К этому времени снизу уже кто-то долбил в потолок и ругался по-испански, но я и не думал успокаиваться. Я поскакал на Лизл, столь злобно размахивая протезом, что она испугалась и отступила, допустив тем самым большую ошибку: я зажал ее в угол. Далее я отбросил излишне опасный протез и ударил Лизл кулаком с такой яростью, что стыдно вспомнить; впрочем, она активно отбивалась и кулаки у нее были побольше моих, так что эту драку можно считать достаточно честной. Мой шотландский темперамент развернулся вовсю (я и не подозревал, что могу дойти до такого бешенства), и вскоре Лизл дрогнула; из ее глаз катились слезы, разбитая губа обильно сочилась кровью. Прижимаясь безногим боком к стене, я врезал незваной гостье еще раз и начал теснить ее к двери. Лизл уже нащупала за спиной дверную ручку, но тут я оперся левой рукой о спинку кровати, схватил ее за нос и крутанул, крутанул с такой силой, что что-то там даже хрустнуло. Лизл отчаянно взвизгнула, распахнула дверь и опрометью вылетела в коридор.
Я рухнул на кровать. Я устал, я задыхался, но при этом чувствовал себя великолепно. За все эти три недели я ни разу не чувствовал себя лучше. Я думал о Фаустине. Хорошая она девка, Фаустина. Этот мордобой, который я здесь устроил, может, это месть за нее? Нет, пожалуй, нет. Мгла, окружавшая меня все эти дни, рассеялась, у меня начинала брезжить надежда, что мой разум, какой уж он там есть, потихоньку выкарабкивается из недавнего жалкого состояния и что я имею шансы снова стать нормальным человеком.
Как и положено страдающему герою, я отказался в тот вечер от ужина, так что немудрено, что теперь, ночью, у меня прорезался зверский аппетит. Еды в номере не было, но зато была бутылка виски; я взял ее, снова лег в постель и глотнул из горлышка. Комната напоминала поле недавней битвы – каковым она, собственно, и являлась, но я решил, что прибраться можно и утром. На полу валялись халат Лизл и клочья пижамы, их я тоже не стал трогать. Почетные трофеи. В дверь осторожно постучали.
– В чем дело? – вопросил я по-английски.
– Сеньор, – возмущенно прошипел незнакомый голос, – я понимаю, медовый месяц – это прекрасно, очень прекрасно для вас, сеньор, но только, пожалуйста, не забывайте, что внизу тоже живут люди и они далеко не так молоды, сеньор!
Я цветисто извинился по-испански, и обладатель шипящего голоса удовлетворенно удалился. Медовый месяц! Как странно люди толкуют звуки!
Через несколько минут ко мне снова постучали, совсем уже еле слышно.
– Кто там? – откликнулся я, на этот раз по-испански.
– Позвольте, пожалуйста, мне взять свой ключ, – сухо и как-то неразборчиво, словно с кашей во рту, сказала из-за двери Лизл.
Хочешь не хочешь, пришлось открыть дверь. Она стояла босая, придерживая на груди остатки располосованной пижамы.
– Что за вопрос, сеньора! – Я поклонился со всем изяществом, доступным одноногому идальго, и широким взмахом руки пригласил ее в номер. По не совсем ясной причине я закрыл за нею дверь. Мы уставились друг на друга.
– Вы много сильнее, чем можно подумать, – сказала Лизл.
– И вы тоже, – сказал я. И улыбнулся. Торжествующей, надо думать, улыбкой, улыбкой, какой я одариваю школьников, которых сам же только что перепугал до полусмерти. Лизл подобрала с полу свой халатик, она явно остерегалась повернуться ко мне спиной.
– Позвольте предложить вам выпить, – сказал я, протягивая ей бутылку. Лизл приложилась к горлышку и сразу сморщилась от боли; я догадался, что виски обжег ей разбитые губы. Тут у меня пропали последние остатки злости.
– Садитесь, – сказал я, – надо обработать ваши ссадины.
Она присела на край кровати, я промыл ее ссадины, поставил на поразительно распухший нос холодный компресс; слово за слово, и через пять минут мы уже сидели рядышком, подложив под спину подушки.
– Ну и как вам теперь, лучше? – спросил я.
– Гораздо лучше. А как вы? Как ваша щиколотка?
– Так хорошо я себя давно не чувствовал. Очень давно.
– Вот и хорошо. Затем я и приходила.
– Действительно? А мне-то показалось, вы пришли с гнусным намерением меня соблазнить. Ведь это же вроде такое ваше хобби. Кого угодно и что угодно. Ну и как, часто вас бьют?
– Ну и дурак же вы, Рамзи! Это был просто способ донести до вашего ума некую вещь.
– Это какую же? Надеюсь, не что вы меня любите. За долгую жизнь я успел поверить во множество самых странных вещей, но это было бы очень суровым испытанием моей доверчивости.
– Нет. Я хотела сообщить вам, что вы такой же человек, как и все.
– А я что, когда-нибудь спорил?
– Послушайте, Рамзи, три недели кряду вы излагали мне историю своей жизни с уймой эмоциональных подробностей, и у меня все больше крепло убеждение, что вы не считаете себя человеком. Вы берете на себя ответственность за чужие горести. Такое вот у вас хобби. Вы опекаете эту несчастную ненормальную женщину. Вы легко смирились, что этот ваш школьный товарищ – сахарный король, располагающий там у вас такой огромной властью, – исподволь вас оскорбляет, ни секунды не сомневаясь, что не встретит отпора. Вы дружили с этой женщиной, Леолой, – это надо же такое имя! – которая сделала вам ручкой, когда захотела стать миссис Сахар. И все это со всякими секретами, и вы ни в жизнь не признаете, что ведете себя очень благородно. Это не очень по-людски. Вы относитесь в высшей степени порядочно ко всем, за исключением одной конкретной личности – Данстана Рамзи. Но как вы можете быть по-настоящему добрым к кому бы то ни было, если вы не добры к самому себе?
– У нас в семье не было принято звонить во все колокола, если ты что-нибудь для кого-нибудь сделаешь.
– Воспитание, значит, такое? Кальвинизм? Знаете, Рамзи, я швейцарка и знакома с кальвинизмом не меньше вашего. Это жестокий образ жизни, даже если забыть о религии и заменить Бога чем-нибудь вроде этики или порядочности. Но даже невыносимый кальвинизм становится выносимым, если жить в мире с самим собой, а вы, что делаете вы? Вы отринули, оставили непрожитой значительную часть своей жизни. А в пятьдесят лет вам стало это больше невтерпеж, и вы рассыпались на кусочки, пошли изливать свою душу первой по-настоящему умной женщине, какая вам встретилась – это, значит, мне, – и начали страдать, как сопливый мальчишка, по девушке, которая так же далека от вас, как если бы жила на Луне. Это вам мстит ваша непрожитая жизнь. Она взяла вдруг и сделала вас круглым дураком. Вам следует получше присмотреться к этой непрожитой стороне вашей жизни. Только не сопите, не увиливайте и не пытайтесь возражать. Я же не призываю вас завести себе аппетитную вдовушку, которая будет ждать вас в своей кружевной спаленке каждый четверг, или устраивать втайне от мира недельные запои, вы же не какой-нибудь олух. Но у каждого человека есть свой дьявол, а у человека необычного, вроде вас, Рамзи, и дьявол должен быть необычным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92