К концу марта погода смягчилась. Как-то посреди дня в воскресенье я пошел в «Принц» пообедать. Заказал скотч и присел возле стойки, просматривая меню и, как всегда, грезя о следующем свидании с Тристессой.
– Можно с вами поговорить? – Рядом со мной на табурет опустился человек с худым лицом, примерно моих лет. Темные, зачесанные назад волосы, брови – словно два тонких крыла, короткая острая бородка.
Не очень-то мне хотелось общаться с ним. Вероятно, инстинкт предупреждал, что разговор выйдет не из легких. Но деваться было некуда.
– Насколько мне известно, вы встречаетесь с моей сестрой, – начал он.
И сжато, методично принялся изъяснять мне загадку, в которую я был влюблен – Алатырь Тристессу. На самом деле, конечно, ее звали не так. Глэдис Браун. И не было отца-архитектора, не было экзотического дома, где она родилась. Ни словечка правды в том, что она рассказала мне о себе. Этот солидный, бородатый мужчина, юрист, – ее брат. Он старался, как мог, заботиться о сестре. Платил за аренду склада, где она жила, и позволял ей раз в неделю – по средам – проводить там ночь, при условии, что всю остальную неделю она живет в его доме, под его присмотром. Я ни на минуту не усомнился в истинности его слов.
– А изуродованное ухо?
– Она сама его отрезала.
– Что случилось с ее лицом?
– Пожар. Она подожгла матрас, когда была в Смитвильской лечебнице для умалишенных. Она провела там шесть лет.
Больше я не задавал вопросов.
– Она разбила сердца наших родителей, – продолжал брат. – Оба умерли до срока, еще молодыми. Жена меня оставила, когда я решил забрать сестру домой. Она боялась Глэдис. – Голос мужчины звучал сурово, но взгляд был кроток. – Я подумал, что вам следует об этом знать, – сказал он. – Против вас лично я ничего не имею. У нее всегда были мужчины, и каждый раз очередная история кончалась скверно.
Мне стало совсем нехорошо.
– Я хотел бы поговорить с ней еще один раз, напоследок, – сказал я. – Если вы не против.
– Вовсе нет, – ответил он. – Так даже лучше. Она сейчас дома, а я вернусь лишь часа через два.
Он дал мне адрес в Вудсайдсе.
На улице снова полил дождь, к вечеру похолодало – или мне так показалось. Я взял такси и доехал быстрее, чем успел обдумать, как буду говорить с Тристессой.
Я позвонил в дверь. Никто не ответил. Я подергал ручку – она поддалась. Глубоко вздохнув, я вошел.
Из прихожей была видна арка и ступени, ведущие в гостиную. Тристесса сидела в кресле, лицом ко мне. На ней был зеленый халат. При виде меня она не выразила удивления. Она вообще ничего не сказала.
– Я хотел поговорить с тобой, – начал я, запинаясь при виде ее непроницаемого лица.
– Мы видимся только по средам. – Голос ее был холоден.
Я шагнул к ней.
– Стой там! – приказала она. – Не приближайся ко мне!
Я замер.
– Твой брат говорил со мной, – сказал я.
– И ты пришел сюда, чтобы сообщить мне это? – спросила она. – Прекрасно. А теперь прощай.
Я толком не знал, зачем пришел, но еще на чем-то настаивал.
– Жаль, что ты сразу не сказала мне правду, – сказал я.
Если подобное лицо, совершенно лишенное выражения, способно усмехаться, значит, это была усмешка.
– Правду? – повторила она. – Смех, да и только. К чему тебе правда? Я говорила тебе то, что ты хотел услышать. – Каждым словом она ранила меня, будто ножом. – Правду? – еще раз повторила она. – Разве человек, которому нужна правда, станет рыскать по темным улочкам после полуночи и проделывать все то, что делал ты?
Я стоял перед ней, униженный, растерянный, и не знал, что ответить.
– Убирайся! – сказала она. Цветы в ее глазах увяли.
Я был только рад поскорее убраться. Но когда я подошел к двери, она меня окликнула.
– Думаешь, я тебя не знаю? Я знаю о тебе все, – сказала она. – Я следила за тобой из окна по утрам, когда ты проходил мимо. Разве коротышка доктор не говорил тебе, что я была его пациенткой, пока он не махнул на меня рукой?
Я выскочил за дверь, в промозглую, дождливую ночь, и только там смог вздохнуть полной грудью. Я не успел разглядеть дом перед тем, как вошел, – слишком занят был своими мыслями. Теперь я перешел дорогу и оглянулся. Да, тот самый высокий белый дом о четырех колоннах. И я вспомнил, как приподымалась занавеска. И лицо, которое мерещилось мне тогда в окне, – то было лицо Тристессы.
В среду я навестил особняк с башнями. Тристесса пришла раньше и уже раскурила трубку. Цветки ее зрачков начали сокращаться, когда она заметила меня и сосредоточила на мне свой взгляд.
– Пойдешь потом ко мне? – заговорила она льстиво – прежде я никогда не слыхал, чтобы она так говорила. – Хочешь пойти ко мне домой?
– Нет, – ответил я.
– Боишься? Я промолчал.
– Бедняжка, – вздохнула она, притворно надув губы. Потом откинулась на матрас, и глаза ее обратились вовнутрь, в поисках приоткрывшейся двери в тот мир, где сбывались ее сны. Я нашел матрас как можно дальше от нее и прилег там. В четыре часа утра, когда я поднялся, чтобы уйти из особняка с башнями, ее матрас был уже пуст.
Конец весны прошел заведенным порядком. Неделю из неделей дождь смывал остатки зимней грязи. По том засияло солнце, и казалось, что тепло пришло навсегда.
Еще один раз я видел Тристессу – я так и не привык называть ее Глэдис Браун.
Мы были в ее комнате наверху склада, мы занимались любовью, в темноте, как всегда. Потом она уснула, лежа на спине. Никогда прежде я не видел ее обнаженной, но теперь почувствовал, что должен увидеть. Я осторожно выскользнул из постели и включил свет. Это не разбудило ее. Я взялся за уголок простыни и потихоньку стянул ее. Вероятно, тело Тристессы было прекрасно, каким я его всегда себе представлял, но я видел только треугольное пятно от груди до пупка – темную пурпурную родинку, зеркальное отражение моей. Я в ужасе уставился на эту отметину и не сразу заметил, что глаза Тристессы открыты и цветы в них пульсируют, бьются, стучат, как сердце.
Я проснулся в поту и с благодарностью осознал, что это был всего лишь сон. Но где еще я мог повстречаться с Тристессой? Да, моя возлюбленная отныне обитала в моих кошмарах.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
Так под конец романа с Тристессой кошмары вернулись, и теперь в них поселилась она. Еженедельные визиты в особняк с колоннами не помогали, и я стал наведываться туда чаще, порой по три-четыре раза в неделю, но только не по средам. Я знал, что столь частые посещения курильни опасны, но чем чаще я ходил, тем больше меня тянуло туда.
А что касается женщин, роман с Тристессой разбил лед. Вскоре я подружился с женщинами – из тех, кто до утра сидит в сомнительных барах. «Подружился» – не совсем точное слово, "я не дружбы у них искал, и они это знали. От меня требовались либо наличные, либо оплаченный визит все в тот же особняк. Спустя неделю я едва ли мог вспомнить имя очередной спутницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60