«А помните, как нас жуликами обозвали? Ведь метко подметили, а?»
Но вернемся назад, в осень. Машину по первой пороше выводят на поле, колеса прочерчивают по мягкому снегу ясные, четкие следы. М. А. Нюхтиков в кабине один пробует двигатели, винты гонят облака снега. Наконец все опробовано и старик кричит ему «с Богом!» Нюхтиков дает газ, машина трогается и исчезает в облаках мягкого снега. Проходит несколько минут, и стремительная, красивая и хищная 103-я появляется в конце бетонки. Вот Нюхтиков разбегается, тормозит, вновь разбегается. Проделав эту операцию три раза, он заруливает на стоянку. В нашей группе споры – оторвался или нет? Десятки самолетов проходили свою первую рулежку на наших глазах, но не было случая, чтобы такой спор не возник.
Нюхтиков подрулил, выключил моторы, уютно потрескивают остывающие на морозце выхлопа. Он спускается по лестнице: «Все в порядке, готов к вылету». Рапортующий арестанту полковник ВВС – тоже неплохо! Для первого вылета самолета нужна куча бумаг – сто куч. Несколько дней АНТ, вызывая то одного, то другого из нас, разбирается в манускриптах, чтобы на каждом из них поставить 011.
Как дети, играющие в таинственное, верят, что если Бог захочет, то палка выстрелит, взрослые дяди из НКВД подозревают, что так может быть, и для отпущения грехов страхуют себя бумагами со штампиками 011.
Наконец, все формальности соблюдены, запрошен прогноз погоды, назначен день вылета. Взволнованные до последней степени, едем в Чкаловскую и мы. Наш неторопливый автобусик одну за другой обгоняет роскошные машины с «руководством». На этот раз отброшена инфантильность и на сладкий пирог со всех сторон слетаются чёрные, большие и жирные мухи.
Нюхтиков и штурман Акопян надевают парашюты и, сосредоточенные, молчаливые, занимают свои места. Вероятно, хотя он потом отрицал это, идти в первый вылет на машине, спроектированной «врагами», волнительно. А может быть, он никогда в это не верил? Чужая душа – потемки. Запущены двигатели, хищное тело 103-й рвется в воздух. Нюхтиков поднимает руку, мотористы вытаскивают колодки, и машина медленно движется на старт.
Вслед за ней спокойно, не торопясь, шагает АНТ, и такова внутренняя сила этого человека, что никто его не останавливает и никто не идет его сопровождать. Он идет наискось поля, подходит к полосе и останавливается, и мы твердо знаем, что где-то рядом самолет оторвётся. Так всегда, при каждом вылете. Что-то сейчас в голове этого одинокого пожилого человека? Жена – в тюрьме, дети – неизвестно где, сам он в ЦКБ, а его творение, от которого зависит так много, сейчас уйдет в небо.
Гул моторов нарастает. Нюхтиков отпустил тормоза, самолет набирает скорость, отрывается и исчезает в осенней дымке. И тут напряжение, державшее нас взвинченными, спадает, и все становится удивительно будничным. Ну и что же? Еще один самолет вылетел.
Через двадцать минут машина очень спокойно заходит на посадку и подкатывает к группе собравшихся начальников НКВД и ВВС. Мы в стороне, и нас просят не подходить. Выслушав экипаж, начальники в лимузинах отправляются в Москву. Теперь летчики рассказывают нам. Они довольны. Нюхтиков отмечает простоту пилотирования. Грузят в автобус и нас. «Не надо оваций» – как говорил все тот же Остап Бендер.
Когда мы вернулись, выяснилось, что все зэки ждали нас почти как освобождения. Наш отчет вызвал бурю восторгов. Поздно вечером, когда страсти поулеглись, все работавшие на 103-ей собрались в дубовой спальне. Не было речей, вина, тостов. Была потребность всем вместе поздравить своего шефа. Хотя большущее окно в решетках, в коридоре неслышно ходит попка, более свободной и теплой дружеской беседы я не помню.
Испытания шли хорошо. На четвертом или пятом полете сняли максимальную скорость. В ангаре, где был филиал шараги, для нашей работы была отведена маленькая комнатка. В ней шли совещания, разборы полетов, во время которых туда набивалась масса народу. Тесноте способствовали «тягачи», ведь у каждого из нас был «свой». На этот раз «руководство» предложило им выйти, максимальную скорость охране не решились доверить. Ведущий от военных, полковник Муриц, волнуясь и, как обычно в таких случаях, немного заикаясь доложил: 643 км. Это была фантастическая цифра – ЛАГГ, МЕ-109, МИГ-1, Харикейн – все имели меньшую. Надо было видеть лицо старика в этот момент. Радость, гордость и такое озорное мальчишеское «знай наших!» сияли на нем. Это был его успех, успех человека, сумевшего переубедить Берия заняться вместо призрачного ПБ-4 реальной и нужной машиной. Нашлись скептики: не шел ли Нюхтиков со снижением. Заходы на мерной базе повторили несколько раз, результат тот же. «Шаражная» бюрократическая машина пришла в движение. Кутепов, прихватив Балашова, повез материалы Кравченко. Тот всеподданнейше доложил автору «Развития большевизма в Закавказье». Последний, по слухам, стрелой помчался к «корифею». С трепетом ждали мы развития событий, но рты «руководства» не разверзались. Через пару дней в ЦКБ появились «вольные» технологи из Казани и Куйбышева с крупных заводов, расположенных там, и только от них мы узнали, что Сталин принял решение строить 103-ю в массовой серии. Более того, он назначил срок выхода первых самолетов, и срок этот невелик – один год.
Мы ходим именинниками, видимо, не сегодня-завтра занавес поднимется и для нас. Ведь группу Петлякова освободили сразу же после решения о серии! Призрачная свобода становится реальностью. Период подавленности и уныния сменяется другой крайностью, – веселье, оптимизм, улыбки. Некоторые чистят и гладят одежду, иногородние узнают у вольных расписание поездов, с какими ехать домой. Радость захлестнула и вольных сотрудников, – нас поздравляют, приглашают в гости, рассказывают, какое вино закуплено, какие пироги пекут их жены.
Проходит день, второй, неделя, но все остается, «статус кво», более того, поползли ХУСы. Первый удар нанесли мотористы: у А. А. Микулина двигатель не заладился и в серию не пойдет, его нужно заменить на 42-й, а данные этого двигателя похуже. Второй пришел от военных: насмотревшись на немецкие машины, они твердо настаивают на том, чтобы экипаж был сосредоточен в одной кабине. Очередная смена доктрины. Совсем недавно на макете 103-й отмечалось как достоинство, что он рассредоточен и тем самым обеспечивается живучесть машины, теперь настаивают «для обеспечения живучести разместить экипаж в одной общей кабине». Все тот же Остап Бендер говорил в таких случаях: «Здравствуйте, мама, я ваша тетя!»
Идут совещания, где-то кто-то что-то решает, мы ждем. Наконец, соломоново решение принято. «Чтобы не обижать петляковцев, как говорят остряки, решено делать в качестве эталона для серии вторую машину, которую назвали 103-5.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Но вернемся назад, в осень. Машину по первой пороше выводят на поле, колеса прочерчивают по мягкому снегу ясные, четкие следы. М. А. Нюхтиков в кабине один пробует двигатели, винты гонят облака снега. Наконец все опробовано и старик кричит ему «с Богом!» Нюхтиков дает газ, машина трогается и исчезает в облаках мягкого снега. Проходит несколько минут, и стремительная, красивая и хищная 103-я появляется в конце бетонки. Вот Нюхтиков разбегается, тормозит, вновь разбегается. Проделав эту операцию три раза, он заруливает на стоянку. В нашей группе споры – оторвался или нет? Десятки самолетов проходили свою первую рулежку на наших глазах, но не было случая, чтобы такой спор не возник.
Нюхтиков подрулил, выключил моторы, уютно потрескивают остывающие на морозце выхлопа. Он спускается по лестнице: «Все в порядке, готов к вылету». Рапортующий арестанту полковник ВВС – тоже неплохо! Для первого вылета самолета нужна куча бумаг – сто куч. Несколько дней АНТ, вызывая то одного, то другого из нас, разбирается в манускриптах, чтобы на каждом из них поставить 011.
Как дети, играющие в таинственное, верят, что если Бог захочет, то палка выстрелит, взрослые дяди из НКВД подозревают, что так может быть, и для отпущения грехов страхуют себя бумагами со штампиками 011.
Наконец, все формальности соблюдены, запрошен прогноз погоды, назначен день вылета. Взволнованные до последней степени, едем в Чкаловскую и мы. Наш неторопливый автобусик одну за другой обгоняет роскошные машины с «руководством». На этот раз отброшена инфантильность и на сладкий пирог со всех сторон слетаются чёрные, большие и жирные мухи.
Нюхтиков и штурман Акопян надевают парашюты и, сосредоточенные, молчаливые, занимают свои места. Вероятно, хотя он потом отрицал это, идти в первый вылет на машине, спроектированной «врагами», волнительно. А может быть, он никогда в это не верил? Чужая душа – потемки. Запущены двигатели, хищное тело 103-й рвется в воздух. Нюхтиков поднимает руку, мотористы вытаскивают колодки, и машина медленно движется на старт.
Вслед за ней спокойно, не торопясь, шагает АНТ, и такова внутренняя сила этого человека, что никто его не останавливает и никто не идет его сопровождать. Он идет наискось поля, подходит к полосе и останавливается, и мы твердо знаем, что где-то рядом самолет оторвётся. Так всегда, при каждом вылете. Что-то сейчас в голове этого одинокого пожилого человека? Жена – в тюрьме, дети – неизвестно где, сам он в ЦКБ, а его творение, от которого зависит так много, сейчас уйдет в небо.
Гул моторов нарастает. Нюхтиков отпустил тормоза, самолет набирает скорость, отрывается и исчезает в осенней дымке. И тут напряжение, державшее нас взвинченными, спадает, и все становится удивительно будничным. Ну и что же? Еще один самолет вылетел.
Через двадцать минут машина очень спокойно заходит на посадку и подкатывает к группе собравшихся начальников НКВД и ВВС. Мы в стороне, и нас просят не подходить. Выслушав экипаж, начальники в лимузинах отправляются в Москву. Теперь летчики рассказывают нам. Они довольны. Нюхтиков отмечает простоту пилотирования. Грузят в автобус и нас. «Не надо оваций» – как говорил все тот же Остап Бендер.
Когда мы вернулись, выяснилось, что все зэки ждали нас почти как освобождения. Наш отчет вызвал бурю восторгов. Поздно вечером, когда страсти поулеглись, все работавшие на 103-ей собрались в дубовой спальне. Не было речей, вина, тостов. Была потребность всем вместе поздравить своего шефа. Хотя большущее окно в решетках, в коридоре неслышно ходит попка, более свободной и теплой дружеской беседы я не помню.
Испытания шли хорошо. На четвертом или пятом полете сняли максимальную скорость. В ангаре, где был филиал шараги, для нашей работы была отведена маленькая комнатка. В ней шли совещания, разборы полетов, во время которых туда набивалась масса народу. Тесноте способствовали «тягачи», ведь у каждого из нас был «свой». На этот раз «руководство» предложило им выйти, максимальную скорость охране не решились доверить. Ведущий от военных, полковник Муриц, волнуясь и, как обычно в таких случаях, немного заикаясь доложил: 643 км. Это была фантастическая цифра – ЛАГГ, МЕ-109, МИГ-1, Харикейн – все имели меньшую. Надо было видеть лицо старика в этот момент. Радость, гордость и такое озорное мальчишеское «знай наших!» сияли на нем. Это был его успех, успех человека, сумевшего переубедить Берия заняться вместо призрачного ПБ-4 реальной и нужной машиной. Нашлись скептики: не шел ли Нюхтиков со снижением. Заходы на мерной базе повторили несколько раз, результат тот же. «Шаражная» бюрократическая машина пришла в движение. Кутепов, прихватив Балашова, повез материалы Кравченко. Тот всеподданнейше доложил автору «Развития большевизма в Закавказье». Последний, по слухам, стрелой помчался к «корифею». С трепетом ждали мы развития событий, но рты «руководства» не разверзались. Через пару дней в ЦКБ появились «вольные» технологи из Казани и Куйбышева с крупных заводов, расположенных там, и только от них мы узнали, что Сталин принял решение строить 103-ю в массовой серии. Более того, он назначил срок выхода первых самолетов, и срок этот невелик – один год.
Мы ходим именинниками, видимо, не сегодня-завтра занавес поднимется и для нас. Ведь группу Петлякова освободили сразу же после решения о серии! Призрачная свобода становится реальностью. Период подавленности и уныния сменяется другой крайностью, – веселье, оптимизм, улыбки. Некоторые чистят и гладят одежду, иногородние узнают у вольных расписание поездов, с какими ехать домой. Радость захлестнула и вольных сотрудников, – нас поздравляют, приглашают в гости, рассказывают, какое вино закуплено, какие пироги пекут их жены.
Проходит день, второй, неделя, но все остается, «статус кво», более того, поползли ХУСы. Первый удар нанесли мотористы: у А. А. Микулина двигатель не заладился и в серию не пойдет, его нужно заменить на 42-й, а данные этого двигателя похуже. Второй пришел от военных: насмотревшись на немецкие машины, они твердо настаивают на том, чтобы экипаж был сосредоточен в одной кабине. Очередная смена доктрины. Совсем недавно на макете 103-й отмечалось как достоинство, что он рассредоточен и тем самым обеспечивается живучесть машины, теперь настаивают «для обеспечения живучести разместить экипаж в одной общей кабине». Все тот же Остап Бендер говорил в таких случаях: «Здравствуйте, мама, я ваша тетя!»
Идут совещания, где-то кто-то что-то решает, мы ждем. Наконец, соломоново решение принято. «Чтобы не обижать петляковцев, как говорят остряки, решено делать в качестве эталона для серии вторую машину, которую назвали 103-5.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31