Прежде Голландец пытался вмешаться в ход событий, но все эти попытки заканчивались полным провалом.
По улице пробежала тень. Голландец распластался по стене, сердце бешено колотилось. Он бросил быстрый взгляд на небо, пытаясь разглядеть корабль-призрак, пришедший забрать его снова в свою одинокую тюрьму. Корабль-призрак, чей приход возвещал начало Конца этой Земли.
«Отчаяния» видно не было. Вверху просто проплывало облако. Он понял, что еще слишком рано. «Отчаяние» все еще исцелял себя, разыскивая частички, разлетевшиеся во времени. Теперь он будет дрейфовать в веках туда-сюда, подбирая каждый фрагмент своей оснастки и завоевывая умы и души тех счастливцев, а может быть, и тех проклятых, что обладают Зрением. Легенды о корабле-призраке разнесутся в истории этого варианта так же, как это было в прежних инкарнациях. Он получит новые имена, обрастет новыми сказками, но они будут лишь тенью фантастической правды.
Вместе с новыми останутся и старые имена, и сказания — все, что повторялось в сотне миров.
Имя, которое он выбрал себе (собственное, проклятое, даже он не мог выносить), пришло из самой распространенной легенды, которая, казалось, с ним срослась. В его мире океан имел первостепенное значение, и люди, ценя его, жили в гармонии с ним. Неудивительно, что морские образы были так важны для его народа. Однако была одна легенда, путешествующая сквозь сотни вариантов Земли, которая выделялась из всех. Легенда о моряке, проклятом плавать до Страшного суда. Может, и правда был такой бедолага-капитан, но Голландец, проклятый за свои собственные дела, настолько сжился с образом этого несчастного дурака, что очень естественно взял на себя эту роль. Сначала он называл себя этим именем в шутку, но прошло так много времени, что он уверился он сам и капитан из легенды — это одно и то же. Он был Летучим Голландцем, и плевать, кто он на самом деле.
А кроме того, играя роль, он меньше думал о своей собственной потерянной жизни.
Он стал бесцельно бродить, захваченный внезапной переменой: от вечной пустоты к постоянной смене картин и звуков. Голландец знал, у него есть другие дела, тем более важные, что время его здесь ограничено, но город его завораживал.
Вокруг него жужжали голоса, но это были голоса живых людей, если хотел, он мог бы их коснуться. Голоса проклятых на время умолкли. В этом одно из преимуществ пребывания на Земле. А еще лучше то, что вокруг не только голоса, но и грохот машин, птичий гомон, другие звуки, которых он не смог определить. Не все звуки и запахи были приятными, но Голландец с радостью воспринимал все. Даже запах сточных вод, которым потянуло, когда он ступил на обочину, был подарком.
— Жизнь, — прошептал Голландец, полной грудью вздыхая и хорошее и дурное, — жизнь!
Он все шел, жадно вбирая все вокруг истосковавшимися глазами. Усилился ветер, но в сравнении с Мальстремом это был нежный, легкий поцелуй. Другие прятали голову, а он благодарно подставлял лицо ветру.
Дорога привела его на площадь, где статуя-монстр из красного металла стояла, согнувшись, как будто хотела схватить подростка, ее разглядывающего. По почти пустой площади бегали птицы в пестром оперении, двигаясь туда-сюда в зависимости от того, подует ли ветер или кто-нибудь из немногих прохожих бросит на землю остатки еды или мусор.
Контраст между статуей и зданиями из стекла и бетона был так силен, что Голландец обернулся к алой конструкции, пытаясь понять, в чем же состоял замысел скульптура.
Все это напоминало птицу, но вовсе не таких округлых форм, как создания, толкущиеся у его ног.
Птицы, конечно, его почувствовали. С усилием Голландец заставил их не ощущать своего присутствия, но необходимости в этом не было. Он присел, потеряв на время интерес к статуе. Это были голуби, создания, процветавшие во всех вариантах, где он приземлялся. Голландец вытянул ладонь перед голубем с серыми крыльями и пестрым телом.
Птица ступила ему на ладонь и присела. Голландец выпрямился, стараясь не наклонять ладонь. Большинство людей смотрело на этих птиц с равнодушием либо неприязнью, но он чувствовал, что восхищается ими. Они выжили, обретаясь рядом с человечеством, как и значительно менее приятные крысы. Оба вида по сравнению с людьми стояли ниже, но в чем-то и выше. Простота и приспособляемость.
— Я вам завидую, — сказал он доверчивому голубю, — но я ведь всем завидую.
Голландец погладил спинку голубя и снова опустил его на землю. Птица поднялась и вернулась к своей стае.
Выпрямляясь, он опять посмотрел на статую. Определенно это птица. Должно быть, у скульптора буйная фантазия, раз он придумал такую штуку.
Подходя к статуе, он заметил подростка. Голландец не обратил на него внимания, пока не заметил, что тот на него смотрит. Проблеск Зрения коснулся его. Подросток, смуглый мальчишка лет одиннадцати, моргнул и, пропал. Не убежал, а просто исчез.
Не глядя на суетящихся вокруг него голубей, Голландец пошел к статуе, его толкало любопытство, усиленное необычной встречей. На расстоянии вытянутой руки от места, где стоял ребенок, он задержался и обследовал все вокруг: не осталось никакого следа, не было даже легкого звона, который иногда отмечает место, где стоял кто-либо, обладающий Зрением. Мальчишка буквально исчез.
Может быть, он наткнулся на беглеца, одного из эмигрантов, которые путешествовали с одной Земли на другую в тщетных попытках уйти от того разрушения, которое Голландец всегда нес с собой. Иногда они ему попадались, но, как и этот мальчик, всегда старались скрыться, если он был поблизости. Кое-кто из них уже знал, что его появление означает начало Конца, и относились к нему, как к парии, каким он и был. А те, кто не понимал, кто он такой, просто знали, что он не один из них, а раз не один из них, то для беглецов он мог оказаться охотником.
Были существа, которые охотились за эмигрантами, существа без совести. Их Голландец тоже встречал, и хотя он сожалел, что самого его относят к той же категории, страх беглецов был ему понятен.
Никогда ему еще не попадался такой молодой беглец.
Они всегда были взрослыми. И след от них оставался более ощутимый, но тут бывало по-разному.
Может, он придумал этого мальчишку? Вообще-то он способен поддаться галлюцинациям. Он вновь огляделся, но ничего рядом не заметил.
Площадь его больше не интересовала. Голландец отошел от статуи, нырнул в первую же улицу и быстро пошел прочь.
Не оглядываясь.
Достаточно удалившись, он замедлил шаг, снова обращая внимание на окружающее. И снова звуки и картины города, называемого Чикаго, зачаровали его. Сколько людей.
Высокие, маленькие, толстые, худые, старые, молодые, черные, белые и еще какие-то. Это разнообразие поразило Голландца, хотя он видел его при каждом приземлении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
По улице пробежала тень. Голландец распластался по стене, сердце бешено колотилось. Он бросил быстрый взгляд на небо, пытаясь разглядеть корабль-призрак, пришедший забрать его снова в свою одинокую тюрьму. Корабль-призрак, чей приход возвещал начало Конца этой Земли.
«Отчаяния» видно не было. Вверху просто проплывало облако. Он понял, что еще слишком рано. «Отчаяние» все еще исцелял себя, разыскивая частички, разлетевшиеся во времени. Теперь он будет дрейфовать в веках туда-сюда, подбирая каждый фрагмент своей оснастки и завоевывая умы и души тех счастливцев, а может быть, и тех проклятых, что обладают Зрением. Легенды о корабле-призраке разнесутся в истории этого варианта так же, как это было в прежних инкарнациях. Он получит новые имена, обрастет новыми сказками, но они будут лишь тенью фантастической правды.
Вместе с новыми останутся и старые имена, и сказания — все, что повторялось в сотне миров.
Имя, которое он выбрал себе (собственное, проклятое, даже он не мог выносить), пришло из самой распространенной легенды, которая, казалось, с ним срослась. В его мире океан имел первостепенное значение, и люди, ценя его, жили в гармонии с ним. Неудивительно, что морские образы были так важны для его народа. Однако была одна легенда, путешествующая сквозь сотни вариантов Земли, которая выделялась из всех. Легенда о моряке, проклятом плавать до Страшного суда. Может, и правда был такой бедолага-капитан, но Голландец, проклятый за свои собственные дела, настолько сжился с образом этого несчастного дурака, что очень естественно взял на себя эту роль. Сначала он называл себя этим именем в шутку, но прошло так много времени, что он уверился он сам и капитан из легенды — это одно и то же. Он был Летучим Голландцем, и плевать, кто он на самом деле.
А кроме того, играя роль, он меньше думал о своей собственной потерянной жизни.
Он стал бесцельно бродить, захваченный внезапной переменой: от вечной пустоты к постоянной смене картин и звуков. Голландец знал, у него есть другие дела, тем более важные, что время его здесь ограничено, но город его завораживал.
Вокруг него жужжали голоса, но это были голоса живых людей, если хотел, он мог бы их коснуться. Голоса проклятых на время умолкли. В этом одно из преимуществ пребывания на Земле. А еще лучше то, что вокруг не только голоса, но и грохот машин, птичий гомон, другие звуки, которых он не смог определить. Не все звуки и запахи были приятными, но Голландец с радостью воспринимал все. Даже запах сточных вод, которым потянуло, когда он ступил на обочину, был подарком.
— Жизнь, — прошептал Голландец, полной грудью вздыхая и хорошее и дурное, — жизнь!
Он все шел, жадно вбирая все вокруг истосковавшимися глазами. Усилился ветер, но в сравнении с Мальстремом это был нежный, легкий поцелуй. Другие прятали голову, а он благодарно подставлял лицо ветру.
Дорога привела его на площадь, где статуя-монстр из красного металла стояла, согнувшись, как будто хотела схватить подростка, ее разглядывающего. По почти пустой площади бегали птицы в пестром оперении, двигаясь туда-сюда в зависимости от того, подует ли ветер или кто-нибудь из немногих прохожих бросит на землю остатки еды или мусор.
Контраст между статуей и зданиями из стекла и бетона был так силен, что Голландец обернулся к алой конструкции, пытаясь понять, в чем же состоял замысел скульптура.
Все это напоминало птицу, но вовсе не таких округлых форм, как создания, толкущиеся у его ног.
Птицы, конечно, его почувствовали. С усилием Голландец заставил их не ощущать своего присутствия, но необходимости в этом не было. Он присел, потеряв на время интерес к статуе. Это были голуби, создания, процветавшие во всех вариантах, где он приземлялся. Голландец вытянул ладонь перед голубем с серыми крыльями и пестрым телом.
Птица ступила ему на ладонь и присела. Голландец выпрямился, стараясь не наклонять ладонь. Большинство людей смотрело на этих птиц с равнодушием либо неприязнью, но он чувствовал, что восхищается ими. Они выжили, обретаясь рядом с человечеством, как и значительно менее приятные крысы. Оба вида по сравнению с людьми стояли ниже, но в чем-то и выше. Простота и приспособляемость.
— Я вам завидую, — сказал он доверчивому голубю, — но я ведь всем завидую.
Голландец погладил спинку голубя и снова опустил его на землю. Птица поднялась и вернулась к своей стае.
Выпрямляясь, он опять посмотрел на статую. Определенно это птица. Должно быть, у скульптора буйная фантазия, раз он придумал такую штуку.
Подходя к статуе, он заметил подростка. Голландец не обратил на него внимания, пока не заметил, что тот на него смотрит. Проблеск Зрения коснулся его. Подросток, смуглый мальчишка лет одиннадцати, моргнул и, пропал. Не убежал, а просто исчез.
Не глядя на суетящихся вокруг него голубей, Голландец пошел к статуе, его толкало любопытство, усиленное необычной встречей. На расстоянии вытянутой руки от места, где стоял ребенок, он задержался и обследовал все вокруг: не осталось никакого следа, не было даже легкого звона, который иногда отмечает место, где стоял кто-либо, обладающий Зрением. Мальчишка буквально исчез.
Может быть, он наткнулся на беглеца, одного из эмигрантов, которые путешествовали с одной Земли на другую в тщетных попытках уйти от того разрушения, которое Голландец всегда нес с собой. Иногда они ему попадались, но, как и этот мальчик, всегда старались скрыться, если он был поблизости. Кое-кто из них уже знал, что его появление означает начало Конца, и относились к нему, как к парии, каким он и был. А те, кто не понимал, кто он такой, просто знали, что он не один из них, а раз не один из них, то для беглецов он мог оказаться охотником.
Были существа, которые охотились за эмигрантами, существа без совести. Их Голландец тоже встречал, и хотя он сожалел, что самого его относят к той же категории, страх беглецов был ему понятен.
Никогда ему еще не попадался такой молодой беглец.
Они всегда были взрослыми. И след от них оставался более ощутимый, но тут бывало по-разному.
Может, он придумал этого мальчишку? Вообще-то он способен поддаться галлюцинациям. Он вновь огляделся, но ничего рядом не заметил.
Площадь его больше не интересовала. Голландец отошел от статуи, нырнул в первую же улицу и быстро пошел прочь.
Не оглядываясь.
Достаточно удалившись, он замедлил шаг, снова обращая внимание на окружающее. И снова звуки и картины города, называемого Чикаго, зачаровали его. Сколько людей.
Высокие, маленькие, толстые, худые, старые, молодые, черные, белые и еще какие-то. Это разнообразие поразило Голландца, хотя он видел его при каждом приземлении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90