Кажется, откуда-то доносится шепот, сдавленный смех, или все это чудится мне со страху?
Итак, начинаю писать, сохраняя стиль второй тетради.
* * *
Вчера вечером жеребец появился с опозданием и вначале не пытался даже скрыть раздражения. Едва подъехал его белый фургон, разверзлись небеса — хлынул проливной дождь. Ветровое стекло покрылось сплошной пеленой воды, «дворники» не помогали. Жеребец хранил молчание, вцепившись в руль; мужчина тоже молчал, потирая пальцами виски. Он писал с самого утра, и нервы его позеленели, как старые электрические провода. Жеребец опоздал на целых два часа, а успокоительные таблетки кончились.
— Куда поедем?
— Ко мне домой, я думаю, там мы будем чувствовать себя непринужденно.
Пепел разворошило ветром, и вспыхнул огонь. Жеребец — а он вел себя так, будто нет у него никакой личной жизни, — вдруг пригласил мужчину к себе домой. Тот насторожился, но любопытство пересилило. Он зевнул, широко раскрыв рот, на глаза навернулись слезы.
Шел проливной дождь, и поэтому он точно не помнит, куда и какой дорогой они ехали. Вроде спустились вниз, потом поднялись вверх, повернули и, как ему показалось, выехали на ту же самую возвышенность, где стояла клиника, но только с другой стороны. Скорее всего это был западный край возвышенности. Дорога, шедшая вдоль деревянных корпусов клиники, кончалась у отделения хрящевой хирургии; здесь машина и остановилась. Напротив находился оставшийся от старого больничного здания фундамент, заросший травой в рост человека, оплетенный ветвями, как памятник древности, а между зеленью виднелись провалы, ведущие в преисподнюю. Комната в подвальном этаже — это и есть нынешний мой тайник. Если пересечь развалины и двигаться дальше в том же направлении, попадаешь на огромный, величиной в три бейсбольных поля, сухой пустырь, окружающий бывший армейский тир, — его-то жеребец и использовал для тренировок в беге. Однажды, пересекая с едой для жеребца этот пустырь, я чуть не свернул себе шею, разглядывая, как сверкают, точно драгоценные камни, разные строительные детали в лучах утреннего солнца, которое пробивалось сквозь разрушенную крышу тира. А в том лесу на мысе, вдающемся в море, — вполне подходящее место для новой жилой застройки.
На сочной, словно зеленое желе, траве, освещенной яркими фонарями, как фрагмент абстрактной живописи, высится многоэтажный дом из стекла и плитки цвета слоновой кости. На каждом этаже — глубокие лоджии, они поднимаются уступами, и потому дом напоминает пирамиду. Оставив фургон на стоянке, они добежали до подъезда, автоматическая дверь из толстого сантиметрового стекла бесшумно распахнулась; вестибюль был выстлан неброским серовато-голубым ковром, таким толстым, что у шагавшего по нему поступь становилась бесшумной, как у кошки.
Квартира жеребца была на самом верхнем этаже.
Передняя сразу переходила в большую гостиную. Она тонула во мраке, прочерченном блестящими полосами дождя, похожими на грани хрустального стакана, — по обе стороны комнаты стояли необычные светильники. Даже не светильники, а абстрактные скульптуры из пластика в человеческий рост, сквозь прорези в них излучался свет. Слева и справа неподалеку от входа — двери в соседние комнаты, у одной стены — горка со стеклянными дверцами, другая занята внушительной стереосистемой и огромной цветной фотографией. На ней изображен все тот же жеребец, стоящий на задних ногах.
Вплотную к окну придвинут круглый стол с доской из светло-сиреневого полированного мрамора. Он покрыт прозрачной темно-синей скатертью с белыми рыбами, на нем — красные лаковые судки с едой, доставленной из ресторана. Стулья, и обои, и ковер на полу — цвета слоновой кости в мелкий зеленый и голубой цветочек, — все это вроде было образцом утонченности и гармонии, но оставляло почему-то впечатление заброшенности. Краска на окне потрескалась и выцвела, ваза для цветов, стоявшая на горке, покрылась толстым слоем пыли, из продранной ткани на спинках стульев торчала набивка. Во всем холостяцкая неустроенность, воцарившаяся после того, как супружеской жизни, напоминавшей пьяную гонку на автомашине, пришел конец.
Жеребец не очень любезно предложил мужчине пива и отвернул темно-синюю скатерть. Красиво разложил украшенные настоящими бамбуковыми листьями довольно дорогие на вид суси.
— Итак, насколько продвинулось ваше расследование?
Мужчина не ответил. Раньше чем передать жеребцу записки, он хотел получить достаточно убедительное объяснение, что за шаги слышатся в начале последней кассеты. Если бы им не придавали особого значения, зачем их было записывать?
Жеребец, стараясь успокоить его, согласно кивал головой.
— Времени у нас вполне достаточно. Первая тетрадь, которую вы передали мне вчера, кажется, попала уже в руки вашей жены.
— Вы знаете, где она находится?
— Сам я с ней не виделся. Поручил связному.
— Зная способ связаться с ней, легко установить ее местонахождение. Я сам попытаюсь это сделать — сведите меня с вашим связным.
— Не суетитесь. — Видимо, взяв к суси слишком много хрена, он, втянув носом воздух, сделал глубокий выдох ртом. — Всякое давление неприятно. Оно лишь заставляет вашего собеседника насторожиться, так что и капитал потеряете, и останетесь без процентов.
— Да пожелай я прибегнуть к давлению, способов нашлось бы сколько угодно.
Вместо ответа жеребец резко изменил тон и стал подробно объяснять, что было записано в начале той самой кассеты. Так вот, это было утром, он поручил секретарше сделать запись — позавчера, пожалуй, да, совершенно точно, позавчера, как раз шло чрезвычайное заседание Совета, обсуждавшего вопрос о праздновании юбилея клиники, на нем-то он и услыхал порадовавшее его известие. Машиной «скорой помощи» доставлена супруга мужчины, и почти одновременно с этим произошло ограбление аптеки в амбулаторном корпусе. Он называет это ограблением, но фактически ущерб весьма невелик, о нем и говорить не стоит: разбито окно, выходящее во внутренний двор, и похищено небольшое количество жаропонижающего и снотворного да еще на восемьдесят тысяч иен — противозачаточных пилюль. Правда, кража в клинике — явление необычное. Процент происходящих в ней преступлений весьма низок — это безусловно. Разумеется, в зависимости от того, как квалифицировать тот или иной проступок, процент несколько повышается или понижается. Если пользоваться общепринятыми критериями, то может возникнуть впечатление, будто клиника как раз и есть гнездо преступлений. Однако больные исполнены почтения к чужой собственности. Если их взгляд на собственность претерпит изменения, изменится и взгляд на преступление как таковое. Там, где трудно понести ущерб, трудно, естественно, и нанести его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Итак, начинаю писать, сохраняя стиль второй тетради.
* * *
Вчера вечером жеребец появился с опозданием и вначале не пытался даже скрыть раздражения. Едва подъехал его белый фургон, разверзлись небеса — хлынул проливной дождь. Ветровое стекло покрылось сплошной пеленой воды, «дворники» не помогали. Жеребец хранил молчание, вцепившись в руль; мужчина тоже молчал, потирая пальцами виски. Он писал с самого утра, и нервы его позеленели, как старые электрические провода. Жеребец опоздал на целых два часа, а успокоительные таблетки кончились.
— Куда поедем?
— Ко мне домой, я думаю, там мы будем чувствовать себя непринужденно.
Пепел разворошило ветром, и вспыхнул огонь. Жеребец — а он вел себя так, будто нет у него никакой личной жизни, — вдруг пригласил мужчину к себе домой. Тот насторожился, но любопытство пересилило. Он зевнул, широко раскрыв рот, на глаза навернулись слезы.
Шел проливной дождь, и поэтому он точно не помнит, куда и какой дорогой они ехали. Вроде спустились вниз, потом поднялись вверх, повернули и, как ему показалось, выехали на ту же самую возвышенность, где стояла клиника, но только с другой стороны. Скорее всего это был западный край возвышенности. Дорога, шедшая вдоль деревянных корпусов клиники, кончалась у отделения хрящевой хирургии; здесь машина и остановилась. Напротив находился оставшийся от старого больничного здания фундамент, заросший травой в рост человека, оплетенный ветвями, как памятник древности, а между зеленью виднелись провалы, ведущие в преисподнюю. Комната в подвальном этаже — это и есть нынешний мой тайник. Если пересечь развалины и двигаться дальше в том же направлении, попадаешь на огромный, величиной в три бейсбольных поля, сухой пустырь, окружающий бывший армейский тир, — его-то жеребец и использовал для тренировок в беге. Однажды, пересекая с едой для жеребца этот пустырь, я чуть не свернул себе шею, разглядывая, как сверкают, точно драгоценные камни, разные строительные детали в лучах утреннего солнца, которое пробивалось сквозь разрушенную крышу тира. А в том лесу на мысе, вдающемся в море, — вполне подходящее место для новой жилой застройки.
На сочной, словно зеленое желе, траве, освещенной яркими фонарями, как фрагмент абстрактной живописи, высится многоэтажный дом из стекла и плитки цвета слоновой кости. На каждом этаже — глубокие лоджии, они поднимаются уступами, и потому дом напоминает пирамиду. Оставив фургон на стоянке, они добежали до подъезда, автоматическая дверь из толстого сантиметрового стекла бесшумно распахнулась; вестибюль был выстлан неброским серовато-голубым ковром, таким толстым, что у шагавшего по нему поступь становилась бесшумной, как у кошки.
Квартира жеребца была на самом верхнем этаже.
Передняя сразу переходила в большую гостиную. Она тонула во мраке, прочерченном блестящими полосами дождя, похожими на грани хрустального стакана, — по обе стороны комнаты стояли необычные светильники. Даже не светильники, а абстрактные скульптуры из пластика в человеческий рост, сквозь прорези в них излучался свет. Слева и справа неподалеку от входа — двери в соседние комнаты, у одной стены — горка со стеклянными дверцами, другая занята внушительной стереосистемой и огромной цветной фотографией. На ней изображен все тот же жеребец, стоящий на задних ногах.
Вплотную к окну придвинут круглый стол с доской из светло-сиреневого полированного мрамора. Он покрыт прозрачной темно-синей скатертью с белыми рыбами, на нем — красные лаковые судки с едой, доставленной из ресторана. Стулья, и обои, и ковер на полу — цвета слоновой кости в мелкий зеленый и голубой цветочек, — все это вроде было образцом утонченности и гармонии, но оставляло почему-то впечатление заброшенности. Краска на окне потрескалась и выцвела, ваза для цветов, стоявшая на горке, покрылась толстым слоем пыли, из продранной ткани на спинках стульев торчала набивка. Во всем холостяцкая неустроенность, воцарившаяся после того, как супружеской жизни, напоминавшей пьяную гонку на автомашине, пришел конец.
Жеребец не очень любезно предложил мужчине пива и отвернул темно-синюю скатерть. Красиво разложил украшенные настоящими бамбуковыми листьями довольно дорогие на вид суси.
— Итак, насколько продвинулось ваше расследование?
Мужчина не ответил. Раньше чем передать жеребцу записки, он хотел получить достаточно убедительное объяснение, что за шаги слышатся в начале последней кассеты. Если бы им не придавали особого значения, зачем их было записывать?
Жеребец, стараясь успокоить его, согласно кивал головой.
— Времени у нас вполне достаточно. Первая тетрадь, которую вы передали мне вчера, кажется, попала уже в руки вашей жены.
— Вы знаете, где она находится?
— Сам я с ней не виделся. Поручил связному.
— Зная способ связаться с ней, легко установить ее местонахождение. Я сам попытаюсь это сделать — сведите меня с вашим связным.
— Не суетитесь. — Видимо, взяв к суси слишком много хрена, он, втянув носом воздух, сделал глубокий выдох ртом. — Всякое давление неприятно. Оно лишь заставляет вашего собеседника насторожиться, так что и капитал потеряете, и останетесь без процентов.
— Да пожелай я прибегнуть к давлению, способов нашлось бы сколько угодно.
Вместо ответа жеребец резко изменил тон и стал подробно объяснять, что было записано в начале той самой кассеты. Так вот, это было утром, он поручил секретарше сделать запись — позавчера, пожалуй, да, совершенно точно, позавчера, как раз шло чрезвычайное заседание Совета, обсуждавшего вопрос о праздновании юбилея клиники, на нем-то он и услыхал порадовавшее его известие. Машиной «скорой помощи» доставлена супруга мужчины, и почти одновременно с этим произошло ограбление аптеки в амбулаторном корпусе. Он называет это ограблением, но фактически ущерб весьма невелик, о нем и говорить не стоит: разбито окно, выходящее во внутренний двор, и похищено небольшое количество жаропонижающего и снотворного да еще на восемьдесят тысяч иен — противозачаточных пилюль. Правда, кража в клинике — явление необычное. Процент происходящих в ней преступлений весьма низок — это безусловно. Разумеется, в зависимости от того, как квалифицировать тот или иной проступок, процент несколько повышается или понижается. Если пользоваться общепринятыми критериями, то может возникнуть впечатление, будто клиника как раз и есть гнездо преступлений. Однако больные исполнены почтения к чужой собственности. Если их взгляд на собственность претерпит изменения, изменится и взгляд на преступление как таковое. Там, где трудно понести ущерб, трудно, естественно, и нанести его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44