Собаки с видом победителей бежали рядом и время от времени рычали – волчья голова бессильно свешивалась, и конь Садыра тоже настороженно всхрапывал, хоть и понимал – волк мертвый, опасности никакой нет.
На полпути им встретился аул Артыкбая. Нельзя было не заехать к старику, и уж тем более нельзя – не подарить ему добытого волка. Ухватив заднюю лапу, Мусреп поволок его за собой в юрту.
– Артеке, – сказал он, – этот волк – ваш…
Да, не был избалован – не то, что дружбой, а простым человеческим вниманием старый батыр. Он сел в постели, обе руки протянул Мусрепу:
– Ойбай, родной! Жена, ставь казан, будем той делать. Первый раз за пятнадцать лет в моей юрте появилась волчья шкура!
Может быть, он преувеличивал – наверное, сородичи оставляли ему долю охотничьей добычи. Но уж искреннюю его радость никакому сомнению подвергнуть было невозможно.
К вечеру и Есеней навестил Артыкбая.
С волка уже сняли шкуру и распялили на кереге – решетчатой стене. Морда дотягивалась почти до ууков – верхних жердей, соединяющих решетку с шанраком, а хвост стелился по полу.
– Туркмен, это ты подарил волка Артеке? – ревниво спросил Есеней.
– Да, я… – небрежно ответил Мусреп. – Только этот вот и подвернулся…
– Хорош… Матерый! – не мог не отметить Есеней. – Пусть ваш достаток, Артеке, умножится три раза по девять раз! Но мы тоже не с пустыми руками…
Откинулся полог, и в юрте появился Мусреп-охотник, выставив перед собой двух красных лис.
– Где моя Улпан?.. – заговорил он. – Где моя белоснежная? Иди сюда… Прими мой аип… Ассалаумаликем, Артеке! Ваша семья, ваш скот – все живы-здоровы? Улпанжан, твой агай провинился перед тобой. Возьми и прости меня. Здравствуй, Несибели. Ты, наверное, не устаешь смеяться надо мной? Ладно, смейся. Люди любят посмеяться над глупой старостью…
Улпан подошла к нему и приняла лисиц.
– Вы отдаете, а я беру… – сказала она, улыбаясь. – А теперь возвращаю их вам обратно. Не надо мне аипа… – И она снова положила лисиц на подставленные руки охотника.
Усаживаясь на почетном месте, Есеней вмешался в разговор:
– Аипы бывают возвратные и бывают невозвратные, говорю я как бий… – Он явно намекал, что гнедой с серым хребтом – Музбел-торы так и остается за Улпан. На охоте, с самого утра, Есеней придумывал – как бы втянуть девушку в беседу…
И Улпан уже чувствовала, что нельзя, неудобно отмалчиваться, и ответила шуткой:
– А можно считать возвращенным коня, который вернулся в косяк, в свой?
Есеней понял – она имеет в виду, что Музбел-торы, вместе с лошадьми Артыкбая, присоединяется к табунам Садыра. Он принял ее шутку и сам в шутку намекнул:
– Вернуться к своим?.. Это значит, хочет увести весь косяк.
Улпан насторожилась, но не показала вида. Что хочет старик сказать? Намекает на калым, который он готов заплатить? Надо постараться отогнать у него эту мысль!
– Лошади, приобретенные целым косяком, – сказала она, – не приносили добра нашей семье.
Туркмен-Мусреп прислушивался. Что-то будет… А Мусреп-охотник ничего не понял из этих иносказаний, лис он держал в руках, и завел речь о своем:
– Улпанжан! Пусть я буду твоей жертвой, да пропади он пропадом, этот аип! Считай – я делаю подарок твоему отцу. Возьми лисиц. Не возьмешь – брошу…
Что оставалось делать? Улпан взяла, унесла лисиц в соседнюю юрту и тут же вернулась – разливать чай.
За дастарханом снова шла речь об охоте. Мусреп-охотник говорил, как ушел от Есенея красавец-марал:
– Есеке, как жалко! Белоснежный марал, а рога как будто из золота! А все – ваши собаки… Не грызлись бы между собой, не ушел бы марал! Хорошие собаки – кто в обход идет, кто следом, кто – наперерез… А ваши? Пошли скопом в погоню, устали, передрались, еле мы их разогнали. Собаки, собранные из разных мест – это не охотничья стая, вот марал и ушел.
Артыкбай с тревогой прислушался к его словам.
– Марал, говоришь? Белоснежный? Ойбай! Ведь его наша Улпан однажды спасла. Джигиты целый день гоняли его, загнали, наконец, а он кинулся в озеро. Не он ли?..
– Наверное, он, – сказала Улпан.
Артыкбай правду сказал, что марала спасла Улпан. Когда он прыгнул в озеро, охотники, не зная, как теперь взять его, послали к Артыкбаю за луком и стрелами. Улпан не разрешила им взять лук, и на своем иноходце помчалась к озеру.
Марала этого она знала и раньше. Встречала изредка в лесу, и он привык к девушке. Девушка не гонялась за ним, не натравливала злобных собак. Правда, марал не подпускал ее близко, но и не убегал. Продолжая щипать траву, листки ракитника, он, хоть и настороженно, но – казалось Улпан – вполне дружелюбно посматривал на нее.
На берегу Улпан застала джигитов – человек пятнадцать. Метались с яростным лаем собаки, чуя близкую и недоступную добычу. Но вода в эту пору была уже холодная, и в озеро никто лезть не решался – ни охотничьи псы, ни их хозяева.
Улпан долго с ними не разговаривала:
– Все – прочь отсюда! – крикнула она властно. – Что за позор? Сорок дворов курлеутов хотят разодрать бедного марала на сорок кусков. Не смейте его трогать! Это мой марал!
Джигиты, хоть и не очень обрадовались ее вмешательству после целого дня трудной погони, но спорить не стали – разошлись и увели собак. Марал выждал некоторое время, пока они не скрылись с глаз, пока не растворился в воздухе их запах – запах опасности. Потом вылез на берег, отряхнулся. Весь день преследовали его, но от Улпан он не кинулся стремглав, а устало побрел к лесу.
Разговор о марале принял неожиданно несколько иной смысл, и Туркмен-Мусреп внимательно следил за всеми его поворотами.
А началось с того, что Мусреп-охотник воскликнул:
– Если б вы только видели глаза этого марала! Черные-черные… И смотрят на тебя, прямо в душу заглядывают…
Он-то имел в виду марала и только марала, но Есеней, неожиданно для самого себя, высказался:
– Ты сказал, что глаза у него черные. А лоб? Белоснежный чистый лоб! – Смутившись от того, что уж слишком это впрямую относилось к Улпан, Есеней повернулся к Туркмен-Мусрепу и словно бы невзначай добавил: – Если бы ты не отделился от нас со своими желто-пегими, ничто не спасло бы белого марала.
Но Мусрепу в этом разговоре не хотелось принимать сторону Есенея, и он повернул по-своему:
– Е-гей… Почему ты думаешь, что не спасло бы? Я сегодня тоже видел его. Красавец! Выскочил из ракитника, всего шагах в пятидесяти. Но я не стал за ним гоняться, и собак отозвал… – Он перехватил благодарный взгляд Улпан и продолжал: – На таких мирных животных я своих борзых не натравливаю. Волки и лисицы – эти мои. А марала не надо трогать.
Улпан без слов, одними глазами спрашивала Туркмен-Мусрепа: «Это правда? Этому можно верить?» Обрадовался и Артыкбай:
– О, Улпанжан!.. Хорошо, что есть Мусреп – и он думает так же, как ты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
На полпути им встретился аул Артыкбая. Нельзя было не заехать к старику, и уж тем более нельзя – не подарить ему добытого волка. Ухватив заднюю лапу, Мусреп поволок его за собой в юрту.
– Артеке, – сказал он, – этот волк – ваш…
Да, не был избалован – не то, что дружбой, а простым человеческим вниманием старый батыр. Он сел в постели, обе руки протянул Мусрепу:
– Ойбай, родной! Жена, ставь казан, будем той делать. Первый раз за пятнадцать лет в моей юрте появилась волчья шкура!
Может быть, он преувеличивал – наверное, сородичи оставляли ему долю охотничьей добычи. Но уж искреннюю его радость никакому сомнению подвергнуть было невозможно.
К вечеру и Есеней навестил Артыкбая.
С волка уже сняли шкуру и распялили на кереге – решетчатой стене. Морда дотягивалась почти до ууков – верхних жердей, соединяющих решетку с шанраком, а хвост стелился по полу.
– Туркмен, это ты подарил волка Артеке? – ревниво спросил Есеней.
– Да, я… – небрежно ответил Мусреп. – Только этот вот и подвернулся…
– Хорош… Матерый! – не мог не отметить Есеней. – Пусть ваш достаток, Артеке, умножится три раза по девять раз! Но мы тоже не с пустыми руками…
Откинулся полог, и в юрте появился Мусреп-охотник, выставив перед собой двух красных лис.
– Где моя Улпан?.. – заговорил он. – Где моя белоснежная? Иди сюда… Прими мой аип… Ассалаумаликем, Артеке! Ваша семья, ваш скот – все живы-здоровы? Улпанжан, твой агай провинился перед тобой. Возьми и прости меня. Здравствуй, Несибели. Ты, наверное, не устаешь смеяться надо мной? Ладно, смейся. Люди любят посмеяться над глупой старостью…
Улпан подошла к нему и приняла лисиц.
– Вы отдаете, а я беру… – сказала она, улыбаясь. – А теперь возвращаю их вам обратно. Не надо мне аипа… – И она снова положила лисиц на подставленные руки охотника.
Усаживаясь на почетном месте, Есеней вмешался в разговор:
– Аипы бывают возвратные и бывают невозвратные, говорю я как бий… – Он явно намекал, что гнедой с серым хребтом – Музбел-торы так и остается за Улпан. На охоте, с самого утра, Есеней придумывал – как бы втянуть девушку в беседу…
И Улпан уже чувствовала, что нельзя, неудобно отмалчиваться, и ответила шуткой:
– А можно считать возвращенным коня, который вернулся в косяк, в свой?
Есеней понял – она имеет в виду, что Музбел-торы, вместе с лошадьми Артыкбая, присоединяется к табунам Садыра. Он принял ее шутку и сам в шутку намекнул:
– Вернуться к своим?.. Это значит, хочет увести весь косяк.
Улпан насторожилась, но не показала вида. Что хочет старик сказать? Намекает на калым, который он готов заплатить? Надо постараться отогнать у него эту мысль!
– Лошади, приобретенные целым косяком, – сказала она, – не приносили добра нашей семье.
Туркмен-Мусреп прислушивался. Что-то будет… А Мусреп-охотник ничего не понял из этих иносказаний, лис он держал в руках, и завел речь о своем:
– Улпанжан! Пусть я буду твоей жертвой, да пропади он пропадом, этот аип! Считай – я делаю подарок твоему отцу. Возьми лисиц. Не возьмешь – брошу…
Что оставалось делать? Улпан взяла, унесла лисиц в соседнюю юрту и тут же вернулась – разливать чай.
За дастарханом снова шла речь об охоте. Мусреп-охотник говорил, как ушел от Есенея красавец-марал:
– Есеке, как жалко! Белоснежный марал, а рога как будто из золота! А все – ваши собаки… Не грызлись бы между собой, не ушел бы марал! Хорошие собаки – кто в обход идет, кто следом, кто – наперерез… А ваши? Пошли скопом в погоню, устали, передрались, еле мы их разогнали. Собаки, собранные из разных мест – это не охотничья стая, вот марал и ушел.
Артыкбай с тревогой прислушался к его словам.
– Марал, говоришь? Белоснежный? Ойбай! Ведь его наша Улпан однажды спасла. Джигиты целый день гоняли его, загнали, наконец, а он кинулся в озеро. Не он ли?..
– Наверное, он, – сказала Улпан.
Артыкбай правду сказал, что марала спасла Улпан. Когда он прыгнул в озеро, охотники, не зная, как теперь взять его, послали к Артыкбаю за луком и стрелами. Улпан не разрешила им взять лук, и на своем иноходце помчалась к озеру.
Марала этого она знала и раньше. Встречала изредка в лесу, и он привык к девушке. Девушка не гонялась за ним, не натравливала злобных собак. Правда, марал не подпускал ее близко, но и не убегал. Продолжая щипать траву, листки ракитника, он, хоть и настороженно, но – казалось Улпан – вполне дружелюбно посматривал на нее.
На берегу Улпан застала джигитов – человек пятнадцать. Метались с яростным лаем собаки, чуя близкую и недоступную добычу. Но вода в эту пору была уже холодная, и в озеро никто лезть не решался – ни охотничьи псы, ни их хозяева.
Улпан долго с ними не разговаривала:
– Все – прочь отсюда! – крикнула она властно. – Что за позор? Сорок дворов курлеутов хотят разодрать бедного марала на сорок кусков. Не смейте его трогать! Это мой марал!
Джигиты, хоть и не очень обрадовались ее вмешательству после целого дня трудной погони, но спорить не стали – разошлись и увели собак. Марал выждал некоторое время, пока они не скрылись с глаз, пока не растворился в воздухе их запах – запах опасности. Потом вылез на берег, отряхнулся. Весь день преследовали его, но от Улпан он не кинулся стремглав, а устало побрел к лесу.
Разговор о марале принял неожиданно несколько иной смысл, и Туркмен-Мусреп внимательно следил за всеми его поворотами.
А началось с того, что Мусреп-охотник воскликнул:
– Если б вы только видели глаза этого марала! Черные-черные… И смотрят на тебя, прямо в душу заглядывают…
Он-то имел в виду марала и только марала, но Есеней, неожиданно для самого себя, высказался:
– Ты сказал, что глаза у него черные. А лоб? Белоснежный чистый лоб! – Смутившись от того, что уж слишком это впрямую относилось к Улпан, Есеней повернулся к Туркмен-Мусрепу и словно бы невзначай добавил: – Если бы ты не отделился от нас со своими желто-пегими, ничто не спасло бы белого марала.
Но Мусрепу в этом разговоре не хотелось принимать сторону Есенея, и он повернул по-своему:
– Е-гей… Почему ты думаешь, что не спасло бы? Я сегодня тоже видел его. Красавец! Выскочил из ракитника, всего шагах в пятидесяти. Но я не стал за ним гоняться, и собак отозвал… – Он перехватил благодарный взгляд Улпан и продолжал: – На таких мирных животных я своих борзых не натравливаю. Волки и лисицы – эти мои. А марала не надо трогать.
Улпан без слов, одними глазами спрашивала Туркмен-Мусрепа: «Это правда? Этому можно верить?» Обрадовался и Артыкбай:
– О, Улпанжан!.. Хорошо, что есть Мусреп – и он думает так же, как ты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82