Дорога была пересекаема множеством арыков, на которых везде находились мосты. Если бы хивинцы вздумали не только сломать, но просто испортить эти мосты, то наделали бы нам много хлопот и надолго бы отсрочили наше вступление в Хиву.
Придя сегодня вторично в Хазар-асп, потому что мы его миновать не могли, и при том должны были захватить с собою [65] оставленные в нём роты и артилерию, мы остановились на привал. Найденный в Хазар-аспе порох был потоплен, неприятельские орудия их мы захватили с отрядом, а картечницы, или лучше сказать, подобие их, были уничтожены. В Хазар-аспе мы получили, наконец, положительные сведения, что до Хивы остаётся ещё шестьдесят вёрст. Тут же вторично явился к командующему войсками, тот самый старик хивинец, который за переход, или за два до занятия нами Хазар-аспа, приезжал от хана, с тем, чтобы немножко запугать нас; так, он утверждал, что в Хазар-аспе находятся ханския войска и орудия, и что диван-беги строго приказано, ни в каком случае, не оставлять крепости, а защищать её до последней крайности. Оказалось, что это не более, как выдумка. Теперь он привёз от хана письмо, в котором последний пишет, что он крайне удивлён слухами о дальнейшем движении русских на Хиву, потому что он сделал, кажется, для них всё, что только мог, даже прислал в Казалинск пленных, которые у него содержались; письмо заканчивалось просьбой приостановить движение и обещанием окончательно укрепить дружеские с нами сношения. На это письмо, командующий войсками приказал словесно передать посланному, что он с ханом переговорит об этом завтра, в Хиве. После того, генерал-адъютант фон-Кауфман спросил посланного о другом нашем отряде (Оренбургском), и известно ли хивинцам, где он находится. Посланный отвечал, что место нахождения отряда известно, что к его начальнику был также отправлен посланец, которого направили к генералу фон-Кауфману.
При дальнейшем следовании из Хазар-аспа, многие жители кышлаков останавливали командующего войсками, подносили ему хлеб-соль и, изъявляя свою покорность, просили покровительства. В этот день мы сделали переход в пятнадцать вёрст и стали на ночлег. Только сорок пять вёрст до Хивы…
28-е мая. Сады по дороге к Хиве
В четыре часа утра отряд бодро поднялся с ночлега и, в надежде скоро достигнуть давно ожидаемой Хивы, легко сделал тяжёлый 30-вёрстный переход, при сильной жаре и страшной пыли. На половине пути был дан четырехчасовой привал; к ночлегу мы прибыли в пять часов по полудни.
Не успели мы расположиться на нашей позиции, всего в 16 верстах от Хивы, цели наших надежд и желаний, как было получено извещение, что хивинцы не желают драться и сдают Хиву. [66]
Увы исчезли надежды на штурм и взятие Хивы с боя, что немало сокрушило всех. Войска искали боя, забывая кровавые потери, без которых не обошлось бы…
Прежний посланец хивинец привёз письмо от хана, в котором последний уже не хитрил более, и просил прямо не проливать напрасно крови, соглашался на все условия, которые ему будут предложены, и без боя сдавал нам Хиву.
Командующий войсками письменно сообщил хану, что завтра он выступает к Хиве, приглашал его выехать к нему на встречу для переговоров и дозволил ему взять с собою свиту не более 100 человек.
Старик-хивинец, принимая письмо, спешил сообщить командующему войсками своё беспокойство относительно Оренбургского отряда, который, как ему известно, атакует город, что хивинцы несут потери и двое их батырей убиты. Тогда генерал Кауфман тут же написал начальнику Оренбургского отряда о присланном к нему письме хана, о предлагаемой сдаче Хивы, и приказывал прекратить военные действа против города. Это письмо, переданное старику-хивинцу, было тотчас же отправлено с одним из хивинских джигитов в Оренбургский отряд.
Вскоре после отъезда посланца получено было донесение от генерала Веревкина о деле 28-го мая, в котором потеря наша состояла из 40 человек нижних чинов (4 убиты, остальные ранены), кроме того, ранены два штаб-офицера, шесть обер-офицеров и сам начальник отряда. В этом же донесении было упомянуто, что у самых стен города ротами Апшеронского и Ширванского полков захвачены два неприятельския орудия.
Как только разнеслись слухи о полученном из оренбургского отряда донесении, у нас пошли толки и догадки, с целью разъяснить себе смысл совершившихся событий; зная, с одной стороны, что хан просит пощады, а с другой, получив известие, что под стенами Хивы было серьёзное дело, многие недоумевали и не могли разрешить этого противоречия, удовольствовавшись в заключение поговоркою: «утро вечера мудрёнее».
29-е мая. Во дворце хана и на биваке под стенами Хивы
С особенным чувством нетерпения и любопытства тронулись мы, 29-го мая в пять часов утра, к Хиве, интересуясь увидеть хивинского владыку и заветный город, цель экспедиции, которая нам стоила таких трудов и лишений….
Пройдя, примерно, около половины пути, мы заметили впереди, [67] по дороге, пыль и потом неясные очертания целой толпы всадников, с офицером впереди. То был состоящий при начальнике отряда, генерале Головачеве, поручик Бекчурин, за которым двигалась целая кавалькада хивинцев, на великолепных жеребцах, убранных богатою сбруею, с щегольскими азиятскими сёдлами и чепраками.
Командующий войсками остановился в ожидании их приближения. В первую минуту мы были уверены, что это сам хивинский хан, но вскоре разочаровались, потому что оказалось, что это были дядя и брат хана, со свитою; последний молодой человек, лет двадцати.
На вопрос командующего войсками, где же хан? ему отвечали, что хан сегодня, рано утром, выехал из Хивы и что, по всей вероятности, он бежал…. Командующий войсками повернул лошадь, отъехал несколько шагов в сторону и расположился на походном стуле, под тенью большего карагача. Приехавшие хивинцы последовали за ним и, сойдя с лошадей, в живописной групе расселись против него, поджав ноги по азиятскому обычаю. Свита генерала Кауфмана, спешившись, окружила своего начальника; мне пришлось стоять подле начальника полевого штаба, недалеко от командующего войсками и вблизи сидевшего брата хана.
Разговор начался с разъяснения странного поступка хана. Дядя хана говорил, что хан, не далее как ещё вчера, был на стороне партии мира, но что, по всей вероятности, партия воинственных иомудов успела его увлечь с собою. Всё это говорилось таким тоном и в том смысле, что поступок хана для них самих оскорбителен, что это сделано вопреки желанию народа и что, после такого поступка, они не желали бы более иметь его своим ханом. Эти последние слова были подтверждены одновременно почти всей сидящей толпою хивинцев.
Тогда командующий войсками обратился к молодому человеку, брату хана, и спросил его, не знает ли он настоящей причины бегства хана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Придя сегодня вторично в Хазар-асп, потому что мы его миновать не могли, и при том должны были захватить с собою [65] оставленные в нём роты и артилерию, мы остановились на привал. Найденный в Хазар-аспе порох был потоплен, неприятельские орудия их мы захватили с отрядом, а картечницы, или лучше сказать, подобие их, были уничтожены. В Хазар-аспе мы получили, наконец, положительные сведения, что до Хивы остаётся ещё шестьдесят вёрст. Тут же вторично явился к командующему войсками, тот самый старик хивинец, который за переход, или за два до занятия нами Хазар-аспа, приезжал от хана, с тем, чтобы немножко запугать нас; так, он утверждал, что в Хазар-аспе находятся ханския войска и орудия, и что диван-беги строго приказано, ни в каком случае, не оставлять крепости, а защищать её до последней крайности. Оказалось, что это не более, как выдумка. Теперь он привёз от хана письмо, в котором последний пишет, что он крайне удивлён слухами о дальнейшем движении русских на Хиву, потому что он сделал, кажется, для них всё, что только мог, даже прислал в Казалинск пленных, которые у него содержались; письмо заканчивалось просьбой приостановить движение и обещанием окончательно укрепить дружеские с нами сношения. На это письмо, командующий войсками приказал словесно передать посланному, что он с ханом переговорит об этом завтра, в Хиве. После того, генерал-адъютант фон-Кауфман спросил посланного о другом нашем отряде (Оренбургском), и известно ли хивинцам, где он находится. Посланный отвечал, что место нахождения отряда известно, что к его начальнику был также отправлен посланец, которого направили к генералу фон-Кауфману.
При дальнейшем следовании из Хазар-аспа, многие жители кышлаков останавливали командующего войсками, подносили ему хлеб-соль и, изъявляя свою покорность, просили покровительства. В этот день мы сделали переход в пятнадцать вёрст и стали на ночлег. Только сорок пять вёрст до Хивы…
28-е мая. Сады по дороге к Хиве
В четыре часа утра отряд бодро поднялся с ночлега и, в надежде скоро достигнуть давно ожидаемой Хивы, легко сделал тяжёлый 30-вёрстный переход, при сильной жаре и страшной пыли. На половине пути был дан четырехчасовой привал; к ночлегу мы прибыли в пять часов по полудни.
Не успели мы расположиться на нашей позиции, всего в 16 верстах от Хивы, цели наших надежд и желаний, как было получено извещение, что хивинцы не желают драться и сдают Хиву. [66]
Увы исчезли надежды на штурм и взятие Хивы с боя, что немало сокрушило всех. Войска искали боя, забывая кровавые потери, без которых не обошлось бы…
Прежний посланец хивинец привёз письмо от хана, в котором последний уже не хитрил более, и просил прямо не проливать напрасно крови, соглашался на все условия, которые ему будут предложены, и без боя сдавал нам Хиву.
Командующий войсками письменно сообщил хану, что завтра он выступает к Хиве, приглашал его выехать к нему на встречу для переговоров и дозволил ему взять с собою свиту не более 100 человек.
Старик-хивинец, принимая письмо, спешил сообщить командующему войсками своё беспокойство относительно Оренбургского отряда, который, как ему известно, атакует город, что хивинцы несут потери и двое их батырей убиты. Тогда генерал Кауфман тут же написал начальнику Оренбургского отряда о присланном к нему письме хана, о предлагаемой сдаче Хивы, и приказывал прекратить военные действа против города. Это письмо, переданное старику-хивинцу, было тотчас же отправлено с одним из хивинских джигитов в Оренбургский отряд.
Вскоре после отъезда посланца получено было донесение от генерала Веревкина о деле 28-го мая, в котором потеря наша состояла из 40 человек нижних чинов (4 убиты, остальные ранены), кроме того, ранены два штаб-офицера, шесть обер-офицеров и сам начальник отряда. В этом же донесении было упомянуто, что у самых стен города ротами Апшеронского и Ширванского полков захвачены два неприятельския орудия.
Как только разнеслись слухи о полученном из оренбургского отряда донесении, у нас пошли толки и догадки, с целью разъяснить себе смысл совершившихся событий; зная, с одной стороны, что хан просит пощады, а с другой, получив известие, что под стенами Хивы было серьёзное дело, многие недоумевали и не могли разрешить этого противоречия, удовольствовавшись в заключение поговоркою: «утро вечера мудрёнее».
29-е мая. Во дворце хана и на биваке под стенами Хивы
С особенным чувством нетерпения и любопытства тронулись мы, 29-го мая в пять часов утра, к Хиве, интересуясь увидеть хивинского владыку и заветный город, цель экспедиции, которая нам стоила таких трудов и лишений….
Пройдя, примерно, около половины пути, мы заметили впереди, [67] по дороге, пыль и потом неясные очертания целой толпы всадников, с офицером впереди. То был состоящий при начальнике отряда, генерале Головачеве, поручик Бекчурин, за которым двигалась целая кавалькада хивинцев, на великолепных жеребцах, убранных богатою сбруею, с щегольскими азиятскими сёдлами и чепраками.
Командующий войсками остановился в ожидании их приближения. В первую минуту мы были уверены, что это сам хивинский хан, но вскоре разочаровались, потому что оказалось, что это были дядя и брат хана, со свитою; последний молодой человек, лет двадцати.
На вопрос командующего войсками, где же хан? ему отвечали, что хан сегодня, рано утром, выехал из Хивы и что, по всей вероятности, он бежал…. Командующий войсками повернул лошадь, отъехал несколько шагов в сторону и расположился на походном стуле, под тенью большего карагача. Приехавшие хивинцы последовали за ним и, сойдя с лошадей, в живописной групе расселись против него, поджав ноги по азиятскому обычаю. Свита генерала Кауфмана, спешившись, окружила своего начальника; мне пришлось стоять подле начальника полевого штаба, недалеко от командующего войсками и вблизи сидевшего брата хана.
Разговор начался с разъяснения странного поступка хана. Дядя хана говорил, что хан, не далее как ещё вчера, был на стороне партии мира, но что, по всей вероятности, партия воинственных иомудов успела его увлечь с собою. Всё это говорилось таким тоном и в том смысле, что поступок хана для них самих оскорбителен, что это сделано вопреки желанию народа и что, после такого поступка, они не желали бы более иметь его своим ханом. Эти последние слова были подтверждены одновременно почти всей сидящей толпою хивинцев.
Тогда командующий войсками обратился к молодому человеку, брату хана, и спросил его, не знает ли он настоящей причины бегства хана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24