Сэр Френсис кивнул.
– При твоих родах, Робин, – добавил он мягко. – После этого твой отец покинул Бридпорт и построил Эбботс-Гэп на краю графства. Боюсь, он стал беспокойным и несчастным человеком. Тебе это должно быть известно больше, чем мне, так как я в те годы видел его только один или два раза. Но моя привязанность к нему не уменьшилась, и поэтому, когда се величество сегодня после возвращения в замок благосклонно отозвалась о его сыне, я отложил все дела, чтобы сын смог услышать ее слова из моих уст, прежде чем я завтра вернусь в Уайтхолл.
Робина тронула предупредительность государственного секретаря. Весь вечер он содрогался под болезненно жалящими, грубыми и пренебрежительными замечаниями мистера Стаффорда. Резко контрастирующая с ними вежливость министра успокаивала, словно вино. Робину и в голову не пришло, что Уолсингем действовал, побуждаемый добротой и воспоминаниями о старой дружбе. Отложить все дела и нанести визит школяру в десять часов вечера! Доброта и воспоминания не могут быть единственной причиной.
Камин помещался в неглубокой нише. Робин придвинул к ней тяжелый стул.
– Никто не обвинит вас в отсутствии преданности, – улыбаясь, сказал он, – если вы сядете поудобнее, прежде чем повторите мне милостивые слова ее величества. Таким образом вы окажете честь моему кабинету.
Уолсингем сел, повернув стул так, чтобы смотреть в лицо Робину.
– Ее величество сказала, что, когда она подозвала тебя, на твоем лице был написан такой страх, и ты так дрожал, краснел и бледнел, что она сомневалась, сможешь ли ты вообще к ней подойти. И все же у тебя хватило мужества вести себя достойно, быстро найти нужные слова и выглядеть перед своей королевой галантным джентльменом. Ее величество добавила, что из таких как ты вырастают преданные слуги государства и монарха.
Робин затаил дыхание. В его сердце пробудились великодушие и преданность, на которые рассчитывала Елизавета, обращаясь к молодежи Англии. Королеве было сорок семь лет, глядя на нее вблизи, было нетрудно заметить, что она носит парик, причем чуть более рыжий, чем год назад. Но молодость ничего подобного не замечала. Фигура Елизаветы оставалась стройной, как у девушки, глаза – яркими, движения – быстрыми и грациозными. Много лет назад королева поставила себе цель завоевать любовь молодежи. Что ранее было политикой, стало теперь порывом сердца, куда более властным и захватывающим. Елизавета была терпима с юношами, она стремилась не досаждать им и не принуждать к повиновению, не втягивала их в запутанные дела за рубежом. И они все сильнее обожали свою повелительницу. Неудивительно, что Робин был тронут ее похвалой; его лицо просияло, а сердце забилось быстрее.
– Королева так сказала, сэр? – переспросил Робин.
– Запомни ее слова, Робин: «слуги государства и монарха», – повторил сэр Френсис, подавшись вперед. – Делать реверансы в приемном зале, носить веер или молитвенник, преклонять колено в шелковом чулке и заявлять при этом, что служишь королеве… Конечно, такое возможно, но служба монарху – лакейская служба. Только служа государству, ты по-настоящему служишь его главе.
Секретарь видел, как во время его слов лицо мальчика менялось. Робин понял, что не только с целью оказать любезность сыну старого друга сэр Френсис оторвался от дел. Теперь он был настороже. Министр хорошо это понимал, но не показывал этого.
– Вы изучаете здесь иностранные языки? – беспечным тоном осведомился он, как будто всего лишь интересовался школьной программой.
– Да, сэр.
– Это хорошо. Знание языков помогает понять различия между народами. Твой отец знал много языков. Несомненно, он обучил тебя их начаткам?
– Да.
На лице Робина застыла маска безразличия, голос его звучал монотонно. Мальчик ничем не обнаружил охвативших его воспоминаний о том, как Джордж Обри и он – скорее два товарища, чем отец и сын или учитель и ученик, – играли в иностранцев, проводя часы в библиотеке за книгами поэтов Франции или Италии и целые дни в седле на Пербек-Хиллз или в рыбачьей лодке на залитой солнцем воде залива Уорбэрроу. Отец, конечно, обучил его начаткам иностранных языков, но последние пять одиноких лет Робин учил себя сам.
– Значит, ты говоришь по-французски?
– Кое-как.
– По-итальянски?
– Достаточно сносно.
– А по-испански?
– С итальянским акцентом.
– Это не имеет большого значения, – помолчав, промолвил сэр Френсис. Он вытянул ноги и откинулся назад.
– У меня нет новостей из Испании. Из Франции, Италии – сколько угодно. А из Испании и Португалии – никаких.
Робин не ответил. Настороженное выражение исчезло с его лица, так как он разгадал игру собеседника.
– Святая инквизиция заботится об этом.
Сэр Френсис произнес эти слова с горечью, не сводя глаз с лица мальчика и видя, как по нему прошла дрожь, а во взгляде вспыхнул гнев. Правая рука Робина скользнула по груди, нащупав что-то, спрятанное под камзолом. Без сомнения, это бант королевы, которым сведет парня с ума, подумал Уолсингем. Однако Робин ответил абсолютно спокойно:
– Безусловно, сэр, если придет надобность, вы найдете средство справиться с этой трудностью.
Уолсингем был терпеливым человеком – имея хозяйку со столь переменчивым нравом, как у Елизаветы, ему приходилось быть таковым. Но он уже начинал терять терпение. Робин определенно не так глуп, как можно судить по его словам. Если его широко открытые глаза и чувствительное лицо не внушали особых надежд в этом отношении, то сегодняшнее поведение в школьном дворе служили веским доказательством. Робин уходил от разговора с какой-то целью – возможно, совершенно никчемной, вроде мечты о блистательной карьере при дворе королевы, но достаточно определенной, чтобы обеспокоить сэра Френсиса Уолсингема. Он решил пойти иным путем.
– Я должен сообщить тебе кое-что, касающееся твоего отца. Секрет, которым владели мы двое, и которым с сегодняшнего вечера будешь владеть и ты. Нет, я не шучу. Отбрось подозрения и слушай. Одиннадцать лет назад, одной майской ночью… Нас не могут подслушать? В этом доме есть кое-кто, кто не должен нас слышать. – Уолсингем со вздохом откинулся на стуле. – Думаешь, я разыгрываю комедию? Ошибаешься.
Ну был ли во всем мире еще один такой же несносный мальчишка? Уолсингем внезапно расхохотался над нелепостью своего положения. Он, государственный секретарь ее величества, правая рука Берли, имеющий уши у стен и глаза у замочных скважин залов совета во всей Европе, за исключением Испании, должен был каждую минуту преодолевать препятствия в разговоре с упрямым школьником! Невыносимо, но смешно.
Его смех, однако, сослужил ему службу. Робин расслабился и ответил с улыбкой:
– Прошу прощения, сэр, но нас никто не сможет подслушать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64