Сейчас-то кажется, что очень много! Потом к нам пробился «Красин». Три дня в Архангельске нас не забирала милиция. Можно было разбить витрину и лежать среди окороков, и тебя бы все равно не забрали в милицию… Теперь я выставлю варево на мороз, и через пять минут будем его глотать.
– Не ставьте за дверь, дяденька, – сказала Тамара. – Унесут коты.
– Начатки логического мышления к тебе уже вернулись, – сказал Однорукий. – Теперь осталось вернуть память: последнего кота здесь съели месяца два назад. И не пей холодной воды после моего студня. Кипяточком побалуемся, а холодного не вздумай пить. И учти, пить будет хотеться здорово.
– Честное комсомольское, не буду.
– Меня Валерий Иванович зовут. Тебе сколько лет?
– Скоро будет шестнадцать.
– Я думал, больше… Пойдешь для начала здесь, близко, по набережной. Вот, видишь эту сумку? Ее носила Оля. Тебе придется быть достойной ее светлой памяти. На дворников только не надейся. Сволота наши дворники оказались. Ночевать придешь сюда. Как зовут?
– Тамара.
Он принес студень и вывалил его из кастрюльки на тарелку, посолил и разрезал вилкой на доли. Это был прекрасный студень. Он был вкуснее всего на свете, хотя в нем вообще не было ни вкуса, ни запаха. И жевать его было совсем нельзя: он сразу проскальзывал в горло. Потом они напились кипятку, и Однорукий сказал:
– Если ты бросишь сумку или письма, то станешь подлецом и умрешь подлецом. Если ты разнесешь их по адресам, комсомол будет гордиться тобой.
И она ощутила тяжесть почтовой сумки на своем плече и решила, что если есть Бог, то он хороший.
– 2 -
На гранитных набережных Невы ветер всегда сильнее.
И пока Тамара дошла до дома восемнадцать по набережной Красного Флота, тепла в ней опять не осталось ни на грош. Она разнесла одиннадцать писем, но ни разу на стук не открыли, и она оставляла письма в почтовом ящике или подсовывала под дверь.
В доме восемнадцать она поднялась на четвертый этаж. Дверь квартиры номер восемь была обита кожей, а ручка закапана стеарином. «Здесь живут, – решила Тамара. – Они еще не умерли и не уехали. Если письмо хорошее, они могут дать мне чего-нибудь. Пускай письмо будет хорошее. И пускай у них будет тепло. И пускай они не сразу выгонят меня. Я буду сидеть совсем тихо, в самой стороне».
Она подергала дверь, но дверь была закрыта. И тогда она стала бить ногой по мягкой коже. «Они, конечно, здесь, – думала Тамара. – Еще недавно они жгли свечку. Если бы они дали кусочек свечки, я бы ее съела. Стеарин липнет к зубам, его надо сразу глотать». Дверь наконец открылась. Женщина с совершенно белыми волосами выглянула в щель и сказала:
– Это ты стучишь?
– Письмо, – сказала Тамара. – Вот. Женщина взяла письмо, приблизила его к глазам и вдруг зарыдала.
– От Пети, – сквозь слезы шепнула она. И заспешила в темноту квартиры.
Тамара вошла за ней. В передней было холодно, но чувствовалось близкое тепло. И Тамара шагнула несколько раз в темноте, пока не уперлась руками в дверь, которая отворилась с легким скрипом. Комната за дверью была пуста. Ее окна выходили на Неву. Через окна светило солнце. В окнах не было стекол и не было фанеры. Посреди комнаты на белом снегу стоял черный огромный рояль. И на нем тоже лежал снег. Возле рояля стояло несколько больших картин в золотых рамах и лежал топор и щепки – здесь готовили дрова для печки. Одна картина изображала букет сирени в глиняном горшке и рядом еще один букет в горшке поменьше.
Тамара пошла дальше по коридору и отвела тяжелую портьеру. За портьерой была маленькая комната, вся заставленная мебелью. Посредине стояла «буржуйка». Возле «буржуйки» горел светильник. И в свете его сидели рядом, обнявшись, женщина и старик, с такими же, как у женщины, очень белыми волосами. Они читали письмо. У женщины текли по лицу слезы, а старик одной рукой гладил ее по голове.
Тамара села возле «буржуйки» на корточки. «Они добрые, – подумала она. – Они меня не выгонят, Письмо хорошее».
– Совершенно не понимаю, зачем ты плачешь, если он жив, – ворчливо сказал старик. – Ты видишь, на штемпеле еще двадцать третье ноября. Наша почта работает безобразно! Они не замечали Тамару, и она сказала:
– Я погреюсь у вас, можно?
Старик вздрогнул и перестал гладить женщину по голове. Женщина обернулась.
– Конечно, – сказала она. – Ты закрыла дверь на лестницу?
– Нет, – сказала Тамара, но не встала. Ей невозможно было отвести руки от «буржуйки».
– Ты почта? – спросил старик.
– Да, – сказала Тамара.
– Ты принесла письмо от нашего старшего сына, – сказал старик. – Он воюет на фронте и пишет безобразно редко, а ваша почта работает еще более безобразно, вот что я должен сказать по этому поводу.
– Расстегни пальто, тогда ты согреешься быстрее, – сказала женщина. – А я пойду и закрою дверь на лестницу.
Женщина ушла, а старик опять стал читать письмо. Иногда он пожимал плечами и что-то бормотал себе под нос. «Нет, они ничего не дадут мне есть, – подумала Тамара. – Они живут по-человечески, но это из последних сил и по привычке».
Женщина, все еще плача, вернулась с кусками золотой рамы и холстом.
– Он так давно не писал, – сказала она. – Мы так боялись несчастья. Какой он солдат? Ему сорок лет, и он преподавал географию.
– Он командир, а не солдат, – сказал старик. – И кто это боялся несчастья? Я? Я убежден, что Петруша вернется живым. И нечего плакать.
Старик взял книгу и стал читать, как будто письмо уже больше не интересовало его. Старик сидел в большом кресле, закутанный одеялом. Его ноги, обернутые ковровой дорожкой, стояли на подставочке.
– Вот бритва, – сказала женщина Тамаре. – Возьми ее и режь картину на кусочки, ты поняла меня?
Тамара зубами стащила с руки варежку, сняла с плеча сумку и сунула сумку под себя. Потом она взяла бритву, но бритва сразу выпала из ее негнущихся пальцев.
– Я еще не могу, – сказала она.
– После того как Петя написал письмо, прошло уже около двух месяцев, – сказала женщина. – Все могло случиться, но мы не будем думать об этом.
– Наконец я услышал умное слово, – сказал старик, не отрываясь от книги.
– Нам нечем угостить тебя, – сказала женщина.
– Не надо, – сказала Тамара. – Я только погреюсь.
– Ты давно мылась?
– Не знаю, – ответила Тамара.
– Понимаешь, я нагрела воды, чтобы помыть Александра, но если ты согласишься, я помою тебя. Это все, чем мы можем помочь тебе. Это страшно, но тебе будет лучше.
– Мне все равно, – сказала Тамара.
– Наверное, ты не мылась уже месяц, да?
– Наверное, я не помню, – сказала Тамара.
– Ты согрелась?
– Я не скоро еще согреюсь. Наверное, я никогда больше не согреюсь. Мне нужно… мне нужно в уборную, но на улице так холодно…
– Тебе надо немножко или…?
– Немножко…
– Александр, – сказала женщина, – ты слышишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
– Не ставьте за дверь, дяденька, – сказала Тамара. – Унесут коты.
– Начатки логического мышления к тебе уже вернулись, – сказал Однорукий. – Теперь осталось вернуть память: последнего кота здесь съели месяца два назад. И не пей холодной воды после моего студня. Кипяточком побалуемся, а холодного не вздумай пить. И учти, пить будет хотеться здорово.
– Честное комсомольское, не буду.
– Меня Валерий Иванович зовут. Тебе сколько лет?
– Скоро будет шестнадцать.
– Я думал, больше… Пойдешь для начала здесь, близко, по набережной. Вот, видишь эту сумку? Ее носила Оля. Тебе придется быть достойной ее светлой памяти. На дворников только не надейся. Сволота наши дворники оказались. Ночевать придешь сюда. Как зовут?
– Тамара.
Он принес студень и вывалил его из кастрюльки на тарелку, посолил и разрезал вилкой на доли. Это был прекрасный студень. Он был вкуснее всего на свете, хотя в нем вообще не было ни вкуса, ни запаха. И жевать его было совсем нельзя: он сразу проскальзывал в горло. Потом они напились кипятку, и Однорукий сказал:
– Если ты бросишь сумку или письма, то станешь подлецом и умрешь подлецом. Если ты разнесешь их по адресам, комсомол будет гордиться тобой.
И она ощутила тяжесть почтовой сумки на своем плече и решила, что если есть Бог, то он хороший.
– 2 -
На гранитных набережных Невы ветер всегда сильнее.
И пока Тамара дошла до дома восемнадцать по набережной Красного Флота, тепла в ней опять не осталось ни на грош. Она разнесла одиннадцать писем, но ни разу на стук не открыли, и она оставляла письма в почтовом ящике или подсовывала под дверь.
В доме восемнадцать она поднялась на четвертый этаж. Дверь квартиры номер восемь была обита кожей, а ручка закапана стеарином. «Здесь живут, – решила Тамара. – Они еще не умерли и не уехали. Если письмо хорошее, они могут дать мне чего-нибудь. Пускай письмо будет хорошее. И пускай у них будет тепло. И пускай они не сразу выгонят меня. Я буду сидеть совсем тихо, в самой стороне».
Она подергала дверь, но дверь была закрыта. И тогда она стала бить ногой по мягкой коже. «Они, конечно, здесь, – думала Тамара. – Еще недавно они жгли свечку. Если бы они дали кусочек свечки, я бы ее съела. Стеарин липнет к зубам, его надо сразу глотать». Дверь наконец открылась. Женщина с совершенно белыми волосами выглянула в щель и сказала:
– Это ты стучишь?
– Письмо, – сказала Тамара. – Вот. Женщина взяла письмо, приблизила его к глазам и вдруг зарыдала.
– От Пети, – сквозь слезы шепнула она. И заспешила в темноту квартиры.
Тамара вошла за ней. В передней было холодно, но чувствовалось близкое тепло. И Тамара шагнула несколько раз в темноте, пока не уперлась руками в дверь, которая отворилась с легким скрипом. Комната за дверью была пуста. Ее окна выходили на Неву. Через окна светило солнце. В окнах не было стекол и не было фанеры. Посреди комнаты на белом снегу стоял черный огромный рояль. И на нем тоже лежал снег. Возле рояля стояло несколько больших картин в золотых рамах и лежал топор и щепки – здесь готовили дрова для печки. Одна картина изображала букет сирени в глиняном горшке и рядом еще один букет в горшке поменьше.
Тамара пошла дальше по коридору и отвела тяжелую портьеру. За портьерой была маленькая комната, вся заставленная мебелью. Посредине стояла «буржуйка». Возле «буржуйки» горел светильник. И в свете его сидели рядом, обнявшись, женщина и старик, с такими же, как у женщины, очень белыми волосами. Они читали письмо. У женщины текли по лицу слезы, а старик одной рукой гладил ее по голове.
Тамара села возле «буржуйки» на корточки. «Они добрые, – подумала она. – Они меня не выгонят, Письмо хорошее».
– Совершенно не понимаю, зачем ты плачешь, если он жив, – ворчливо сказал старик. – Ты видишь, на штемпеле еще двадцать третье ноября. Наша почта работает безобразно! Они не замечали Тамару, и она сказала:
– Я погреюсь у вас, можно?
Старик вздрогнул и перестал гладить женщину по голове. Женщина обернулась.
– Конечно, – сказала она. – Ты закрыла дверь на лестницу?
– Нет, – сказала Тамара, но не встала. Ей невозможно было отвести руки от «буржуйки».
– Ты почта? – спросил старик.
– Да, – сказала Тамара.
– Ты принесла письмо от нашего старшего сына, – сказал старик. – Он воюет на фронте и пишет безобразно редко, а ваша почта работает еще более безобразно, вот что я должен сказать по этому поводу.
– Расстегни пальто, тогда ты согреешься быстрее, – сказала женщина. – А я пойду и закрою дверь на лестницу.
Женщина ушла, а старик опять стал читать письмо. Иногда он пожимал плечами и что-то бормотал себе под нос. «Нет, они ничего не дадут мне есть, – подумала Тамара. – Они живут по-человечески, но это из последних сил и по привычке».
Женщина, все еще плача, вернулась с кусками золотой рамы и холстом.
– Он так давно не писал, – сказала она. – Мы так боялись несчастья. Какой он солдат? Ему сорок лет, и он преподавал географию.
– Он командир, а не солдат, – сказал старик. – И кто это боялся несчастья? Я? Я убежден, что Петруша вернется живым. И нечего плакать.
Старик взял книгу и стал читать, как будто письмо уже больше не интересовало его. Старик сидел в большом кресле, закутанный одеялом. Его ноги, обернутые ковровой дорожкой, стояли на подставочке.
– Вот бритва, – сказала женщина Тамаре. – Возьми ее и режь картину на кусочки, ты поняла меня?
Тамара зубами стащила с руки варежку, сняла с плеча сумку и сунула сумку под себя. Потом она взяла бритву, но бритва сразу выпала из ее негнущихся пальцев.
– Я еще не могу, – сказала она.
– После того как Петя написал письмо, прошло уже около двух месяцев, – сказала женщина. – Все могло случиться, но мы не будем думать об этом.
– Наконец я услышал умное слово, – сказал старик, не отрываясь от книги.
– Нам нечем угостить тебя, – сказала женщина.
– Не надо, – сказала Тамара. – Я только погреюсь.
– Ты давно мылась?
– Не знаю, – ответила Тамара.
– Понимаешь, я нагрела воды, чтобы помыть Александра, но если ты согласишься, я помою тебя. Это все, чем мы можем помочь тебе. Это страшно, но тебе будет лучше.
– Мне все равно, – сказала Тамара.
– Наверное, ты не мылась уже месяц, да?
– Наверное, я не помню, – сказала Тамара.
– Ты согрелась?
– Я не скоро еще согреюсь. Наверное, я никогда больше не согреюсь. Мне нужно… мне нужно в уборную, но на улице так холодно…
– Тебе надо немножко или…?
– Немножко…
– Александр, – сказала женщина, – ты слышишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61