«Восток — дело тонкое…»
Дома я достал из кармана теудат зеут — израильский внутренний паспорт убитого — простую корочку с прозрачной пленкой внутри. В России такие корочки используют как обложку для месячных проездных. Сюда же, в стандартную невыразительную обложку, помещалась целлофанированная карточка с фотографией и сведениями о личности владельца. В присоединенную к удостоверению бумажку с текстами па иврите и арабском был впечатан адрес. Паспорт этот чиновники МВД Израиля изготовляли в несколько минут, в твоем присутствии.
С фотографии на меня смотрел молодой черноволосый израильтянин с сужающимся к острому подбородку треугольным лицом и низко опущенными негустыми бровями. На нем был светлый пиджак и цветной галстук. Это лицо с фотографии мне абсолютно никого не напоминало.
В том числе и убитого.
Начинало темнеть, и без того мелкие чужие буковки теперь совсем трудно было прочесть.
Я не зажег свет. Окна гостиной выходили на улицу. Ни к чему было объявлять всем, что жилец на месте. Я не знал причины убийства и планов убийц.
«Мало ли что может прийти им в голову?!»
Логичнее всего было посчитать нас за сообщников…
Только этого мне не хватало.
«В чужом пиру похмелье! Японский бог!»
Фамилия владельца удостоверения содержала три ивритские согласные буквы. Гласные, естественно, отсутствовали. Читать следовало справа налево.
Первая справа буква могла читаться как «х». В на shy;чале слова она произносилась как «к». Вторая звучала легким придыханием. Последняя была «и». «Коэн», — сложил я.
Имя было «Шабтай».
Без сомнения, о человеке с такой фамилией и именем я никогда не слышал.
«Шабтай Коэн»…
«Коэн» да «Леви» были самые распространенные фамилии.
Собственно, это было имя целого сословия потомков Аарона, иудейских первосвященников…
В России она звучала как «Коган». От нее вел свое происхождение и зловещий сталинский прихвостень Лазарь Каганович.
Тут было пять тысяч Коэнов и две с половиной тысячи Леви.
Но сейчас это было не важно.
Я отбросил сигарету.
Надо упредить действия убийц, которые с этого дня вполне могли угрожать и мне…
Теудат зеут покойного мне не был нужен, но и возвращение документа до тех пор, пока меня основательно не прижмут, не входило в мои планы.
Убийцы рассчитали:
«Нет трупа — нет проблемы…»
Они были у меня в руках, пока я владел удостоверением личности жертвы. Передача документа в полицию могла стать исходной точкой для начала уголовного преследования.
Полиция получила бы доказательство того, что Шабтай Коэн исчез…
«На месте преступников я бы предпринял все, чтобы заполучить документ спокойно…»
Получалось логично.
«Какими могут быть их дальнейшие шаги?»
Наведаться на квартиру в мое отсутствие, сломать замок, перевернуть вверх дном мои вещи… Элементарно. Как и прихватить меня где-нибудь в темном месте и попытаться нейтрализовать.
Можно было предполагать и так и эдак.
Чтобы уйти от конфликта с неизвестной мне опасной группой, следовало дать ей понять:
«Так и так, братва. Я не играю в ваши игры. У меня свои дела. Я закончу их и свалю. Вам нечего меня опасаться. Свои проблемы с полицией решайте сами. Теудат зеут убитого оставлен мною единственно в целях самозащиты. Он помещен в надежное место. Если со мной что-то произойдет, его немедленно передадут в министерство полиции, чтобы дать ход делу. Решайте — в ваших ли это интересах…»
Я разобрал еще пару десятков ивритских букв в документе.
Коэн родился в Израиле.
Он проживал в районе Центрального рынка «Махане ихуда», на Яффо.
Я закурил.
«Странная вещь…»
Записи в удостоверении личности не очень соответствовали тому, что я успел рассмотреть на трупе.
Шабтай Коэн был местный уроженец — «сабра»…
Но сабры не носили поношенных джинсов типа «Биг стар» и стареньких кроссовок «Хитоп» из христианских складов стоимостью один-два доллара за штуку.
Между тем убитый был одет и обут именно таким образом.
Не было на нем и кипы.
Я закурил. Подошел к окну.
Нарождался молодой месяц.
Невиданная в северных широтах огромная серебряная чаша плыла в небе над Байт ва-Ганом.
В России она всегда выглядела перевернутой.
Пора было укладываться.
Утро вечера мудренее.
Меня разбудил телефонный звонок.
Было шесть утра.
«Началось…»
Звонить было некому. Кроме того, ранний звонок в субботу считался в этой стране крайне неприличным. Религиозные люди в этот день вообще трубку не снимали.
Через час позвонили снова.
На этот раз я решил подойти. Поднял трубку. На другом конце провода молчали. Я хотел уже нажать на рычаг, но незнакомый голос с хрипотцой произнес по-русски:
—Скоро получишь письмо. Там все написано. Понял?
Получалось, как я и предполагал. Меня начали доставать. Но совсем другие, не те, на которых я думал. Не Окунь, не Пастор…
—Кто это?
Послышались короткие гудки. Трубку бросили.
Я достал сигарету.
Узнать мой телефон было просто. На почтовом ящике помимо моих данных значились имя и фамилия хозяина квартиры — Ицхак Ицхаки, послевоенного репатрианта из Болгарии. Дальше следовало обратиться к телефонной книге. Так же, как это сделал ранее я сам. Двухтомные телефонные справочники на иврите почтовые работники обычно разносили по домам, клали к дверям. Эти толстенные книги еще долго лежали па лестничных площадках, мешая жильцам, постепенно перекочевывая на улицу, к мусорным ящикам.
«Вчерашние гости…»
Предполагают ли эти люди браться за меня всерьез или считают, что меня достаточно лишь припугнуть, чтобы я не рыпался?! Что они собираются сообщить мне в своем письме?
У меня были дела.
В любом случае ждать сложа руки было небезопасно.
Я оделся, выпил чашку кофе, спустился в подъезд.
Элиягу Голомб была по-субботнему пуста.
На углу дома меня окликнули.
«Влад!..»
Крепкий киевский мэн. Чуть полноватый, в самом соку. Здоровый лось, любой одежде предпочитавший спортивный костюм «Рибок» и дымчатые очки. Мы были знакомы. Он с женой жил на верхнем этаже в нашем подъезде. Влад был с приятелем. Тоже крутым, из азиатов. Темное загорелое лицо, обозначившийся живот, кипа.
—Привет, командир!
Влад что-то угадывал в моем прошлом, обращаясь ко мне таким образом. Сам он, если верить ему, отсидел срок па Севере, в Якутии. У себя, в Киеве, крутился среди деловых. Влад был мне не до конца понятен. Слабо пил. Мы как-то посидели с ним и его приятелем: три стопки — и он сломался. Головой об урну!
— Далеко?
— Тут. Я обещал.
— Чего-то ты все уходишь…
У него было крепкое рукопожатие. Теплая рука. Под спортивным костюмом чувствовались мускулы, хотя числился он тут инвалидом и жил на пособие и зарплату жены-косметолога.
— Надо…
— Может, с нами? Глотнешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77