-то соберет его, то счастье придет ко всем желтым людям, победа без борьбы, хорошая плата за труд и неизбывная легкость. Она, сияя, спустилась с гор; и когда легенда усладила его разум в самый горький час ночи, который настает перед рассветом, два огня появились, и другой экипаж прошел мимо.
Мужчина во втором кэбе был одет так же, как первый, он промок куда сильнее первого, поскольку дождь со снегом шел всю ночь, но вечерний костюм – это вечерний костюм всегда и везде. Водитель носил ту же самую масляную шляпу и ту же самую водонепроницаемую накидку, как и его предшественник. И когда такси прошло, темнота сомкнулась позади, где были две маленьких лампы, и слякоть залила следы колес, и ничего не осталось, кроме размышлений пастуха о том, что делал кэб в этой части Китая; потом даже они исчезли, и пастух вернулся к древним легендам, созерцая более безмятежные вещи.
И шторм, холод и темнота сделали одно последнее усилие, и сотрясли кости пастуха, и застучали зубы в голове, которая размышляла о цветистых баснях, и внезапно настало утро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Али прошел едва сотню ярдов сквозь кактусы и побеги пальм, когда добрался до золотой святыни, которую никто и ничто не охранял, кроме лесной чащи, и увидел Алмазного Идола. Алмазный Идол был высотой пять дюймов, а его основа – ровный квадрат площадью в добрый дюйм, и он блестел куда ярче, чем те алмазы, которые м-р Моисей купил в прошлом году жене, когда предложил ей графский титул или алмазы, и Джэл, его жена, ответила: «Покупай алмазы и оставайся просто м-р Фортескью». Куда чище был его блеск и огранка, поскольку его сделали не в Европе. Люди здесь были столь бедны и все же пытались сохранить независимость – и они не продали идола. И сейчас я могу сказать, что если кто-то из моих читателей сможет когда-нибудь достичь на корабле ветреной гавани, где португальские форты рушатся в зарослях бесконечной растительности, где баобабы высятся подобно засохшим трупам здесь и там среди пальм; и если этот человек сойдет на берег, где никто не ведет никаких дел, и где никто, насколько я знаю, не сходил с лайнера прежде (хотя находится это место всего в одной миле от пирса); и если он найдет золотую святыню, которая стоит совсем недалеко от берега, и пятидюймовый алмаз, вырезанный в форме бога, то ему лучше оставить эту вещицу на месте и в безопасности вернуться на судно, чем продать алмазного идола за любую цену, которую могут предложить в нашем мире.
Али Кариб Ахаш приблизился к золотой святыне, и когда он поднял свой эхад с семью знаками почтения, которые необходимы для идола, – вот изваяние воспылало тем блеском, какой возможен только после ответа на недавнюю просьбу. Ни один уроженец тех мест не ошибся бы в оценке цвета идола, ибо они чувствовали изменение его оттенков, как следопыт чувствует кровь; свет луны струился, словно через открытую дверь, и Али видел все ясно.
Ярость Али все возрастала и достигла его сердца, он сжимал нож, пока рукоятка не поранила его руку, но все же он не произносил мольбы, которую приготовил для Буб Ахиры, ибо видел, что мольбы Буб Ахиры были приняты идолом, и знал, что божественная защита распростерлась над его врагом.
В чем состояла молитва Буба Ахиры, он не знал, но возвратился к берегу с такой скоростью, с какой можно миновать кактусы и лианы, которые вздымаются к вершинам пальм; и с такой скоростью, с какой каноэ могло нести его, он помчался в ветреную гавань, пока огни лайнера вновь не засияли рядом с ним. И он услышал, как звуки оркестра рождаются и умирают в вечернем воздухе, и он достиг земли и явился той ночью в хижину Буб Ахиры. И там он объявил себя рабом бывшего врага, и рабом Буб Ахиры он остался до сих пор, и его хозяин дает ему защиту от идола. И Али подплывает к лайнерам и отправляется на борт, чтобы продать рубины, сделанные из стекла, и тонкие костюмы для тропиков и кольца для салфеток из слоновой кости, и кимоно из Манчестера, и маленькие прекрасные раковины; и пассажиры проклинают его из-за непомерных цен; но они все-таки не должны этого делать, ибо все деньги, вырученные Али Кариб Ахашем, идут Буб Ахире, его хозяину.
Восток и Запад
Была глухая полночь в середине зимы. Ужасный ветер приносил дождь со снегом с Востока. Длинные сухие травы причитали на ветру. Два пятнышка света появились на пустынной равнине; человек в двухколесном экипаже ехал в Северный Китай.
Один – с возницей и усталой лошадью. Извозчик носил чудесный водонепроницаемый плащ и, конечно, замасленный цилиндр, а человек в кэбе был облачен только в вечерний костюм. Он не опускал стеклянной дверцы кэба, потому что лошадь то и дело валилась на бок, дождь со снегом потушили его сигару; было слишком холодно, чтобы спать; две лампы вспыхивали на ветру. В колеблющемся свете лампы, мерцавшей внутри экипажа, маньчжурский пастух, который повстречал мчавшийся кэб, когда следил за овцами на равнине, опасаясь волков, впервые увидел вечерний костюм. И хотя он разглядел костюм смутно и увидел его промокшим насквозь, это было подобно взгляду на тысячу лет назад, поскольку его цивилизация была настолько старше нашей, что она, возможно, давно оставила подобные вещи позади.
Он наблюдал стоически, не удивляясь новой вещи (если она вообще была новой для Китая), и размышлял о ней некоторое время в манере, странной для нас. А когда он добавил к своей философии, что немного можно извлечь из вида этого двухколесного экипажа, то вернулся к вопросу о возможном появлении той ночью волков и к случайным мыслям, которые он извлекал время от времени ради своего комфорта из легенд о Китае, как раз и сохранявшихся для таких случаев. А в такую ночь комфорт был весьма необходим. Он вспомнил легенду о леди-драконе, более прекрасной, чем цветы, не имевшей себе равных среди дочерей людского племени, по-человечески прекрасной, хотя ее родитель был драконом, происходившим по прямой линии от богов древних дней, и была она во всех отношениях божественна, подобно самым первым представителям ее расы, которые были более священны, чем император.
Она спустилась однажды из своего небольшого царства, из травянистой долины, скрытой среди гор; пройдя между отрогами гор, она сошла вниз, и камни в узких ущельях звенели подобно маленьким колокольчикам вокруг нее, когда касались их ее голые ноги, звенели, приветствуя ее, подобно серебряным колокольчикам; и звук был подобен звуку королевских дромадеров, когда они приходят домой вечером – их серебряные колокольцы звенят, и деревенский народ счастлив. Она спустилась вниз, чтобы собрать волшебный мак, который рос и растет доныне – если только люди смогут найти его – в полях у подножия гор; если кто-то соберет его, то счастье придет ко всем желтым людям, победа без борьбы, хорошая плата за труд и неизбывная легкость. Она, сияя, спустилась с гор; и когда легенда усладила его разум в самый горький час ночи, который настает перед рассветом, два огня появились, и другой экипаж прошел мимо.
Мужчина во втором кэбе был одет так же, как первый, он промок куда сильнее первого, поскольку дождь со снегом шел всю ночь, но вечерний костюм – это вечерний костюм всегда и везде. Водитель носил ту же самую масляную шляпу и ту же самую водонепроницаемую накидку, как и его предшественник. И когда такси прошло, темнота сомкнулась позади, где были две маленьких лампы, и слякоть залила следы колес, и ничего не осталось, кроме размышлений пастуха о том, что делал кэб в этой части Китая; потом даже они исчезли, и пастух вернулся к древним легендам, созерцая более безмятежные вещи.
И шторм, холод и темнота сделали одно последнее усилие, и сотрясли кости пастуха, и застучали зубы в голове, которая размышляла о цветистых баснях, и внезапно настало утро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9