«Медовые цветы!» – пренебрежительно подумал Пьер, но промолчал. Он давно уже знал, что самые лучшие, самые интересные вещи невозможно понять и объяснить.
Верагут стоял за изгородью и слушал, разглядывая спокойное, строгое лицо жены и прекрасное, нежное, рано созревшее личико своего любимца, и сердце его каменело при мысли о том времени, когда его старший сын был таким же ребенком. Он его потерял, да и мать тоже. Но лишиться и этого малыша он не хотел. Нет, только не это. Он хотел, как вор, подглядывать за ним из-за забора, хотел приманить его к себе, а если и этот мальчуган отвернется от него, тогда и жить незачем.
По заросшей травой тропинке он неслышно отошел от изгороди и удалился, держась в тени деревьев.
«От безделья мало проку», – с досадой подумал Верагут и ускорил шаги. Он вернулся к своему мольберту. Преодолевая отвращение и подчиняясь выработанной годами привычке, он снова настроился на работу и обрел сосредоточенность, которая не позволяет ходить вокруг да около и все силы направляет на то, что нужно сделать в данный момент.
В доме его ждали к обеду. Ближе к полудню он тщательно переоделся. Выбритый, причесанный, в синем летнем костюме, он выглядел не моложе, но свежее и элегантнее, чем в потертом рабочем сюртуке. Взяв соломенную шляпу, он хотел открыть дверь, но она сама распахнулась навстречу ему, и вошел Пьер.
Верагут наклонился и поцеловал мальчика в лоб.
– Как дела, Пьер? Учитель хорошо с тобой позанимался?
– Да, только с ним очень скучно. Когда он рассказывает какую-нибудь историю, то не затем, чтобы развлечь меня, а чтобы преподать урок. И заканчивает всегда одним и тем же: хорошие дети должны вести себя так-то и так-то… Ты рисовал, папа?
– Да. Видишь ли, я писал рыб. Скоро я закончу картину, завтра ты сможешь ее посмотреть.
Он взял мальчика за руку и вышел с ним из дома. Ничто не оказывало на него такое благотворное действие и не будоражило глубоко затаившуюся в нем доброту и беспомощную нежность, как чувство, что он идет рядом с малышом, подлаживается под его маленькие шажки и держит в своей руке его легкую, доверчивую ручонку.
Когда они вышли из леса и оказались на поросшей тонкими березами лужайке, мальчик огляделся и спросил:
– Папа, а мотыльки тебя боятся?
– С какой стати? Не думаю. Недавно один очень долго сидел у меня на пальце.
– Да, но сейчас не видно ни одного. Иногда, когда я иду к тебе совсем один и прохожу в этом месте, по пути мне встречается много-много мотыльков, я знаю, это голубые мотыльки, они узнают меня и смело подлетают совсем-совсем близко. А мотыльков можно кормить?
– Я думаю, можно. Давай в следующий раз попробуем. Надо тихонечко вытянуть руку с капелькой меда на ладони, тогда мотыльки прилетят и будут пить.
– Отлично, папа, давай попробуем. Только скажи маме, пусть она даст мне немножко меду. Тогда она поймет, что он мне на самом деле нужен и что это не глупости.
Опередив отца, Пьер вбежал в открытую дверь и помчался по широкому коридору. Мальчик уже давно был у матери и приставал к ней со своей просьбой, а ослепленный солнечным светом Верагут еще долго искал в холодном полумраке прихожей вешалку для шляпы и нащупывал рукой дверь в столовую.
Художник вошел и пожал жене руку. Она была чуть выше его ростом, у нее был здоровый вид и осанистая фигура. И хотя она не любила больше своего мужа, но все еще воспринимала потерю его расположения как печальное, необъяснимое и незаслуженное недоразумение.
– Можно садиться за стол, – спокойным голосом сказала она. – Пьер, иди вымой руки!
– А у меня новости, – художник протянул ей письмо своего друга. – Скоро приедет Отто, и я надеюсь, что он пробудет у нас некоторое время. Ты не против?
– Господин Буркхардт может занять две комнаты внизу, там ему никто не станет мешать, он может входить и выходить, когда захочет.
– Да, это хорошо.
Помедлив, она сказала:
– Я считала, что он приедет значительно позже.
– Он раньше выехал, до сего дня я тоже ничего не знал об этом. Что ж, тем лучше.
– Но он встретится здесь с Альбертом.
Когда Верагут услышал имя сына, с лица его исчезло выражение удовлетворенности, а в голосе появились холодные нотки.
– Что случилось с Альбертом? – нервно воскликнул он. – Разве он не собирался со своим другом отправиться пешком в Тироль?
– Я не хотела тебе говорить об этом раньше – не было нужды. Друга пригласили родственники, и он отказался от похода. Альберт приедет, как только начнутся каникулы.
– И останется здесь на все время?
– Думаю, да. Я могла бы на пару недель уехать с ним куда-нибудь, но тебе это будет неудобно.
– Почему же? Я мог бы взять Пьера к себе.
Госпожа Верагут пожала плечами.
– Прошу тебя, не заводи опять этот разговор! Ты же знаешь, я не оставлю здесь Пьера одного.
Художник рассердился.
– Одного! – едко бросил он. – Когда я с ним, он не один.
– Я не могу его здесь оставить, не могу и не хочу. Бесполезно снова затевать этот спор.
– Ну разумеется, ты не хочешь!
Он умолк. Вернулся Пьер, и они пошли к столу. Мальчик сидел между родителями, которые стали чужими друг другу. Они ухаживали за ним, привычно беседовали, и отец старался растянуть трапезу, так как после обеда малыш оставался с мамой и не было никакой уверенности, что сегодня он еще раз заглянет в мастерскую.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В маленькой боковушке рядом с мастерской Роберт мыл палитру и пучок кистей. В дверях появился Пьер. Он остановился и стал смотреть.
– Грязная это работа, – рассудил он спустя некоторое время. – Вообще-то живопись – прекрасная штука. Но я бы не хотел стать художником.
– А ты подумай как следует, – сказал Роберт. – У тебя ведь отец – знаменитый художник.
– Нет, – решительно заявил мальчик, – это не для меня. Всегда будешь перепачкан, да и краски пахнут ужасно. Я этот запах люблю, когда он несильный, например когда в комнате висит только что законченная картина и едва заметно пахнет краской; но в мастерской запах слишком резкий, у меня начинает болеть голова.
Слуга бросил на него испытующий взгляд. Ему давно уже хотелось высказать мальчику, что он о нем думает, пожурить его. Но когда Пьер был рядом, когда Роберт видел его лицо, у него просто язык не поворачивался. Малыш был так свеж, прелестен и серьезен, словно все с ним и в нем было в полном порядке, и ему странным образом очень шел этот легкий налет барского высокомерия и не по годам раннего развития.
– И кем же в таком случае ты хотел бы стать, юноша? – строго спросил Роберт.
Пьер опустил глаза и задумался.
– Ах, я, знаешь ли, вовсе не хочу быть кем-то особенным. Я только хочу, чтобы скорее кончились школьные занятия. А летом я хочу носить только белую одежду и белые башмаки, и чтобы на них не было ни малейшего пятнышка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40