С графом Федерико Эрнест ловил форель в речке.
В конце октября они уехали из Кортина д'Ампеццо в Венецию и поселились в отеле «Гритти-палас», расположенном в старинном дворце у канала.
Отсюда, из Венеции, Хемингуэй совершил путешествие в Фоссальту и дальше, к тому месту, где был когда-то ранен. Окопы первой мировой войны давно заросли травой и сровнялись с землей. Земля залечивала свои раны легче и лучше, чем люди.
Хемингуэй определил примерное место, где был ранен, приняв небольшую яму за след воронки, оставшейся от взрыва мины, и хотел проделать там ту процедуру, которую впоследствии проделает герой его романа «За рекой, в тени деревьев» полковник Кантуэлл, но постеснялся людей и ограничился только тем, что зарыл в этой яме банкнот в тысячу лир — сумму, которая полагалась ему за его итальянские ордена. В Венецию он вернулся в тот день, по словам Мэри, «мудрым и ликующим».
Большую часть ноября они с Мэри провели на острове Торчелло, в часе езды от Венеции, где он не уставал любоваться старинной церковью XI века. С ее башни в бинокль можно было видеть Фоссальту. На Торчелло он обычно по утрам работал, а с середины дня охотился на уток. Там им был написан для журнала «Холидей» очерк о Гольфстриме «Великая голубая река».
На зиму они вернулись в Кортина д'Ампеццо и сняли там дом на самой окраине. Неподалеку жил брат Федерико Кехлера, граф Карло Кехлер. Вместе с ним они часто устраивали охоту на куропаток.
Однажды они отправились в частный заповедник барона Франчетти и по дороге должны были захватить одну знакомую графа Карло. Когда она села в машину, Хемингуэй в сумерках не разглядел ее.
Весь день шел дождь, все они вымокли до нитки и с удовольствием после охоты собрались в охотничьем домике у огня, чтобы отдохнуть и согреться глотком виски. Хемингуэй заглянул на кухню и застал там девушку, которую мельком видел утром. Она сидела у огня и пыталась длинными пальцами расчесать свои блестящие темные волосы, падавшие на плечи. Девушка словно сошла с картины какого-нибудь старинного мастера — высокая, длинноногая, с бледной и очень смуглой кожей и профилем, от которого щемило сердце.
Звали ее Адриана Иванчич, ей было тогда девятнадцать лет, и происходила она из старинного далматинского рода.
Адриана впервые попала на охоту, устала, и, кроме того, когда она стреляла, гильза попала ей в лоб. Увидев, как она пытается привести в порядок свои волосы, Хемингуэй вытащил из кармана костяной гребень, разломал его пополам и половину отдал Адриане.
Все увлеченно говорили о сегодняшней охоте. Хемингуэй стал рассказывать об Африке, об Испании, о Кубе. Он был великолепным рассказчиком и быстро завладел вниманием всех собравшихся. Но рассказывал он для нее.
Потом он пригласил Адриану позавтракать с ним и с Мэри. Она принесла с собой альбом своих рисунков, и Эрнест вписал в этот альбом свой автограф.
В конце этого 1948 года Хемингуэй впервые упомянул в письме Чарльзу Скрибнеру, что работает над романом о море, земле и воздухе. Он писал, что работает над частью, посвященной морю, и что это самая трудная часть, потому что она охватывает период с 1933 по 1944 год. Он объяснял Скрибнеру, что работа идет медленно по двум причинам. Во-первых, его мучит постоянный звон в ушах, из-за чего он уже в течение пятнадцати месяцев вынужден каждые четыре часа принимать лекарство. А во-вторых, на этот раз он хочет написать так хорошо, как не писал еще никогда в своей жизни.
Однако злой рок как будто преследовал Эрнеста и Мэри: катаясь на лыжах, Мэри сломала ногу, а Эрнест долго лежал с простудой. И в довершение всех бед в марте во время охоты на уток кусочек пыжа попал ему в глаз. Доктора в Кортина д'Ампеццо боялись, что в глаз занесена инфекция, Хемингуэю пришлось отправиться в Падую и лечь там в больницу.
В письме Чарльзу Скрибнеру Эрнест писал: «Я не буду допускать к себе фотографов или репортеров, потому что я слишком устал — я веду свою борьбу — и еще потому, что все мое лицо покрыто коркой, как после ожога. У меня стрептококковое заражение, страфилококковое заражение (вероятно, я пишу это слово с ошибками), плюс рожистое воспаление, в меня вогнали тринадцать с половиной миллионов кубиков пенициллина и еще три с половиной миллиона, когда начался рецидив. Доктора в Кортина думали, что инфекция может перейти в мозг и привести к менингиту, поскольку левый глаз был поражен целиком и совершенно закрылся, так что, когда я открывал его с помощью борной, большая часть ресниц вылезала. Такое заражение могло произойти от пыли на плохих дорогах, а также от обрывков пыжа.
До сих пор не могу бриться. Дважды пытался, но кожа сдирается, как почтовая марка. Поэтому стригусь ножницами раз в неделю. Физиономия при этом выглядит небритой, но не настолько, как если бы я отпускал бороду. Все вышеизложенное истинная правда, и вы можете рассказывать это кому угодно, включая прессу».
На Хемингуэя, часто думавшего о смерти, этот случай произвел очень тягостное впечатление. Ему вновь стало казаться, что смерть настигнет его в ближайшем будущем и он не успеет написать всего, что задумал. Под влиянием этих мрачных мыслей он оставил работу над задуманным большим романом о войне на суше, на море и в воздухе и принялся за рассказ об охоте на уток в лагуне Венеции. И вдруг, как это бывало с ним не раз, когда он начинал писать рассказ, творческое воображение, получив толчок, заработало, ощущения, вызванные недавним посещением тех мест, где он когда-то воевал, вспыхнули особенно ярко, и он понял, что рассказ об охоте на уток вырастает в роман о Венеции.
Выйдя из больницы, он вернулся в Венецию, и опять они поселились в отеле «Гритти», где он успел подружиться с метрдотелем Ренато Корради, выпивали в баре «Гарри», обедали с Адрианой Иванчич и ее братом Джанфранко.
Эта девятнадцатилетняя девушка, занимавшаяся рисованием и писанием стихов, притягивала его к себе, ему было приятно бывать с ней, ее молодость и красота радовали его. Очень скоро он начал называть ее «Дочка».
Адриана Иванчич впоследствии, уже после смерти Хемингуэя, вспоминала: «Сначала я немного скучала в обществе этого пожилого и так много видевшего человека, который говорил медленно, растягивая слова, так что мне не всегда удавалось понять его. Но я чувствовала, что ему приятно бывать со мною и разговаривать, разговаривать.
При моем появлении он начинал сразу же смущенно улыбаться и переваливаться с ноги на ногу, как большой медведь. Он не очень любил знакомиться с новыми людьми, но моих молодых друзей встречал радушно. Ему нравилось рассказывать нам об охоте и о войне. Юмористические детали в его рассказах вызывали у нас смех, он тоже начинал смеяться с нами громче всех. Постепенно большой медведь с чуть усталой улыбкой преображался, молодел в нашем обществе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
В конце октября они уехали из Кортина д'Ампеццо в Венецию и поселились в отеле «Гритти-палас», расположенном в старинном дворце у канала.
Отсюда, из Венеции, Хемингуэй совершил путешествие в Фоссальту и дальше, к тому месту, где был когда-то ранен. Окопы первой мировой войны давно заросли травой и сровнялись с землей. Земля залечивала свои раны легче и лучше, чем люди.
Хемингуэй определил примерное место, где был ранен, приняв небольшую яму за след воронки, оставшейся от взрыва мины, и хотел проделать там ту процедуру, которую впоследствии проделает герой его романа «За рекой, в тени деревьев» полковник Кантуэлл, но постеснялся людей и ограничился только тем, что зарыл в этой яме банкнот в тысячу лир — сумму, которая полагалась ему за его итальянские ордена. В Венецию он вернулся в тот день, по словам Мэри, «мудрым и ликующим».
Большую часть ноября они с Мэри провели на острове Торчелло, в часе езды от Венеции, где он не уставал любоваться старинной церковью XI века. С ее башни в бинокль можно было видеть Фоссальту. На Торчелло он обычно по утрам работал, а с середины дня охотился на уток. Там им был написан для журнала «Холидей» очерк о Гольфстриме «Великая голубая река».
На зиму они вернулись в Кортина д'Ампеццо и сняли там дом на самой окраине. Неподалеку жил брат Федерико Кехлера, граф Карло Кехлер. Вместе с ним они часто устраивали охоту на куропаток.
Однажды они отправились в частный заповедник барона Франчетти и по дороге должны были захватить одну знакомую графа Карло. Когда она села в машину, Хемингуэй в сумерках не разглядел ее.
Весь день шел дождь, все они вымокли до нитки и с удовольствием после охоты собрались в охотничьем домике у огня, чтобы отдохнуть и согреться глотком виски. Хемингуэй заглянул на кухню и застал там девушку, которую мельком видел утром. Она сидела у огня и пыталась длинными пальцами расчесать свои блестящие темные волосы, падавшие на плечи. Девушка словно сошла с картины какого-нибудь старинного мастера — высокая, длинноногая, с бледной и очень смуглой кожей и профилем, от которого щемило сердце.
Звали ее Адриана Иванчич, ей было тогда девятнадцать лет, и происходила она из старинного далматинского рода.
Адриана впервые попала на охоту, устала, и, кроме того, когда она стреляла, гильза попала ей в лоб. Увидев, как она пытается привести в порядок свои волосы, Хемингуэй вытащил из кармана костяной гребень, разломал его пополам и половину отдал Адриане.
Все увлеченно говорили о сегодняшней охоте. Хемингуэй стал рассказывать об Африке, об Испании, о Кубе. Он был великолепным рассказчиком и быстро завладел вниманием всех собравшихся. Но рассказывал он для нее.
Потом он пригласил Адриану позавтракать с ним и с Мэри. Она принесла с собой альбом своих рисунков, и Эрнест вписал в этот альбом свой автограф.
В конце этого 1948 года Хемингуэй впервые упомянул в письме Чарльзу Скрибнеру, что работает над романом о море, земле и воздухе. Он писал, что работает над частью, посвященной морю, и что это самая трудная часть, потому что она охватывает период с 1933 по 1944 год. Он объяснял Скрибнеру, что работа идет медленно по двум причинам. Во-первых, его мучит постоянный звон в ушах, из-за чего он уже в течение пятнадцати месяцев вынужден каждые четыре часа принимать лекарство. А во-вторых, на этот раз он хочет написать так хорошо, как не писал еще никогда в своей жизни.
Однако злой рок как будто преследовал Эрнеста и Мэри: катаясь на лыжах, Мэри сломала ногу, а Эрнест долго лежал с простудой. И в довершение всех бед в марте во время охоты на уток кусочек пыжа попал ему в глаз. Доктора в Кортина д'Ампеццо боялись, что в глаз занесена инфекция, Хемингуэю пришлось отправиться в Падую и лечь там в больницу.
В письме Чарльзу Скрибнеру Эрнест писал: «Я не буду допускать к себе фотографов или репортеров, потому что я слишком устал — я веду свою борьбу — и еще потому, что все мое лицо покрыто коркой, как после ожога. У меня стрептококковое заражение, страфилококковое заражение (вероятно, я пишу это слово с ошибками), плюс рожистое воспаление, в меня вогнали тринадцать с половиной миллионов кубиков пенициллина и еще три с половиной миллиона, когда начался рецидив. Доктора в Кортина думали, что инфекция может перейти в мозг и привести к менингиту, поскольку левый глаз был поражен целиком и совершенно закрылся, так что, когда я открывал его с помощью борной, большая часть ресниц вылезала. Такое заражение могло произойти от пыли на плохих дорогах, а также от обрывков пыжа.
До сих пор не могу бриться. Дважды пытался, но кожа сдирается, как почтовая марка. Поэтому стригусь ножницами раз в неделю. Физиономия при этом выглядит небритой, но не настолько, как если бы я отпускал бороду. Все вышеизложенное истинная правда, и вы можете рассказывать это кому угодно, включая прессу».
На Хемингуэя, часто думавшего о смерти, этот случай произвел очень тягостное впечатление. Ему вновь стало казаться, что смерть настигнет его в ближайшем будущем и он не успеет написать всего, что задумал. Под влиянием этих мрачных мыслей он оставил работу над задуманным большим романом о войне на суше, на море и в воздухе и принялся за рассказ об охоте на уток в лагуне Венеции. И вдруг, как это бывало с ним не раз, когда он начинал писать рассказ, творческое воображение, получив толчок, заработало, ощущения, вызванные недавним посещением тех мест, где он когда-то воевал, вспыхнули особенно ярко, и он понял, что рассказ об охоте на уток вырастает в роман о Венеции.
Выйдя из больницы, он вернулся в Венецию, и опять они поселились в отеле «Гритти», где он успел подружиться с метрдотелем Ренато Корради, выпивали в баре «Гарри», обедали с Адрианой Иванчич и ее братом Джанфранко.
Эта девятнадцатилетняя девушка, занимавшаяся рисованием и писанием стихов, притягивала его к себе, ему было приятно бывать с ней, ее молодость и красота радовали его. Очень скоро он начал называть ее «Дочка».
Адриана Иванчич впоследствии, уже после смерти Хемингуэя, вспоминала: «Сначала я немного скучала в обществе этого пожилого и так много видевшего человека, который говорил медленно, растягивая слова, так что мне не всегда удавалось понять его. Но я чувствовала, что ему приятно бывать со мною и разговаривать, разговаривать.
При моем появлении он начинал сразу же смущенно улыбаться и переваливаться с ноги на ногу, как большой медведь. Он не очень любил знакомиться с новыми людьми, но моих молодых друзей встречал радушно. Ему нравилось рассказывать нам об охоте и о войне. Юмористические детали в его рассказах вызывали у нас смех, он тоже начинал смеяться с нами громче всех. Постепенно большой медведь с чуть усталой улыбкой преображался, молодел в нашем обществе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138