— А что, скажи мне, Фёдор, почему так — одни кровь проливают, бойцуют, изводят себя, а другим и горя нет? Почему? У нас каждый день как последний, а эти откормыши жируют по палатам, да с каждой нашей жизни свою гривну имеют?
Фёдор разглаживает бороду, вздыхает:
— Да я о них и не думаю, пёс с ними. Я вообще воюю не за кого-то а потому, что мне Богом дано воевать. Кто-то, может и говорит красивые слова, почему воевать надо, почему у нас тот враг или этот. Только ведь слова — явление плутовское. Они тебе могут так голову заморочить, что ты и мать родную за тётку примешь. Нет, не верю я разговорам. Себя слушать надо — за кого тебе воевать и почему. Душа не обманет. А людишки, ты прав, все продажные. Только одного можно словом купить, с него и этого хватит, а другого — шапкой соболиной.
Нет, видно, не понял меня Фёдор. О другом я толкую. Почему люди стольные себя над другими держат? Почему, кроме как мошну набить, нет у них никакой заботы? Можно, конечно, верить в высший суд, в то, что всем воздастся по делам их. Только, по — моему, вера эта от безысходности. А может быть они вообще его сами придумали, высший суд, чтобы при земной своей жизни их в покое оставили?
Мы добрали луг, прошли другой. Путь наш распахнулся равниной, завлекая нас всё дальше и дальше.
После трёхдневного перехода дать ногам послабления не удалось. Отряд, в котором мы значились, отошёл летучей сотне, сопровождавшей князя по его нынешним сущим потребностям.
В Суздале только и было разговоров, что о новой большой войне. К суздальскому постою сходилась дружина. Увидев знакомые лица, мы пускались брататься, раздавая друг другу такие обласкания, что гудели плечи. От тёплого угла, от бабьей ласки завернуло сюда грубодяжное мужское сердце.
Как и повелось, с полудня, загудели суздальские столы. Великое пиршество свело дружину и княжеских тиунов — посадников. Рядком умостились «куничыл» и «соболыл» шапки, против них, а где и вперемешку — вои. Памятуя о нашем разговоре, Фёдор Куница косо посматривал на меня. На мой недружелюбный лад к тому краю стола, где шапошники сопели, чавкали и глотали гусятину.
Князь отъезжал под вечер. Говорили про его нерасчётливость, про предстоящую ночную растряску в седле, про вятича, что стоп постреливать суздальских да владимирских людей на дорогах. Ещё про тиуна княжеского Степана Кучку и его молодую жену, давно завладевшую княжеским сердцем. Стихло застолье, разбрёлся люд по суздальским заулкам. Но дружину не разводили. И вот уже заседлали коней сноровистые князевы прилежники и тысяцкий оголосил двор:
— Вы-во-ди-и ! ! !
Кони ворочали глазами на всю эту беспокойную толкотню. Князь Юрий, или Гург, как величали его киевские летописцы, был уже в седле. Около него крутился тысяцкий. Сотня строилась у сенной избы, в самой глубине конюшего двора. Рядом с пустовавшими сейчас протопными зимнмками.
— Верхами есьм! — разнесло по двору команду сотенного старшины. Мы поднялись в сёдла. Справа и слева от Гурга восседали верхом его ладные гриди, стремяные, кологривные, чашники, хлебники, постельничие, меченоши и прочие ближние люди, что вечно сопутствовали князю во всех его разъездах.
— Смотри-ка, — кивнул Данило Хвощ, — опять широкие пояса надели. С шумниками. И когда они только поспевают творить платяной почин! Видно, другой заботы у них нет.
— Выходит, снова мы в обносках остались, — отозвался Матюша. — А ты с князевыми не тягайся. Эта песня не про нас.
— На сапоги посмотрите, — встрял в разговор Фёдор Куница, — они их златовицей простегали. Все как один. Во!
— Князь беднее смотрится, чем его «двор».
— Так он и должен в первую голову о дружине заботиться, о людях своих, а уж потом о себе, — говорю я.
Тут тысяцкий кинулся к кобыле, навалился со всходу на седло, втянул в него тело, осел, приладившись к кобыле телом и подал знак рукой к воротам. Сотня зашевелилась, но наше крыло какое-то время ещё топталось на месте. Мы стояли прямо против Гурга и разглядывали его неподвижное лицо. Князь был погружён в себя. Он сидел широко и осадисто, подбоченясь в седле и откинув голову назад. Его орлиный нос добавлял пронзительности взгляду, и какой-то особой остроты глазам, от прищура которых веяло холодом. Над головой Гурга носились дворовые ласточки. Князь очнулся, впустив дружину в глубину своего неспокойного взгляда, и тронул коня. Но мы уже выступили вперёд, и Гург остался за нашими спинами. Дорога всем предстояла не то чтобы дальняя, но и в один прискок её было не взять. Особенно в ночь.
Гург ехал на самый край своей Белой Руси в пограничный замок Москов, где его уже ждал Святослав Ольгович. Встреча эта должна была повернуть Гурга к большой войне против Киева. В Москове она проходила не случайно. Говорили, что князь вообще в последнее время мимо Москова не ездит.
От суздальских ворот пошли на рыси. Бодро взялась дорога. Уже часом позже близости города и дух простыл. Немереная, дикая, лесная Русь впустила нас в свои объятия.
Сотня разошлась по двум сторонам затерянной в лесу дороги. Выбирались на неё только в непроходной теснине леса. Князь ещё какое-то время держался за нами, но, видно, устав от соблюдения предосторожности, вдруг вырвался вперёд. Его мы больше не видели. Со своим «двором» Гург унёсся так далеко, что сотня и думать не могла о догоне. «Двор» прошёл по дороге широким накатом, разметав всю разгульную поросль. Скоро ночь сбавила и без того осторожную рысь нашего конвоя. То и дело обходя строй торопливым галопом, из темноты возникал приставной старшина.
— На шаг не переходить! А ну, давай-давай, возьми… — слышали мы его голос. Все знали, что коней подгонять нельзя, загоним. Держали ровной, строевой рысью. Но кобылы просились в шаг. Чтобы избежать драк между кобылами и жеребцами, коней в сотне ставили всегда вперёд. Однако в походе лошади уставали быстрее и потому сотня растягивалась. Жеребцов, идущих впереди, приходилось осаждать, отчего они понапрасну теряли силы. Особенно угнетался мой непоимок. Шагом шли долго. До тех пор, пока комоныл бока не начинали остывать. От них валил пар, а нас всех просадило крепким конским потом.
Между тем стояла удивительная ночь. Огромная луна купалась в лёгких, дымчатых облаках, и по залесью плыл и растекался её мерный свет. Тёмной стеной стоял лес, освещённый только сверху, по своим мохнатым шапкам. Ветер трогал деревья, наполняя тишину своим ходким шумом. Внезапно передние сбили шаг и затоптались на месте. Мы сходу было ткнулись в них и тоже осадили коней. Сзади идущие придержали кобыл. Что-то произошло. Я понял это по напряжённой заминке, охватившей передних. И вдруг все разом потянулись за топорами. Видно, нашлось для нас дело. Старшина выехал вперёд. Строй стал рассыпаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50