Судья радовался, что с каждым глубоким вздохом все дальше отступает переполнявший его ужас, и не следил за временем. Ему показалось, что лишь секунду назад молодой человек был еще здесь, потом вышел и вот он уже возвращается, толкая вперед здоровенного верзилу — на целый фут выше и на добрую сотню фунтов тяжелее его самого. Худощавому, судя по всему, совсем не трудно было тащить тяжеловеса: на его лице была написана скука и ничего больше.
— Это Дон? — уточнил Римо, держа одну руку на плече, а другую на загривке пленника.
— Да, — подтвердил судья Мантелл. — Он самый.
— До свидания. Дон! — Римо швырнул его в окно.
Разведя ноги в стороны, Дон попытался зацепиться ими за стену по обе стороны окна, но в его пояснице что-то хряснуло, громадное тело, переломившись, сложилось вдвое, ступни достали до плеч, и Дон вылетел за окно.
— Надеюсь, теперь вы не забудете, кто мы и что от вас требуется, сказал Римо человеку в мокрой пижаме.
Судья отправился к себе, а Римо пошел в ванную, чтобы отмыть лицо и руки от черной краски. Снял черную рубашку, вывернул ее наизнанку и надел снова. С изнанки рубашка оказалась белого цвета. Вышедший из квартиры человек в белой рубашке и черных брюках сбежал, насвистывая, по лестнице с тринадцатого этажа и, выходя на улицу, бодро пожелал швейцару доброго утра.
Он возвращался в гостиницу пешком, что выглядело как утренний моцион по Парк-авеню. Войдя в свое временное обиталище — номер в гостинице «Уолдорф Астория», — он усердно проделал утреннюю зарядку, так что даже запыхался.
Оставалось лелеять надежду, что свернувшийся на циновке тщедушный старик спит. Чиун обладал способностью так располагать свое ложе, что он доминировал над помещением, где находился, и препятствовал какой-либо активности. Номер-люкс был достаточно просторным, но всю его площадь контролировала пегая бороденка азиата. Даже тогда, когда он спал.
Однако в это утро Чиун бодрствовал.
— Если ты так и не научился правильно дышать, то совсем не обязательно делать это в присутствии других, — проворчал он.
— Я думал, что ты спишь, папочка.
— Я спал. Но дисгармония нарушила покой моей души.
— Если бы ты спал, как все, в спальне, а не в гостиной, то тебя бы не разбудило мое дыхание.
— Никто не может быть таким, как все, так как никто по-настоящему не знает никого другого. Можно, конечно, стараться быть похожим на то, чем, судя по всему, являются другие, но, не зная точно, что они из себя представляют, достичь этого не удастся. Тот «другой», с которым я нахожусь большую часть времени, это — ты. Я не хочу походить на тебя. Поэтому я сплю здесь.
— Спасибо за разъяснение, — буркнул Римо, даже не пытаясь проследить за вязью витиеватых чиуновских сентенций, и вдруг заметил стоявшую на телевизоре разорванную коробку. Как пенная шапка над кружкой пива, поднимался из коробки спутанный клубок кинопленки. На коробке был написан номер их люкса, она была, очевидно, доставлена с нарочным, так как на ней была наклеена голубая этикетка, означавшая также и кое-что еще.
— Папочка, но ведь на коробке голубая этикетка!
— Ты прав, — ответствовал Мастер Синанджу, поднимаясь с тонкой циновки, на которой он спал в предназначенном для сна специальном желтом кимоно, — она действительно голубая.
— Но ты же знаешь, что треугольная этикетка голубого цвета означает, что это посылка от начальства.
— Да, от императора Смита, — подтвердил Чиун, который называл так их шефа — доктора Харолда В. Смита, обладавшего скрипучим лимонно-кислым голосом и возглавлявшего секретную организацию КЮРЕ.
Поскольку Смит возглавлял эту организацию, то для Чиуна он являлся императором. При этом не имело никакого значения то, что формально Смит был директором санатория Фолкрофт. Поколение за поколением Чиун и его предшественники, другие Мастера Синанджу, служили императорам. За счет их жалованья кормилось население корейской деревушки Синанджу, расположенной к югу от реки Йялу. Некоторые из этих императоров называли себя королями, другие — монархами, патриархами, царями, принцами, председателями или даже директорами санаториев. Но император есть император, и им был тот, кто платил в данное время Дому Синанджу.
— Значит, ты понимаешь, что если этикетка голубая, то посылка от Смита, — сказал Римо. — Но это означает также, что коробка предназначена мне лично. Ты не должен был ее открывать. И ты это прекрасно знаешь.
— Внутри что-то пересыпалось.
— Голубая этикетка вовсе не означает, что ты можешь открыть коробку, даже если в ней что-то пересыпается. Она означает только то, что ты не должен вскрывать посылку. Пересыпается в ней что-то или нет.
— Не все ли равно? Все равно эта штука оказалась сломанной и ни к чему непригодной. Я воткнул вилку в розетку, но никакой картинки не появилось.
Только свет да жужжание.
— Но, папочка, это же не телевизор. Это кинопроектор и пленка к нему.
— А вот об этом они почему-то забыли написать на голубой этикетке. Я не должен ее, видите ли, открывать. О! Это так важно! Кто и что будет смотреть — это тоже не менее существенно. Разве можно понять разум белого человека?
— Эта штука показывает фильм. Смит хочет, чтобы я его посмотрел.
— Это фильм о нежной любви и верности? — с надеждой спросил Чиун, сложив перед собой тонкие пальцы с длинными ногтями, словно две красивые птички в своих гнездах.
— Нет, Чиун. Там показано нападение одного человека на другого с расчленением или чем-то в этом роде. Смит интересуется техникой исполнения.
Он говорит, что смотрел этот фильм, и ему это кажется важным. Что-то там такое, связанное с деньгами.
— С деньгами для нас?
— Нет. С фальшивыми деньгами.
— Все, что не золото, — фальшивое. Я никогда не доверял этим клочкам бумаги. Как тебе известно, я никогда не соглашался, чтобы в мою деревню посылали бумажки. Только золото. Все остальное — лишь надежда или обещание.
Запомни это, Римо. Иногда можно согласиться на драгоценные камни, но ты ведь в них не разбираешься.
Римо обследовал коробку и занялся адским делом — разматыванием перепуганной пленки. Ряд за рядом он укладывал ее на полу во всю длину комнаты, пока все пленка не оказалась уложенной ровными полосами и ее можно было снова перемотать на катушку. Чиун наблюдал, ревниво следя за тем, чтобы пленка не касалась его циновки или телевизора, по которому в дневное время он наблюдал столь дорогие его сердцу мыльные оперы.
— Кому придет в голову смотреть, как работают другие? — удивлялся Чиун. — Только не мне. Когда такое показывают по телевизору, я, естественно, выключаю его. Лучше бы Смит прислал нам какой-нибудь фильм о подлинной красоте и нежных чувствах.
— Это нужно для дела. Он хочет узнать, что за техника применялась при этом нападении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45