).
А девочка своей тоненькой, как спичка, рукой доверчиво накинула петельку на шею Барби Маши (Барби Кэт она сунула за пазуху) и поставила куклу ногами на скамеечку.
Затем (шептала ей Валькирия) надо будет убрать табуретку из-под ног Барби, то есть отодвинуть вбок органчик со скамеечкой, и ей подарят обеих кукол!
— Хорошо? — по-доброму шептала Валька.
— Хаяшо, — отвечал ребенок.
Барби Маша стояла на скамеечке перед органом с петлей на шее, как партизанка в тылу врага.
Но ребенок не отпустил (на всякий пожарный случай) обещанную куколку, держал ее одной рукой крепко-крепко.
Скамеечка стала прогибаться под весом Барби Маши, маленькая защелка соскочила, пружинка освободилась, и органчик начал играть.
Он издал первый могучий рев, вздохнул и запел на множество голосов.
Под куполом зала засветился яркий свет, и все вздохнули.
Все замечтали, сердца у всех забились, глаза прослезились...
Дед Иван освободился от колдовства, встал и пошел к сцене.
Два неуклюжих лохматых ребенка преданно побежали следом за ним.
Туда же отправилась и мама Шашка, как две капли воды похожая на ведущую Валькирию.
Что касается самой Валькирии, то она тоже стояла и мечтала.
Она даже выронила из пасти свою вечную сухую корку (черствую корку науки).
В ее маленькой голове проносились видения — старый подвал, дружная семья ужинает коркой сыра... Мама-крыса в серых мехах, братья и сестры, пушистые и усатенькие, теплые и дружные... И вот уже это не мама-крыса, а сама Валька в серой шубе, бархатистая, пухлая, аккуратная, с чистым хвостом, кормит сыром своего сыночка Эдика (разумеется, это ее сын, как она раньше не догадалась), тоже чистенького, аккуратненького, бархатного, и все у них в порядке... Норка теплая, убранная, запасы есть — там мешок корок, там сало в пакете... Крупа «Артек»... Печенье «Юбилейное»... Сыр «Пошехонский»...
А люди — они несчастные... Им хочется и то, и другое, а жить дружно они не умеют... Надо дать им, сколько они пожелают, наколдовать — раз плюнуть... Вот сотни «мерседесов», вот гора телевизоров в упаковке... Вот ключи от квартир... Целый дом на триста квартир, всем участникам передачи по квартире... И той несчастной выгнанной невестке квартиру... И той старушке с инсультом — пусть ее возьмут из больницы, пусть она живет у дочери, и все будут рады, будут любить бедную брошенную ими бабушку... И тот ребенок-калека, пусть он встанет на ножки и идет с папой и с мамой, и будут они жить вместе... А тот несчастный, который уже год не спит, с тех пор как сбил на улице ребенка, пусть он подарит им свою новую машину, ладно. И та бедная женщина, которая украла у него со шкафа деньги, потому что он год пил, ел и одевался за ее счет... она обнищала... и эта женщина тоже уже полгода не спит и боится — пусть она выйдет за него замуж, и тогда деньги останутся в семье...
Так мечтала Валька, а органчик играл, кипятясь и подпрыгивая, и число ключей и «мерседесов» росло на сцене, ящики с телевизорами громоздились один на другой.
И сама Валька давно уже тоже воплотила свои мечты в жизнь, она стала дородной крысой, превратила Эдика в крысенка и теперь хлопотала, устраивая новую жизнь в подвале телевидения, как раз под кладовой ресторана.
А Шура-Шашка раньше деда дошла до сцены и сказала:
— Выиграли все! И мы тоже!
И взяла себе ключи и положила их на капот «мерседеса».
И велела:
— Подходить по одному! — И туманно пояснила: — По семье на рыло!
Все ее поняли сразу.
Шура-Шашка, златогривая, в шелках, с опухшей рожей, была награждена ревом зала и аплодисментами.
Народ начал действовать незамедлительно, но, поскольку музыка играла, все встали в дружную, чинную очередь, рядами, и, говоря друг другу «спасибо» и «пожалуйста», смеясь от души, они подходили к Шашке и получали из ее рук ключи, машину и ящик с телевизором.
Как-то все так волшебно устраивалось, никакой давки и смертоубийства, но дед все никак не мог дойти до своей Маши Барби, которая почти висела с петлей на шее на табуретке и нежно улыбалась, а ребенок стоял на страже около виселицы, держа Барби за ножки и ожидая момента, когда можно будет спрятать обещанную куклу за пазуху.
Дед никак не мог дойти до сцены, потому что везде вилась очередь, а он-то не занял очередь, то есть не встал в ряд, а впереди себя никто никого не пропускал, такие дела.
А кричать и что-то доказывать (да не нужна мне ни машина, ни квартира, а мне нужна кукла Барби) дед не мог, ему было как-то неудобно.
Таким образом, дед Иван с неизвестно откуда взявшимися косматыми детьми, которые всюду преданно его сопровождали, был оттеснен в конец очереди.
Он стоял и смотрел, как все больше клонится кукла Маша в усталой руке ребенка, как шнурок натягивается на ее шее...
Он представлял, как больно и тяжело Маше, но ничего не мог поделать.
Он знал теперь, что она живая, и боялся, что она задохнется.
Сердце его больно билось в груди, горло пересохло.
Между тем органная музыка играла, вежливая очередь двигалась. Вот получили ключи от машины и квартиры родители больного ребенка, вот радостно повезли его в коляске... Вот он встал и, хромая, пошел ножками сам между папой и мамой...
А Шура-Шашка, испытывая страшное желание сорвать с себя парик или хотя бы почесать под ним больную головенку, тем не менее раздавала призы, радостно улыбалась и говорила какие-то вежливые фразы типа «Будем здоровы» или «Ну, поехали», которые помнила еще со времен своей застольной молодости.
Но сама она при этом зорко следила за растяпой Игорьком: он даже в очередь не влез, а стоял и глупо шарил глазами, ища потерявшуюся мать.
«Чисто телок», — думала Шура, но позвать сына было некогда, а вот почему он сам не идет к матери, Шашка не врубалась.
Она же не видела себя со стороны, не знала, что выглядит, как принцесса цирка, в своих черных шелках и с золотыми волосами.
Игорек искал совсем другую Шашку — тощую, как вобла, такую же жилистую, беззубую и загорелую, причем забинтованную.
Музыка играла, но никакого особого счастья она ему не приносила Чума тосковал по маме Шуре как маленький.
Мимо него тащили ящики, толкали вручную «мерседесы» (не в каждой ведь семье имеется свой шофер, приходилось волочь волоком), причем все обращались друг с другом с повышенной заботливостью.
Вот последние в очереди, дедушка с бабушкой, сверкая свежими синяками, передали молодым ящик с телевизором и взяли ключи...
Зал постепенно опустел.
Шура со стоном содрала с себя парик, кликнула сына, и мрачный Игорек сел за руль «мерседеса».
Когда мать с телевизором взгромоздилась на заднее сиденье, Чума включил зажигание (если вы хоть раз угоняли соседский грузовик, вы легко справитесь с зажиганием) — и Шашкины уехали на новую квартиру.
А дед был уже у цели и готовился прыгнуть на сцену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
А девочка своей тоненькой, как спичка, рукой доверчиво накинула петельку на шею Барби Маши (Барби Кэт она сунула за пазуху) и поставила куклу ногами на скамеечку.
Затем (шептала ей Валькирия) надо будет убрать табуретку из-под ног Барби, то есть отодвинуть вбок органчик со скамеечкой, и ей подарят обеих кукол!
— Хорошо? — по-доброму шептала Валька.
— Хаяшо, — отвечал ребенок.
Барби Маша стояла на скамеечке перед органом с петлей на шее, как партизанка в тылу врага.
Но ребенок не отпустил (на всякий пожарный случай) обещанную куколку, держал ее одной рукой крепко-крепко.
Скамеечка стала прогибаться под весом Барби Маши, маленькая защелка соскочила, пружинка освободилась, и органчик начал играть.
Он издал первый могучий рев, вздохнул и запел на множество голосов.
Под куполом зала засветился яркий свет, и все вздохнули.
Все замечтали, сердца у всех забились, глаза прослезились...
Дед Иван освободился от колдовства, встал и пошел к сцене.
Два неуклюжих лохматых ребенка преданно побежали следом за ним.
Туда же отправилась и мама Шашка, как две капли воды похожая на ведущую Валькирию.
Что касается самой Валькирии, то она тоже стояла и мечтала.
Она даже выронила из пасти свою вечную сухую корку (черствую корку науки).
В ее маленькой голове проносились видения — старый подвал, дружная семья ужинает коркой сыра... Мама-крыса в серых мехах, братья и сестры, пушистые и усатенькие, теплые и дружные... И вот уже это не мама-крыса, а сама Валька в серой шубе, бархатистая, пухлая, аккуратная, с чистым хвостом, кормит сыром своего сыночка Эдика (разумеется, это ее сын, как она раньше не догадалась), тоже чистенького, аккуратненького, бархатного, и все у них в порядке... Норка теплая, убранная, запасы есть — там мешок корок, там сало в пакете... Крупа «Артек»... Печенье «Юбилейное»... Сыр «Пошехонский»...
А люди — они несчастные... Им хочется и то, и другое, а жить дружно они не умеют... Надо дать им, сколько они пожелают, наколдовать — раз плюнуть... Вот сотни «мерседесов», вот гора телевизоров в упаковке... Вот ключи от квартир... Целый дом на триста квартир, всем участникам передачи по квартире... И той несчастной выгнанной невестке квартиру... И той старушке с инсультом — пусть ее возьмут из больницы, пусть она живет у дочери, и все будут рады, будут любить бедную брошенную ими бабушку... И тот ребенок-калека, пусть он встанет на ножки и идет с папой и с мамой, и будут они жить вместе... А тот несчастный, который уже год не спит, с тех пор как сбил на улице ребенка, пусть он подарит им свою новую машину, ладно. И та бедная женщина, которая украла у него со шкафа деньги, потому что он год пил, ел и одевался за ее счет... она обнищала... и эта женщина тоже уже полгода не спит и боится — пусть она выйдет за него замуж, и тогда деньги останутся в семье...
Так мечтала Валька, а органчик играл, кипятясь и подпрыгивая, и число ключей и «мерседесов» росло на сцене, ящики с телевизорами громоздились один на другой.
И сама Валька давно уже тоже воплотила свои мечты в жизнь, она стала дородной крысой, превратила Эдика в крысенка и теперь хлопотала, устраивая новую жизнь в подвале телевидения, как раз под кладовой ресторана.
А Шура-Шашка раньше деда дошла до сцены и сказала:
— Выиграли все! И мы тоже!
И взяла себе ключи и положила их на капот «мерседеса».
И велела:
— Подходить по одному! — И туманно пояснила: — По семье на рыло!
Все ее поняли сразу.
Шура-Шашка, златогривая, в шелках, с опухшей рожей, была награждена ревом зала и аплодисментами.
Народ начал действовать незамедлительно, но, поскольку музыка играла, все встали в дружную, чинную очередь, рядами, и, говоря друг другу «спасибо» и «пожалуйста», смеясь от души, они подходили к Шашке и получали из ее рук ключи, машину и ящик с телевизором.
Как-то все так волшебно устраивалось, никакой давки и смертоубийства, но дед все никак не мог дойти до своей Маши Барби, которая почти висела с петлей на шее на табуретке и нежно улыбалась, а ребенок стоял на страже около виселицы, держа Барби за ножки и ожидая момента, когда можно будет спрятать обещанную куклу за пазуху.
Дед никак не мог дойти до сцены, потому что везде вилась очередь, а он-то не занял очередь, то есть не встал в ряд, а впереди себя никто никого не пропускал, такие дела.
А кричать и что-то доказывать (да не нужна мне ни машина, ни квартира, а мне нужна кукла Барби) дед не мог, ему было как-то неудобно.
Таким образом, дед Иван с неизвестно откуда взявшимися косматыми детьми, которые всюду преданно его сопровождали, был оттеснен в конец очереди.
Он стоял и смотрел, как все больше клонится кукла Маша в усталой руке ребенка, как шнурок натягивается на ее шее...
Он представлял, как больно и тяжело Маше, но ничего не мог поделать.
Он знал теперь, что она живая, и боялся, что она задохнется.
Сердце его больно билось в груди, горло пересохло.
Между тем органная музыка играла, вежливая очередь двигалась. Вот получили ключи от машины и квартиры родители больного ребенка, вот радостно повезли его в коляске... Вот он встал и, хромая, пошел ножками сам между папой и мамой...
А Шура-Шашка, испытывая страшное желание сорвать с себя парик или хотя бы почесать под ним больную головенку, тем не менее раздавала призы, радостно улыбалась и говорила какие-то вежливые фразы типа «Будем здоровы» или «Ну, поехали», которые помнила еще со времен своей застольной молодости.
Но сама она при этом зорко следила за растяпой Игорьком: он даже в очередь не влез, а стоял и глупо шарил глазами, ища потерявшуюся мать.
«Чисто телок», — думала Шура, но позвать сына было некогда, а вот почему он сам не идет к матери, Шашка не врубалась.
Она же не видела себя со стороны, не знала, что выглядит, как принцесса цирка, в своих черных шелках и с золотыми волосами.
Игорек искал совсем другую Шашку — тощую, как вобла, такую же жилистую, беззубую и загорелую, причем забинтованную.
Музыка играла, но никакого особого счастья она ему не приносила Чума тосковал по маме Шуре как маленький.
Мимо него тащили ящики, толкали вручную «мерседесы» (не в каждой ведь семье имеется свой шофер, приходилось волочь волоком), причем все обращались друг с другом с повышенной заботливостью.
Вот последние в очереди, дедушка с бабушкой, сверкая свежими синяками, передали молодым ящик с телевизором и взяли ключи...
Зал постепенно опустел.
Шура со стоном содрала с себя парик, кликнула сына, и мрачный Игорек сел за руль «мерседеса».
Когда мать с телевизором взгромоздилась на заднее сиденье, Чума включил зажигание (если вы хоть раз угоняли соседский грузовик, вы легко справитесь с зажиганием) — и Шашкины уехали на новую квартиру.
А дед был уже у цели и готовился прыгнуть на сцену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66