В каюте при осмотре была обнаружена наполовину опорожненная бутылка виски и недопитый стакан с этим же напитком. В каюте стоял сильный запах алкоголя.
«Как увязать это заключение со словами Янки, что дядя жаловался на печень и в рот не брал водки? Конечно, она могла знать не все. Надо бы выяснить у нее фамилии „светил“, к которым обращался Ковальчик в Варшаве», – отметил про себя Бежан.
Затем он еще раз перечитал документы, относящиеся к истории исчезновения трупа. И тут ничего особенного. В момент смерти кока теплоход «Анна», как явствовало из записи в судовом журнале, находился в двух сутках пути от порта приписки.
О смерти кока капитан уведомил по радио управление порта и гданьскую милицию. Тело он распорядился поместить в одну из судовых холодильных камер и лично ее опечатал.
Когда же по окончании рейса в Гданьске на палубу теплохода поднялись сотрудники милиции и санитары, чтобы доставить тело в морг на судебно-медицинскую экспертизу, и открыли опечатанную дверь холодильной камеры, оказалось, что печати не тронуты, а труп исчез.
Как, когда, каким образом? Для выяснения этого милиция опросила всю команду и пассажиров. Бежан листал страницы протоколов. Никто ничего не видел. Лишь один из опрошенных матросов заявил, что, по его мнению и по мнению всей команды, покойник на борту приносит несчастье.
Больше ничего конкретного установить тогда не удалось.
Милиция согласилась, что смерть повара наступила в результате острой сердечной недостаточности и естественность ее не вызывает сомнений, а исчезновение трупа объяснила широко распространенным среди моряков предрассудком и внесла предложение дело следствием прекратить. Прокуратура это предложение утвердила. На том все и кончилось.
…Бежан позвонил Янке:
– Мне надо бы с тобой встретиться. По делу твоего дяди…
– Хорошо, что есть повод, а то я еще бы год тебя не увидела. Когда и где?
– Через час. В «Несподзянке».
На этот раз Бежан не только не опоздал, но даже пришел чуть раньше. Сел за свободный столик у балюстрады лицом к входу, чтобы видеть весь зал. Эта привычка сохранилась у него еще со времен оккупации и работы в подполье.
Зал был полупуст. Бежан взглянул на часы, заказал кофе, развернул газету. Но ему не читалось. Через пару минут он вновь посмотрел на часы. До встречи оставалось еще пятнадцать минут.
«Я похож, наверно, на влюбленного юнца, ждущего свою принцессу», – усмехнулся он про себя. И действительно, он ждал Янку с нетерпением. Она появилась в дверях точно в назначеное время. Изящная девичья фигурка, рассыпавшиеся по плечам волосы.
– Ты уже здесь? – поразилась она, завидев его. – А я-то опасалась, что обречена по меньшей мере на получасовое ожидание. Ты понемногу меняешься в лучшую сторону. Не зря, видно, назначил встречу в «Несподзянке», – шутила она, усаживаясь за стол.
Он спрятал свое смущение за широкой улыбкой.
– Я хотел поговорить о твоем покойном дяде.
– ? – Она вопросительно взглянула на него.
– Помнится, ты говорила, что он жаловался на печень и обращался к варшавским знаменитостям. А на сердце он никогда не жаловался?
– Нет, не припоминаю.
– Ты говорила еще, что дядя совершенно не пил водки. А может быть, он просто скрывал от тебя? Ты ведь редко его видела.
– Редко, это верно. Но почти каждый год мы проводили вместе два-три месяца. Летом. Дядя брал обычно отпуск. И я никогда, ни при каких обстоятельствах не видела, чтобы он выпил хоть рюмку.
– А в Сопоте у дяди было много знакомых?
– Ты знаешь, нет. Меня это даже несколько удивляло. Я его иногда спрашивала, почему он ведет такой замкнутый образ жизни. И он объяснял это тем, что в рейсах никогда не удается побыть одному и от людей устаешь. А потому на берегу хочется уединения, покоя и тишины.
– Перед последним рейсом ты с ним виделась?
– Да. Он приезжал в Варшаву. За письмами Мне тогда он показался каким-то странным. Я спросила, как он себя чувствует. Он ответил, что хорошо и печень в последнее время его почти не беспокоит. А за несколько часов до отъезда он вдруг ни с того ни с сего без всякого вступления спросил, стала бы я жить вместе с ним, если бы он перестал плавать. Я удивилась: «Ты хочешь, чтобы я переехала в Сопот? Но ведь я же учусь». Он ответил: «Нет, я хочу встать на прикол и бросить якорь в Варшаве. Заживем вместе, ты бросишь работу – того, что у меня есть, хватит на двоих». Я спросила: «Когда это?», он ответил: «Может, уже скоро. Я сообщу». И больше я его не видела. На этот раз даже ни одной открытки не получила.
– А после его смерти на твой адрес приходили из-за границы письма?
– Нет. Только то, которое я тебе показывала. Как-то странно все это. Тебе не кажется?
Он решил пойти ва-банк:
– Мне кажется, что следствие надо возобновить. Но если я сумею решить этот вопрос – я работаю теперь в милиции – и если вдруг окажется, что это твое наследство, возможно, даже очень значительное, придется сдать в фонд государства, поскольку оно незаконного происхождения, согласишься ли ты на выявление истины?
Она оперлась на руку и молчала. На ее лице читалась растерянность. Потом она посмотрела ему прямо в глаза:
– Какой бы ни была эта истина и какие бы последствия, – это слово Янка подчеркнула интонацией, – она за собой ни повлекла, я хочу ее знать.
Глава XIII
Монотонный перестук колес убаюкивал. Сержант Смоляк, уже два часа неотрывно стоявший у окна в коридоре международного скорого поезда Варшава – Вена, едва сдерживал зевоту. Несколько последних полных напряжения часов изрядно его утомили. В 20.10 он принял наблюдение за человеком в форме железнодорожника. Последовал за ним в Вавр, здесь битый час ждал у дома, в который тот вошел. Потом наблюдаемый вышел и направился в Варшаву. Через служебный вход он вошел в Центральный вокзал, и здесь Смоляк неожиданно его потерял. Отыскать снова стоило немалых трудов и нервов. Наконец тот обнаружился на перроне. Смоляк увидел его входящим в только что поданный под посадку международный поезд. «Скорый поезд Варшава – Вена отправляется в двадцать часов тридцать пять минут», – услышал он в это время объявление по радио и взглянул на часы. До отхода оставалась тридцать одна минута. Времени в обрез. Надо оформить билет и успеть позвонить своим. Сначала он с помощью портативной рации связался с управлением и попросил прислать еще одного сотрудника. С билетом до пограничной станции в кармане он вскочил в поезд уже на ходу, в последний вагон. «Удалось ли им выслать кого-нибудь в помощь? – нервничал он, идя по составу. – Одному тут, ясно, не справиться». В самом последнем купе он наткнулся на Ясинского. Тот едва заметно кивнул головой: все, мол, в порядке, прибыл. При виде товарища у Смоляка отлегло от сердца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
«Как увязать это заключение со словами Янки, что дядя жаловался на печень и в рот не брал водки? Конечно, она могла знать не все. Надо бы выяснить у нее фамилии „светил“, к которым обращался Ковальчик в Варшаве», – отметил про себя Бежан.
Затем он еще раз перечитал документы, относящиеся к истории исчезновения трупа. И тут ничего особенного. В момент смерти кока теплоход «Анна», как явствовало из записи в судовом журнале, находился в двух сутках пути от порта приписки.
О смерти кока капитан уведомил по радио управление порта и гданьскую милицию. Тело он распорядился поместить в одну из судовых холодильных камер и лично ее опечатал.
Когда же по окончании рейса в Гданьске на палубу теплохода поднялись сотрудники милиции и санитары, чтобы доставить тело в морг на судебно-медицинскую экспертизу, и открыли опечатанную дверь холодильной камеры, оказалось, что печати не тронуты, а труп исчез.
Как, когда, каким образом? Для выяснения этого милиция опросила всю команду и пассажиров. Бежан листал страницы протоколов. Никто ничего не видел. Лишь один из опрошенных матросов заявил, что, по его мнению и по мнению всей команды, покойник на борту приносит несчастье.
Больше ничего конкретного установить тогда не удалось.
Милиция согласилась, что смерть повара наступила в результате острой сердечной недостаточности и естественность ее не вызывает сомнений, а исчезновение трупа объяснила широко распространенным среди моряков предрассудком и внесла предложение дело следствием прекратить. Прокуратура это предложение утвердила. На том все и кончилось.
…Бежан позвонил Янке:
– Мне надо бы с тобой встретиться. По делу твоего дяди…
– Хорошо, что есть повод, а то я еще бы год тебя не увидела. Когда и где?
– Через час. В «Несподзянке».
На этот раз Бежан не только не опоздал, но даже пришел чуть раньше. Сел за свободный столик у балюстрады лицом к входу, чтобы видеть весь зал. Эта привычка сохранилась у него еще со времен оккупации и работы в подполье.
Зал был полупуст. Бежан взглянул на часы, заказал кофе, развернул газету. Но ему не читалось. Через пару минут он вновь посмотрел на часы. До встречи оставалось еще пятнадцать минут.
«Я похож, наверно, на влюбленного юнца, ждущего свою принцессу», – усмехнулся он про себя. И действительно, он ждал Янку с нетерпением. Она появилась в дверях точно в назначеное время. Изящная девичья фигурка, рассыпавшиеся по плечам волосы.
– Ты уже здесь? – поразилась она, завидев его. – А я-то опасалась, что обречена по меньшей мере на получасовое ожидание. Ты понемногу меняешься в лучшую сторону. Не зря, видно, назначил встречу в «Несподзянке», – шутила она, усаживаясь за стол.
Он спрятал свое смущение за широкой улыбкой.
– Я хотел поговорить о твоем покойном дяде.
– ? – Она вопросительно взглянула на него.
– Помнится, ты говорила, что он жаловался на печень и обращался к варшавским знаменитостям. А на сердце он никогда не жаловался?
– Нет, не припоминаю.
– Ты говорила еще, что дядя совершенно не пил водки. А может быть, он просто скрывал от тебя? Ты ведь редко его видела.
– Редко, это верно. Но почти каждый год мы проводили вместе два-три месяца. Летом. Дядя брал обычно отпуск. И я никогда, ни при каких обстоятельствах не видела, чтобы он выпил хоть рюмку.
– А в Сопоте у дяди было много знакомых?
– Ты знаешь, нет. Меня это даже несколько удивляло. Я его иногда спрашивала, почему он ведет такой замкнутый образ жизни. И он объяснял это тем, что в рейсах никогда не удается побыть одному и от людей устаешь. А потому на берегу хочется уединения, покоя и тишины.
– Перед последним рейсом ты с ним виделась?
– Да. Он приезжал в Варшаву. За письмами Мне тогда он показался каким-то странным. Я спросила, как он себя чувствует. Он ответил, что хорошо и печень в последнее время его почти не беспокоит. А за несколько часов до отъезда он вдруг ни с того ни с сего без всякого вступления спросил, стала бы я жить вместе с ним, если бы он перестал плавать. Я удивилась: «Ты хочешь, чтобы я переехала в Сопот? Но ведь я же учусь». Он ответил: «Нет, я хочу встать на прикол и бросить якорь в Варшаве. Заживем вместе, ты бросишь работу – того, что у меня есть, хватит на двоих». Я спросила: «Когда это?», он ответил: «Может, уже скоро. Я сообщу». И больше я его не видела. На этот раз даже ни одной открытки не получила.
– А после его смерти на твой адрес приходили из-за границы письма?
– Нет. Только то, которое я тебе показывала. Как-то странно все это. Тебе не кажется?
Он решил пойти ва-банк:
– Мне кажется, что следствие надо возобновить. Но если я сумею решить этот вопрос – я работаю теперь в милиции – и если вдруг окажется, что это твое наследство, возможно, даже очень значительное, придется сдать в фонд государства, поскольку оно незаконного происхождения, согласишься ли ты на выявление истины?
Она оперлась на руку и молчала. На ее лице читалась растерянность. Потом она посмотрела ему прямо в глаза:
– Какой бы ни была эта истина и какие бы последствия, – это слово Янка подчеркнула интонацией, – она за собой ни повлекла, я хочу ее знать.
Глава XIII
Монотонный перестук колес убаюкивал. Сержант Смоляк, уже два часа неотрывно стоявший у окна в коридоре международного скорого поезда Варшава – Вена, едва сдерживал зевоту. Несколько последних полных напряжения часов изрядно его утомили. В 20.10 он принял наблюдение за человеком в форме железнодорожника. Последовал за ним в Вавр, здесь битый час ждал у дома, в который тот вошел. Потом наблюдаемый вышел и направился в Варшаву. Через служебный вход он вошел в Центральный вокзал, и здесь Смоляк неожиданно его потерял. Отыскать снова стоило немалых трудов и нервов. Наконец тот обнаружился на перроне. Смоляк увидел его входящим в только что поданный под посадку международный поезд. «Скорый поезд Варшава – Вена отправляется в двадцать часов тридцать пять минут», – услышал он в это время объявление по радио и взглянул на часы. До отхода оставалась тридцать одна минута. Времени в обрез. Надо оформить билет и успеть позвонить своим. Сначала он с помощью портативной рации связался с управлением и попросил прислать еще одного сотрудника. С билетом до пограничной станции в кармане он вскочил в поезд уже на ходу, в последний вагон. «Удалось ли им выслать кого-нибудь в помощь? – нервничал он, идя по составу. – Одному тут, ясно, не справиться». В самом последнем купе он наткнулся на Ясинского. Тот едва заметно кивнул головой: все, мол, в порядке, прибыл. При виде товарища у Смоляка отлегло от сердца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42