Санитар сказал Валере:
- Плати, не потащим так. Она не дала.
Бабка значительно молчала.
- Да мне-то что,- ответил.
Надо отступать на лестницу.
Ага, а уже сверху, с чердака, кто-то тяжело, медленно, со стонами, спускается по трапу. Кто-то плачет, причитает тонким голосом "А-а, Ксюшенька, а-а, моя девочка".
Она! Проследила за ним, нашла ход. Поднялась на чердак. Нашла свою Ксюшеньку.
Надо обратно тем же путем на чердак и смываться как можно скорее.
Вот она, уже идет, показалась, спускается по лестнице сюда, тащит на горбу безжизненное тело, оглядывается конкретно наверх, к кому-то, кто выступает следом:
- Молодой человек, помогите же мне! Вы, вы!
Осторожно заглянул по направлению к верхнему этажу - спускаются грязные желтые ботинки, Ящик следом за теткой идет вниз (с чердака? Когда успел?).
- И вы, вы! Я боюсь упаду! Поддержите!
Это уже она к нам обращается.
- Вы, мужчина! Умираю!
Отступил перед санитарами.
Те все-таки понесли бесплатно.
Толстое лицо Ящика, маленькие глазки сощурены. Две дырки. Два дула. Жует свою жовку.
Сделаем как бы полупрыжок вниз, протиснемся между санитарами (мат) и вот пошел вместе с ними шагать вниз по ступеням, раз-два. Прихватив простыню в горсть, как бы помогая.
Качался как улов в сети жмурик.
- Ты чо, отвали,- сказал задний санитар,- чо под ногами тут... Маячишь...
Валера покопался в кармане и, идя в том же ритме, сунул переднему сто долларов, заложил в карман халата.
- А ну, разойдись, дайте пройти вниз...
Куда там, задний сантар, которому не перепало, замахнулся ногой, врезал нам под колено, не останавливаясь, мат пошел непрерывно.
Тут уже началась эта толпа внизу и пришлось тесниться, пробираться.
Какая-то чумовая очередь, все держат в руках - это что? Трупы они держат, придерживают. Те лежат и полувисят. Эти уже больше суток, отмякли. Что я, не знаю окольдерелых? Не работал санитаром? Окольдерелые тут все были молодые, совсем дети встречались, лет по четырнадцать... Лысые. Те самые... Девочки в платках... Их держали, скорее всего, матери или бабки. Какие-то тетки со страшными, бледными, как из теста, мордами, иногда попадались мужики с черными пятнами вокруг глаз, трясущиеся... Иероним Босх! А кто такой Босх. Был художник такой, уродов рисовал. Ага.
С трудом просачивались санитары, проталкивались сквозь густую толпу.
- Не! Не!- Заорал сзади Ящик.- Бежго! Чуня!
- Да все, ожидаем!
Какая-то женщина с мальчиком, этот живой, хрипит-дышит, прислонила его к себе, умоляет:
- Ну Господи же... Не верите? Последние секунды! Все мои деньги! У нас агония!
Мужской голос на площадке в толпе:
- Совсем ты, да? Он живой! Че приперла его? Он еще живой! Тут мертвых, мертвых, дура больная!
- Речь идет о последних минутах! Я готова!
- Ну и че? Она готова. Отвали отсюда! Во блин дает, живого!
- Деньги, вот деньги!
Сверху крик:
- Деньги везьмем, а живых не!
- Что делать, что делать!
- Придуши ты пацана своего!- засмеялись внизу.
А сзади вопль:
- Кто-нибудь! Кто-нибудь! Паа-маа-гите! Господи, да что ж это такое! Не толкайтесь, мужчина, я с ребенком! У меня же ребенок!
Санитары пробирались.
- Молодые люди, ну поддержите, ну падаю (мать Ксюши с трупом, обморочно задыхаясь).
И передний санитар:
- Поди! Поди!- заорал.
Даже не оборачивались эти затылки, люди тесно прижались друг к другу. Глаза запавшие у мертвых, ввалившиеся. И у живых тоже. Гримасы на лице, застывшие гримасы нетерпения. Непонятно, что это за очередь? К врачу? Нет. Врачам тут делать уже не фига. Зачем они мертвых держат на руках? Сдавать пришли? Погребальная контора? Босх. Кто это Босх?
Санитары, а с ними и Валера дотолклись до второго этажа, где вообще котловище было несусветное, их уже не пускали.
Передний санитар вскричал благим матом:
- А ну! От стены! Дайте пройти! А ну! Поди!
И стал бить кованым сапогом.
- Вы что деретесь, здесь больные дети!- вызверилась какая-то тощая, интеллигентная баба, держа под мышки здоровенного мертвого парня. Как она его удерживала-то?- Это же больные!- визжала она со слезами.- Сына моего не смейте касаться!
Ей, видно, попало по ноге. Понятно было, она ее подняла, как птичка, и терла о другую ногу. Вся перегнулась на сторону.
Какие больные, это неживые.
Как-то нехотя отклеивались, посторанивались, зверски оборачивались, потные уроды в обнимку с красивыми мертвыми. Красномордая тетя прижала к себе совершенно лысую девочку, никого не пропускает, растопырила локти.
Сзади тонко выл бабий голос:
- О умираю - смерть моя пришла - кто ее похоронит - спасите люди - моя Ксюшенька! Ой люди люди!
И Ящик оттуда же, сверху:
- Чуня! Бежго!
Не оборачиваться.
Что это опять: у очень знакомой железной двери присобачена бумажка "М-психоз" и дальше мелко какие-то часы.
Это сюда они все стоят, теснятся.
"Ну уж нет",- подумал Валера, прячась за санитаром, и вдруг у него в кармане зазвонил мобильный телефон! Как гром грянул на лестнице!
Это звонят тем торгашам.
Тут же Валера увидел внизу направленное прямо в глаза дуло револьвера и харю Чуносого (узнал его сразу почему-то, знакомая личность, вроде бы серийный убийца).
- Ждем только лишь тебя,- сказал Чуносый.
Их там человек шесть стояло, все знакомые какие-то... Кто это? Какие-то бандиты явно. А, вон Светка смотрит! Но как-то нерешительно, как чужая. Нет ее этого выражения отпетости на лице. Наглости.
В такой момент все замечаем, усмехнувшись, подумал про себя. Сердце колотилось.
Чуносый рукой, револьверчиком отстранял какую-то жирную бабу с девочкой на спине. Баба держала ее как мешок с картошкой, но нежно. Свой мешок со своей картошкой. На девочке был белый платочек и длинное платье. Задралось. Торчали окаменевшие ноги, худые как палочки в белых носочках и кроссовках. Мать никого не пропускала.
Стоим над ней.
Чуносый показывает санитарам, быстрее, мол, те оробели, топчутся, боятся идти под дуло.
Впереди образовался пятачок, пустое место. Чуносый усмехался как смерть, играя оружием:
- А тут он и явился! Пол-лимона за тобой!
Санитары протискивались боком.
Валера попытался скрыться за бабой, держащей на плече девочку.
Сзади надвинулась тетка с Ксюшей на руках, она причитала, выла, ни на что не обращая внимания:
- Ой, нашлась моя девочка... Ой, видите, нашлась моя девочка... Ой Господи, нашлась. Ой, кто ее задушил... Ой-дайте-мне-кто ее задушил... Ой-я-сама-его-задушу (и т.д.).
Ну что, убьют - сейчас или потом после пыток. Все, прощайте.
Кто прощайте? Алешенька. Анюта, Марой и Степа. Доченьки мои.
Чуносый, жутко улыбаясь (желтый металл и голубые десны наружу), поманил его рукой.
У перил все еще нерешительно топтались на ступеньках санитары. Валеру прижимала сверху тетка с "Ксюшенькой", теснила к тем, кто у дверей ожидал его.
Чуносый, глядя вверх, сказал громко:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54