ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Он был высокий, почти как Рикмен, но более худощавый и поджарый. У него были широкие германские скулы и густые брови, которые с годами из пшеничных стали скорее седыми. Его ходьба носила маниакальный, навязчивый характер, и Рикмен почувствовал внезапную вспышку возбуждения. Показалось, что он видит своего отца. Хотя в семидесятых их отец носил длинные волнистые волосы, а полуседые волосы Саймона были коротко подстрижены, но напряженные плечи, постоянный нервический позыв к ходьбе, даже легкий широкий размашистый шаг создавали зловещее сходство.
Время от времени, не переставая вышагивать, Саймон встряхивал головой, будто вел сам с собой какие-то внутренние дебаты и вдруг наткнулся на довод, с которым не мог согласиться.
Саймон ходил не переставая. Если он остановится, то начнет сходить с ума. Его голова разлетится вдребезги как яичная скорлупа, и мозги забрызгают стены. И весь мир взорвется. Вот что он чувствовал, вынужденный выслушивать всякую чушь от людей, которые поначалу казались серьезными и заботливыми, внушающими доверие, от людей в белых халатах – врачей и медсестер. На вид вроде нормальные люди, но говорят какие-то глупости, ожидая, что он должен соглашаться с их словами, и к тому же не выпускают его, когда он хочет уйти.
Это, кажется, не тюрьма: на окнах нет решеток и двери открыты; ведь какая же это тюрьма, если камеру не запирают? С другой стороны, может, это дурдом; он знал, что есть другое, лучшее слово, но слова все время от него ускользали, подразнив мнимой досягаемостью. У него перед глазами вставала картина: он пытается дотянуться до верхней полки буфета, где папочка держит свой табак и папиросную бумагу. Один раз он даже прикоснулся к ним кончиками пальцев… но все равно не смог достать. Вот так и с этими словами… Но как это может быть дурдом, если двери никогда не запирают, ведь не запирают же? Разве что ночью… Но на улице темно, значит, сейчас ночь, а дверь открыта. Может быть, потому что здесь все время та женщина, которая все смотрит и смотрит на него?…
Та женщина. Господи! Он провел рукой по волосам. Это не его! Слишком короткие. Его волосы длинные и волнистые, а ему твердят, что такими они были очень давно. А когда он спросил: я так долго спал? каким-то особым, очень тяжелым сном? – ему ответили: нет, прошла всего неделя. Это глупость, потому что совершенно очевидно, что этого быть не может.
Он потер виски, пытаясь заставить мозги шевелиться, но это было все равно, что копаться в вате. Как будто он простудился, и всего его закутали так, что вздохнуть нельзя, только у него-то закутали мозги, и они толком не работают. А если твой котелок не варит, то кто ты после этого? Сумасшедший? Тот, кого надо изолировать для безопасности остальных?
Он опять… опять отклонился от того, что она ему твердит. Она? Все было слегка зыбким, как во сне. Но если то был просто сон, он бы сейчас уже проснулся, разве нет? Он попытался сосредоточиться. Эта женщина. Ну да, перед этим он думал об этой женщине. Она оставила фотографию, где они оба у такой вроде тумбочки, а на ней книга. Как же эта штука называлась? Короче, она сказала, что на фотографии он и она во время венчания. А он там ни капли не похож. Это скорее папочка, только такой современный весь. Ну а женщина, она сказала, что ее зовут Таня. Так вот, эта Таня похожа. Постарела, но еще соблазнительна. Нет, это невозможно, не может быть, чтобы он забыл свою собственную свадьбу! И потом, тот парень на фотографии: говорят, что он и есть тот самый парень, а он такой старый. Если он и в самом деле такой старый, значит, потерял где-то аж полжизни.
Потом его подвели к зеркалу, и он испугался, потому что оттуда на него смотрел папочка, только чуть постаревший и бритый.
– Нет, Саймон, – твердили они ему благоразумными профессиональными голосами. – Это твое отражение. Это ты в зеркале.
Он был в коме. Кома! Вот это слово. Был в коме, и у него какая-то там амнезия. В кино герои всегда впадают в кому. Правда, когда приходят в сознание, у них всего лишь немного болит голова и им нельзя резко садиться в постели. А потом уж они в порядке. Ну а он нет. Сколько дней прошло, а он все еще не в порядке. Поэтому он и попросил вызвать Джеффа. Нет, на самом деле сначала он попросил привести мамочку, но ему сказали, что она давно умерла, и это был шок, потому что ему казалось, что она должна быть где-то рядом, особенно сейчас, когда она ему так нужна. И тогда он разрыдался. Ужас охватил его. Сковал ему руки, сдавил грудь так, что он не мог ни двигаться, ни думать, ни даже умолять оставить его одного.
Он забывался и продолжал ее звать, но сейчас уже твердо усвоил: мама умерла. Остались только они с Джеффом. Джефф сможет заполнить пустоту. К тому же если Джефф окажется старым, то он во все поверит. Поверит, что он тоже старый и, видимо, забыл, как жил все эти годы. Джефф поможет ему вспомнить все, что он забыл, и все будет хорошо, потому что они с Джеффом всегда были близки. Они были похожи. «Похожи, как горошины в стручке», – часто говорила мамочка. Хотя он никогда толком не понимал, что это значит. Он спросит Джеффа, когда тот придет.
Внезапно он остановился и обернулся. Джефф!
Физический эффект присутствия отца разрушился вмиг, и Рикмен увидел Саймона таким, каким он был двадцать пять лет назад, летом семьдесят девятого. Тощий белобрысый взлохмаченный юнец, обожающий драные джинсы и немного важничающий в черной армейской шинели, купленной в стоке при армейских вещевых складах. Рикмен смотрел в ярко-голубые глаза своего семнадцатилетнего брата, человека, которого он любил и которому верил больше, чем всему остальному миру. Странно он чувствует себя: ожили старые страдания, но ожила и надежда, кровь быстрее заструилась по венам.
– Старик, как я рад тебя видеть! – Саймон рванулся к нему, оскалив зубы в ухмылке шире плеч.
Рикмен взглядом остановил его. Этот взгляд был выработан тринадцатью годами тяжелой работы в полиции, напряженными обходами участков в Токстет, патрулированием на пустошах; позже – расследованиями дел наркоторговцев и сутенеров, бандитских убийств и организованной преступности. Тринадцать лет лицом к лицу с закоренелыми преступниками и психопатами.
Ухмылка полиняла и потухла, и Саймон остановился с обиженным выражением лица, безвольно опустив руки. И снова появился он, их отец, только более смуглый и морщинистый и менее рыхлый. Обиженный вид и озадаченное выражение, казалось, говорили: а что я такого сделал? Эту черту Саймон унаследовал от отца.
– Джефф? – промямлил он.
Рикмен почувствовал жалость к нему, затем раздражение, оттого что способен был еще что-то чувствовать.
– Что тебе от меня нужно, Саймон?
– Ничего, я…
Яркие голубые глаза Саймона затуманились, и Рикмен вздохнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95