С глухим рычанием она принялась выкручивать железяку так, как обычно выкручивают белье.
Безмолвный вопль сотряс ее почище хохота. Быть может, потому, что он был более искренним? Продолжая выкручивать стрелу, Шенген подняла голову и посмотрела на мага. Казалось, того терзают невидимые руки. Свивают, скручивают, плющат, раздирают тело. Пораженная, Шенген остановилась. Невидимые руки замерли, и маг несколько пришел в себя.
– Пощади. Не убивай, – взмолился колдовской голос у нее в голове.
– Подохни!!! – страшно выдохнула она, и ее руки в чудовищном, запредельном усилии надвое разорвали колдовскую стрелу.
Страшно закричав, маг попытался заслониться от невидимых рук, но был буквально разорван надвое. Впрочем, его останки не долетели до земли. Еще в воздухе они обратились в пепел, и налетевший ветер навсегда покончил с ними.
Еще миг Шенген стояла, тяжело дыша, а потом отбросила в стороны обломки чудовищной стрелы. Или это были обрывки? Безжизненные, безвредные, мертвые навсегда. Подняла топор. Осмотрелась. Вокруг стояли ее люди. Малая дружина. Пораженные. Испуганные. Притихшие.
– Что… враги? – выдохнула ока.
– По эту сторону – никого, – ответили ей.
– Но где-то с четверть утекло на ту, – добавил кто-то.
– Надо бы проследить, чтоб не переправились, – хозяйственно сообщил третий.
– Проследим, – кивнула королева.
– А сапоги-то, того, стоят еще, – заметил кто-то.
– Какие сапоги? – вяло удивилась Шенген.
– Да мага этого, проклятущего, – ответили ей.
Шенген подняла голову – и точно! На облаке мирно стояли аккуратные черные сапоги.
– Безобразие! – сказал один из воинов.
– А стрелой не достать, – добавил другой.
– Да, пожалуй что, не достать, – согласился третий.
– Аргельских стрелков бы сюда, – вмешался четвертый, – те вмиг достали бы.
– Да, пожалуй, достали бы, – важно кивнул третий.
– Нет у нас времени с сапогами возиться! – объявил пятый. – Того и гляди, из-за реки гости пожалуют. А у нас стрел всего-ничего, чем потчевать будем?!
– А ну если они заколдованные? – возразил первый. – Мало ли какая пакость от них произойти может?
Шенген молчала, глядя на сапоги.
И тут, словно бы из ниоткуда, возникли две маленькие птички. Они подлетели к сапогам и аккуратно нагадили в них. Одна – в правый. Другая – в левый. Правый сапог упал первым. Левый продержался еще минуту, после чего последовал за ним.
– Вот теперь порядок, – кивнула Шенген.
– Нога так болит, что хочется дать ей по морде, – пробурчал Толм Бирин, рядовой пехотного полка победоносной ронской армии под чутким руководством мудрого генерала Тхиона Ар-Фома.
– Стер, что ли? – удивился его сосед, рыжеусый ветеран Рафар Линнетт.
– Да не стер, – поморщился Толм Бирин, – наколенники проклятые. Замаяли совсем.
– Так сними! – фыркнул ветеран. – Я уж больше часа как пустой гуляю.
– Но генерал же, того, голову оторвать грозился, – заметил Толм Бирин.
– Генерал! – скривился Рафар Линнетт. – Генерал – мужик умный. В академиях ученый. Он по разным там стратегиям и хитрым тактикам столько собак слопал, сколько наш пройдоха повар и за год нам заместо баранины не скормит.
– Вот видишь, – вздохнул Толм Бирин, – а говоришь – снимай.
– Вижу, – кивнул рыжеусый, – и говорю. В этих самых стратегиях про все, про все написано. Только одно, знаешь, позабыли. Забыли, что солдат – тоже человек. Ученые, что с них взять. Большого ума люди. Они про всякие мелочи думать не умеют. У них, во всех этих ученых книжках, заместо солдат боевые единицы бегают. То есть не бегают, конечно. Это я оговорился. Они не бегают, они «совершают предписанные маневры». Они не сражаются, они «входят в оружейно-силовой контакт». Они не убивают людей, они «уничтожают боевые единицы противника». Они даже умирать не умеют, они просто «прекращают существовать». Чистенько и красиво прекращают. Они не блюют кровью, не запихивают в распоротый живот выпадающие кишки, не хрипят разрубленным горлом… И уж. конечно, у них не могут заболеть ручки-ножки. У единиц ничего не болит.
– Ученый же ты человек, Рафар! – восхищенно выдохнул Толм Бирин. – Как по писаному шпаришь.
– Жизнь заставила, – отмахнулся ветеран, – так вот, о чем это я? Значит, раз уж ученейшие мужи о нашем брате не подумали и генерала нашего думать не научили – у них, может, поважней дела были, они, может, ордена делили, из-за почестей спорили – так вот, раз они этого не сделали, значит, нам самим о себе подумать следует, потому как ежели чего, обвинять все едино нас станут. Победу генерал себе зачтет, а поражение на нас спишут. А подумать о себе вовремя – это и значит не отбивать почем зря руки-ноги о железо. Кто тебя под плащом видит? И нагрудник расстегни. Какой из тебя боец, этак вот намаявшись? Никакой доспех не поможет усталому, а отдохнувший и без доспеха сдюжит, если Боги не выдадут и командир не совсем лопух. И эти ремни ослабь. Куда так затянул? Сам уж, поди, думать должен. Не все ж мне вас пасти.
Жаркое солнце занудно лезло под доспехи. Армия Тхиона Ар-Фома, развернутая в четкие боевые порядки, стояла перед очередным холмом, на котором изготовилось к бою восьмое по счету «войско Эруэлла». И никто не мог сказать, настоящее оно или нет.
– Это начинает надоедать, – заметил генерал Тхион Ар-Фом с известной долей юмора своему адъютанту – впрочем, досады в его голосе было куда больше.
– Точно так, господин генерал, – наклонил голову адъютант. В его голосе не было ничего, кроме служебного рвения – а если и было, то господин адъютант научился тщательно это скрывать.
Ему было что прятать. Господин адъютант не собирался идти на эту войну. И уж тем более он не собирался на ней погибать. Когда его старший брат вернулся с войны калекой, одноногим трясущимся стариком, их семья попала под «Закон о младших братьях выбывших офицеров и рядовых». Его взяли в армию. Но за несколько дней до этого его похожий на больное привидение старший брат купил ему, истратив весь свой пенсион, вещь запретную и противозаконную – магический портал высокой степени защиты, с дальним радиусом действия и полной сменой облика по выходе из оного. Старший брат решил, что его одного довольно, чтобы родина могла гордиться, а мать не смогла утешиться. Он отказал младшему брату в праве на такую судьбу. Поэтому на левой руке у господина адъютанта есть небольшая родинка. Стоит особым образом ее коснуться, и он очутится дома. Живой, здоровый, не калеченый – правда, совершенно на себя непохожий, но мать привыкнет. А значит, все будет так,как хочется господину генералу – до того момента, пока жизни господина адъютанта не будет угрожать реальная опасность.
«Точно так, господин генерал!»
– А проверить придется! – уже с явным раздражением буркнул генерал, глядя на «войско Эруэлла».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Безмолвный вопль сотряс ее почище хохота. Быть может, потому, что он был более искренним? Продолжая выкручивать стрелу, Шенген подняла голову и посмотрела на мага. Казалось, того терзают невидимые руки. Свивают, скручивают, плющат, раздирают тело. Пораженная, Шенген остановилась. Невидимые руки замерли, и маг несколько пришел в себя.
– Пощади. Не убивай, – взмолился колдовской голос у нее в голове.
– Подохни!!! – страшно выдохнула она, и ее руки в чудовищном, запредельном усилии надвое разорвали колдовскую стрелу.
Страшно закричав, маг попытался заслониться от невидимых рук, но был буквально разорван надвое. Впрочем, его останки не долетели до земли. Еще в воздухе они обратились в пепел, и налетевший ветер навсегда покончил с ними.
Еще миг Шенген стояла, тяжело дыша, а потом отбросила в стороны обломки чудовищной стрелы. Или это были обрывки? Безжизненные, безвредные, мертвые навсегда. Подняла топор. Осмотрелась. Вокруг стояли ее люди. Малая дружина. Пораженные. Испуганные. Притихшие.
– Что… враги? – выдохнула ока.
– По эту сторону – никого, – ответили ей.
– Но где-то с четверть утекло на ту, – добавил кто-то.
– Надо бы проследить, чтоб не переправились, – хозяйственно сообщил третий.
– Проследим, – кивнула королева.
– А сапоги-то, того, стоят еще, – заметил кто-то.
– Какие сапоги? – вяло удивилась Шенген.
– Да мага этого, проклятущего, – ответили ей.
Шенген подняла голову – и точно! На облаке мирно стояли аккуратные черные сапоги.
– Безобразие! – сказал один из воинов.
– А стрелой не достать, – добавил другой.
– Да, пожалуй что, не достать, – согласился третий.
– Аргельских стрелков бы сюда, – вмешался четвертый, – те вмиг достали бы.
– Да, пожалуй, достали бы, – важно кивнул третий.
– Нет у нас времени с сапогами возиться! – объявил пятый. – Того и гляди, из-за реки гости пожалуют. А у нас стрел всего-ничего, чем потчевать будем?!
– А ну если они заколдованные? – возразил первый. – Мало ли какая пакость от них произойти может?
Шенген молчала, глядя на сапоги.
И тут, словно бы из ниоткуда, возникли две маленькие птички. Они подлетели к сапогам и аккуратно нагадили в них. Одна – в правый. Другая – в левый. Правый сапог упал первым. Левый продержался еще минуту, после чего последовал за ним.
– Вот теперь порядок, – кивнула Шенген.
– Нога так болит, что хочется дать ей по морде, – пробурчал Толм Бирин, рядовой пехотного полка победоносной ронской армии под чутким руководством мудрого генерала Тхиона Ар-Фома.
– Стер, что ли? – удивился его сосед, рыжеусый ветеран Рафар Линнетт.
– Да не стер, – поморщился Толм Бирин, – наколенники проклятые. Замаяли совсем.
– Так сними! – фыркнул ветеран. – Я уж больше часа как пустой гуляю.
– Но генерал же, того, голову оторвать грозился, – заметил Толм Бирин.
– Генерал! – скривился Рафар Линнетт. – Генерал – мужик умный. В академиях ученый. Он по разным там стратегиям и хитрым тактикам столько собак слопал, сколько наш пройдоха повар и за год нам заместо баранины не скормит.
– Вот видишь, – вздохнул Толм Бирин, – а говоришь – снимай.
– Вижу, – кивнул рыжеусый, – и говорю. В этих самых стратегиях про все, про все написано. Только одно, знаешь, позабыли. Забыли, что солдат – тоже человек. Ученые, что с них взять. Большого ума люди. Они про всякие мелочи думать не умеют. У них, во всех этих ученых книжках, заместо солдат боевые единицы бегают. То есть не бегают, конечно. Это я оговорился. Они не бегают, они «совершают предписанные маневры». Они не сражаются, они «входят в оружейно-силовой контакт». Они не убивают людей, они «уничтожают боевые единицы противника». Они даже умирать не умеют, они просто «прекращают существовать». Чистенько и красиво прекращают. Они не блюют кровью, не запихивают в распоротый живот выпадающие кишки, не хрипят разрубленным горлом… И уж. конечно, у них не могут заболеть ручки-ножки. У единиц ничего не болит.
– Ученый же ты человек, Рафар! – восхищенно выдохнул Толм Бирин. – Как по писаному шпаришь.
– Жизнь заставила, – отмахнулся ветеран, – так вот, о чем это я? Значит, раз уж ученейшие мужи о нашем брате не подумали и генерала нашего думать не научили – у них, может, поважней дела были, они, может, ордена делили, из-за почестей спорили – так вот, раз они этого не сделали, значит, нам самим о себе подумать следует, потому как ежели чего, обвинять все едино нас станут. Победу генерал себе зачтет, а поражение на нас спишут. А подумать о себе вовремя – это и значит не отбивать почем зря руки-ноги о железо. Кто тебя под плащом видит? И нагрудник расстегни. Какой из тебя боец, этак вот намаявшись? Никакой доспех не поможет усталому, а отдохнувший и без доспеха сдюжит, если Боги не выдадут и командир не совсем лопух. И эти ремни ослабь. Куда так затянул? Сам уж, поди, думать должен. Не все ж мне вас пасти.
Жаркое солнце занудно лезло под доспехи. Армия Тхиона Ар-Фома, развернутая в четкие боевые порядки, стояла перед очередным холмом, на котором изготовилось к бою восьмое по счету «войско Эруэлла». И никто не мог сказать, настоящее оно или нет.
– Это начинает надоедать, – заметил генерал Тхион Ар-Фом с известной долей юмора своему адъютанту – впрочем, досады в его голосе было куда больше.
– Точно так, господин генерал, – наклонил голову адъютант. В его голосе не было ничего, кроме служебного рвения – а если и было, то господин адъютант научился тщательно это скрывать.
Ему было что прятать. Господин адъютант не собирался идти на эту войну. И уж тем более он не собирался на ней погибать. Когда его старший брат вернулся с войны калекой, одноногим трясущимся стариком, их семья попала под «Закон о младших братьях выбывших офицеров и рядовых». Его взяли в армию. Но за несколько дней до этого его похожий на больное привидение старший брат купил ему, истратив весь свой пенсион, вещь запретную и противозаконную – магический портал высокой степени защиты, с дальним радиусом действия и полной сменой облика по выходе из оного. Старший брат решил, что его одного довольно, чтобы родина могла гордиться, а мать не смогла утешиться. Он отказал младшему брату в праве на такую судьбу. Поэтому на левой руке у господина адъютанта есть небольшая родинка. Стоит особым образом ее коснуться, и он очутится дома. Живой, здоровый, не калеченый – правда, совершенно на себя непохожий, но мать привыкнет. А значит, все будет так,как хочется господину генералу – до того момента, пока жизни господина адъютанта не будет угрожать реальная опасность.
«Точно так, господин генерал!»
– А проверить придется! – уже с явным раздражением буркнул генерал, глядя на «войско Эруэлла».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110