— Что тебе нужно? — кричал он. — Что нужно, чтобы ты наконец стала послушной, ты, бестолковая, упрямая женщина? Ты хочешь, чтобы я поколотил тебя? Прямо сейчас? У меня тяжелая рука, Шерон Джонс, и ты почувствуешь это сегодня! Ты сегодня всю ночь будешь спать на животе! — Обезумев от ярости, он тащил ее к стулу.
— Оуэн! — Ее ледяной голос заставил его остановиться. — Только попробуй тронуть меня — и ты ответишь перед судом. Я не должна отчитываться перед тобой. И я не понимаю, почему мужчины — некоторые мужчины — считают, что женщинам можно что-то внушить побоями? Я не желаю подчиняться угрозам. И ты не защитишь меня от «бешеных», даже если прямо сейчас перекинешь меня через колено и действительно отходишь так, что я не смогу спать на спине.
Оуэн не ослабил свою крепкую хватку, несколько мгновений он стоял, продолжая сжимать ее плечи и пристально глядя ей в глаза, пылавшие гневом, а затем вдруг притянул к себе и крепко прижал ее голову к своей груди.
— Шерон, — прошептал он. — Ах, кариад! Ну почему ты такая глупая? Почему не разрешаешь мне удержать тебя от беды, защищать тебя и управлять тобой, как должен это делать мужчина?
— Наверное, потому, что я не только женщина, но и мыслящий человек, — грустно ответила Шерон.
Оуэн держал ее в своих объятиях и покачивал из стороны в сторону.
— Оуэн, — сказала Шерон через несколько минут, — ты ведь знаешь кого-то из «бешеных быков», правда?
— Их никто не знает, кариад, — ответил он.
— А ты знаешь. — Она подняла к нему лицо и серьезно посмотрела ему в глаза. — Ты должен их знать. Я помню, каким ты был добрым, когда с Йестином приключилось беда. Ему присудили только десять ударов, и я знаю, что это ты защитил его, ты замолвил за него словечко. Я знаю, это ты. И не надо меня убеждать, что ты не знаешь никого из них.
Оуэн покачал головой.
— Оуэн, — продолжала Шерон, — ты же знаешь, я невиновна. Ты знаешь, что я ничего не говорила графу Крэйлу, что я не могла предать своих. Ты знаешь, что я не доносчица.
— Кариад, я верю тебе. Но другие не верят.
— Так убеди их! — взорвалась Шерон. — У тебя такой авторитет. Люди прислушиваются к твоему мнению. Объясни им. Я не хочу, чтобы меня били. Пожалуйста, сделай что-нибудь! Я не хочу, чтобы меня били!
Оуэн побледнел.
— Упрямая ослица! — почти прокричал он. — Ты ведь можешь избежать их побоев, Шерон! Даже если ты сегодня ходила в замок, еще не поздно все поправить. Не ходи завтра — и все обойдется.
Шерон медленно покачала головой.
— Ах так? — угрожающе произнес Оуэн. — Ну, тогда я не смогу защитить тебя.
— Оуэн, прошу тебя! — Шерон прижала ладони к его груди. — Скажи им, что я не доносчица! Мне так больно, что люди верят этому. Нет ничего больнее клеветы.
— Нет, Шерон, есть кое-что и побольнее, — жестко сказал он. — Плетки «бешеных» будут больнее.
— Скажи им, — слабо повторила Шерон. — Я прошу тебя… Несколько секунд он молча смотрел на нее.
— Ладно, — наконец сказал он. — Я подумаю, что можно сделать. Но я ничего не обещаю. Тебя честно предупредили, тебе сказали, как избежать наказания. И если ты не подчинишься, то будешь наказана.
Шерон улыбнулась.
— Или если ты не защитишь меня, — сказала она. — Спасибо тебе, Оуэн.
Слезы дрожали в ее глазах, его лицо расплылось перед ее взором. Она снова подумала о том, что так и не смогла полюбить его, что обманула его, не разорвав помолвку, что была с другим в горах и любила другого.
Ах, Оуэн! Если бы только она могла полюбить его, если бы только могла!
Он поцеловал ее в губы.
— Пойдем, провожу тебя домой, — сказал он. — Или, может, выпьешь чаю?
Она покачала головой.
Он еще раз поцеловал ее уже у дверей дедовского дома, и этот поцелуй на ветру, под дожем был горяч и крепок.
— Шерон, — прошептал он ей прямо в губы, — подумай о себе. Держись подальше от этого Крэйла и его отродья. Я хочу защитить тебя, но не могу. Здесь я бессилен. Только ты сама можешь предотвратить это.
Шерон быстро поцеловала его.
— Я должна поступать так, как велит мне совесть, — ответила она. — А ты обязательно поможешь мне, Оуэн. Я знаю, ты поможешь. Ты хороший, ты замечательный, Оуэн!
Слишком хороший, чтобы быть обманутым, думала она позже, ворочаясь в кровати Эмриса. Ей следовало бы открыться ему, следовало бы признаться, что она не может выйти за него. Она сняла бы с его плеч бремя ответственности. Но она струсила. Разве могла она сейчас признаться ему? Время для подобных объяснений совсем неподходящее. Она дождется, когда…
Ее мысли споткнулись, она снова почувствовала подкатившую к горлу тошноту. Она не могла даже думать о том, что ждало ее впереди. Она зажмурилась и еще глубже забралась под одеяло.
Он так и не смог заснуть, хотя продолжал лежать в постели. Прошло три ночи, сегодня четвертая. Сегодня они должны вернуться, если бедолаги, которых они предупреждали, не вняли их предостережениям. Он ждал, каждый мускул его тела был напряжен, — ждал первого ночного крика, который возвестит, что по крайней мере одна из жертв проявила упорство.
И все же ни бодрствование, ни напряжение мускулов не помогли ему. Он вздрогнул и ощутил уже знакомый ужас, едва раздался первый рев. Но на этот раз он показался ему еще страшнее, чем раньше. Алекс почувствовал, как в его жилах холодеет кровь, как ему трудно стало дышать.
Ах, бедняга! Кто бы он ни был, он тупица, если решился проигнорировать их предупреждение. Каково ему сейчас — слышать этот вой и знать, что идут за ним? Алекс закрыл глаза, заставляя себя остаться в кровати. Он прислушивался, не донесется ли опять шум из детской, молил Бога, чтобы крики не разбудили Верити.
Второго крика пришлось ждать долго. Тишина звенела от напряжения и ужаса. Алекс догадывался, что то же самое чувствуют сейчас все жители Кембрана. «Бешеные быки», кто бы они ни были, ловко это придумали — не прятаться, а обнаруживать свое появление. Они умело воздействуют на воображение множества людей. Первый рев возвещал поселку об их приближении. Второй был признаком того, что они пришли к дому первой из намеченных жертв и тащат ее в горы. Третий означал, что они покончили с ней и теперь направляются ко второй. И так до конца.
Сколько же их будет сегодня?
Но прежде чем Алекс услышал их третий вой, он уже был на ногах и метался по темной спальне, в бессильной злобе сжимая кулаки и стискивая зубы. Ах, как жалел он о своем обещании, жалел больше, чем о каком-либо другом, данном им за всю его жизнь! Он чувствовал свою беспомощность, свое бессилие, он был заперт в замке, как в клетке, тогда как его людей избивали в горах.
Зачем, зачем он пообещал ей?
И почему она заставила его дать это обещание?
Он не знал, осталась она на этот раз дома или опять отправилась в горы следом за парнем, как в прошлый раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107