Московский летописный свод
Дмитрий Иванович не терпел медлительности в делах своих. Умение быстро проводить в жизнь принятые решения, – даже не останавливаясь перед крутыми мерами, – было одною из основных особенностей его характера. И это значительно ускорило восстановление Москвы: едва начали очищать город от трупов, он уже разослал по всем окрестным селам повеление рубить лес и заготовленные ^бревна свозить в Москву. Каждому селу был дан определенный урок, который надлежало, под наблюдением княжеских предстателей, выполнить в течение десяти дней.
Строительные материалы начали поступать немедленно, и тысячи людей – крестьян и воинов – под руководством опытных мастеров, приступили к отстройке города и посада. Дмитрий сам с утра до ночи был на ногах, поспевал всюду, и дело спорилось быстро.
Прежде чем распустить по домам собранные в северных землях ополчения, Дмитрий Иванович решил использовать их для того, чтобы наказать за предательство вероломных князей. Московская рать, под начальством князя Боброка-Волынского, вошла в Рязанскую землю, только что ограбленную отходившей ордой Тохтамыша, и без всякой жалости подвергла ее еще более жестокому опустошению. Князь Олег Иванович, едва успевший возвратиться из Литвы, снова бежал, и московское войско, как гласит летопись, «землю его всю до, остатка взяше и пусту сотвориша, и огнем пожгоша, и мнози люди в полон уведоша, и пуще ему стало, нежели от татарской рати».
Расправившись с Рязанщиной, Дмитрий Иванович хотел той же участи подвергнуть и Суздальско-Нижегородское княжество. Но узнав о его намерениях, князь Дмитрий Константинович поспешил отправить к нему послов с изъявлением полной покорности и с покаянной. Он оправдывался тем, что Тохтамыш захватил его сыновей силою и, посылая их на переговоры с осажденными москвичами, поклялся, что в случае удачи он и в самом деле пощадит Москву. И что. когда он клятву свою нарушил, – князья Семен и Василий так смело обличали и корили хана, что в гневе он их домой не
отпустил, а увел пленниками в Орду. В заключение, ссылаясь на то, что сам он лежит на смертном одре, Нижегородский князь униженно просил сложить гнев на милость и пощадить его земли.
И, вняв мольбам своего умирающего тестя, Дмитрий Донской, – хотя и не очень всему этому верил, – повелел Боброку-Волынскому вести войско назад, в Москву.
К началу октября Москва уже была полностью очищена от следов пожара и разрушений. Многие не сильно пострадавшие здания были починены, другие быстро отстраивались, торговая площадь ожила, и в городе начал налаживаться обычный порядок. Главные храмы московские, снаружи еще покрытые гарью, внутри были очищены и прибраны, в них снова стало возможным совершать богослужения, но митрополит Киприан продолжал оставаться в.Твери, куда он отправился, покинув осажденную Москву. Среди москвичей это вызывало недоумение и ропот…
– Когда же такое было видано на Руси? – говорили в народе. – В грозный час владыка наш первым утек, а ворочаться ладит последним! Хоть бы поспешал помолиться над прахом убиенных христиан да освятить наши алтари, оскверненные погаными!
Но текли дни и недели, а Киприан не возвращался. От встречи с московским государем он хорошего не ждал, а в Твери его окружили пышностью и лестью, которые владыка любил. Князь Михаила Александрович всячески его обхаживал, думая переманить из Москвы в Тверь, ибо сейчас, в связи с нашествием Тохтамыша и ослаблением Дмитрия, у него снова воскресли надежды на великое княжение над Русью. И поддержка главы русской Церкви могла оказать ему в этом немалую помощь.
Наконец выведенный из терпения Дмитрий послал в Тверь своих бояр Семена Тимофеевича Вельяминова и Ми-хайлу Ивановича Морозова, с наказом митрополиту выехать в Москву.
Киприан прибыл к середине октября и великим князем был встречен сурово.
– Что же ты, отче, – сказал ему Дмитрий, не подходя под благословение, как то было в обычае, и даже не предлагая владыке сесть, – столько лет домогался московской митрополии того лишь ради, чтобы ныне эдак осрамиться перед целой Русью?
– В" чем срам мой, княже? – побагровев, спросил митрополит. – В том ли, что я, претерпев оскорбления черни, вывез
жену твою и новорожденного сына из Москвы и тем,спас их от верной погибели?
– Ты мне женою и сыном глаза не отводи! Их и без тебя нашлось бы кому вывезти. Да, может, и увозить бы не было нужды, ежели бы ты долга своего не позабыл! Я тебе Москву оставил, дабы ты держал в ней порядок и архипастырским словом своим крепил сердца людей. А ты что сделал? – Покинул паству свою и святыни наши на поругание татарам и первым убег, прикрывшись княгининой юбкой! И не чернь тебя оскорбляла, а московский народ проводил тебя, бегуна, как ты того заслужил! Это ли не срам?
– Опамятуйся, Дмитрей Иванович, и обуздай язык свой! Ибо не токмо со служителем Божьим говоришь, но с князем Церкви и с первоиерархом русским! И не тебе, сыну моему
; духовному, судить меня!
г – С тобою в этот час не сын твой духовный говорит, а государь русский, коему ты подвластен! За ослушание и за: измену не токмо судить, но и казнить тебя могу. Так бы и надобно сделать! Не сделаю потому лишь, что не одному тебе, 1 а всей Церкви православной причинил бы я тем ущерб. Но стал ты мне гадок и видеть тебя здесь не хочу! Чужак ты нам по крови, и русской души тебе не понять, инако не стал бы ты во дни нашей великой скорби сидеть в Твери, поколе тебя оттуда силой не вытащили! Не такой отец духовный нам надобен. Наши русские святители в страде земной всегда бывали своему князю первыми помбжниками и себя не жалели. Тебе же литовские князья милей, – вот и съезжай отсюда в обрат, на Литву, а мы тут и без тебя управимся!
– Кощунствуешь, княже, и того тебе Господь не простит! А на русской митрополии я укредлен патриархом, и не в твоей власти меня с нее согнать. Да и не сам ли ты меня на Москву призвал?
– В том каюсь. Призвал, а ныне оплошку свою хочу поправить. Что ты всегда руку моего ворога, князя Ольгер-да, держал, то я тебе простил и принял тебя с честью. Но разве мог я тогда знать, как ты себя в грозный для Руси час выявишь? А теперь вижу – не годен ты нам, вот и говорю: съезжай с Москвы! Три дня тебе кладу на сборы, а коли промедлишь, велю силой вывезти!
Здесь автор предвидит, что некоторые упрекнут его в анахронизме и скажут, что слово «юбка» не могло быть произнесено Дмитрием Донским, ибо гораздо позже перешло к нам из французского языка. Но это не так: слово «юбка», так же как «шуба» и «зипун», происходит от татарского «джу-. ба», – так называлась у татар долгополая одежда, носившаяся зимой. Западные языки заимствовали это слово через Россию.
– Если так, мне трех дней не нужно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60