Необходимо, чтобы все защищали святое дело федерации, потому что все мы — дети этой федерации. Хуан Мануэль — отец наш, он первый сядет на коня, чтобы во главе добрых федералистов выступить на защиту федерации. Но так как несправедливо было бы тащить на военную службу людей, которые могут быть полезны отечеству в другом деле, то Хуан Мануэль вручил мне пятьдесят билетов, освобождающих от военной службы. Я могу раздать их тем лицам, которые иным путем оказывают важные услуги отечеству. Ты должен знать, приятель, что истинные слуги отечества — это те, которые обличают тайные замыслы и подпольные интриги диких унитариев, потому что это худшие из всех унитариев. Не так ли?
— Так говорят, сеньора! — с поклоном отвечал отставной солдат, возвращая молодой негритянке, прислуживавшей ему, выпитую им чашку.
— Я тебе говорю, что это худшие: из-за них и из-за их интриг мы не имеем покоя. В стране нет мира, никто не может жить спокойно в своих домах и работать для своих семейств, как того желает Хуан Мануэль. Как ты полагаешь, разве такой должна быть жизнь в федерации?
— Конечно, нет!
— Жить так, чтобы никто не подлежал призыву, чтобы все были мирными супругами, богатые и бедные. Вот это называется, настоящей федерацией. Не так ли?
— Ода, сеньора!
— А этого-то именно и не хотят дикие унитарии. Поэтому всякий, кто откроет правительству их тайные замыслы, настоящий слуга отечества и настоящий федералист. Моя дверь и дверь Хуана Мануэля всегда открыты для слуг федерации в случае нужды.
— Я всегда был, сеньора, федералистом!
— Знаю! Поэтому я и послала за тобой, уверенная, что ты не утаишь правды, если узнаешь что-либо полезное для нашего дела.
— Что же я могу знать, сеньора? Ведь я живу постоянно среди федералистов!
— Как знать?! Вы — честные, простые люди, вас так легко обмануть. Скажи, у кого ты служил в последнее время?
— Я и сейчас служу у англичанина.
— Знаю, а раньше у кого?
— Раньше я жил у одной молодой вдовы.
— Звали ее доньей Эрмосой, да?
— Да, сеньора!
— А-а! Вот в этом-то вся штука! Здесь мы узнаем все! Знай, товарищ, горе тому, кто вздумает обмануть Хуана Мануэля или Марию-Хосефу! — прошипела она, вперив: свои маленькие злорадные глазки в лицо своего собеседника, который дрожал всем телом, не понимая, чего от него хотят.
— Когда ты поступил к этой госпоже?
— В ноябре прошлого года
— А когда ты ушел?
— В мае этого года.
— В мае? Какого числа, ты не помнишь, не пятого ли мая?
— Да, кажется, пятого числа.
— А почему ты ушел от этой госпожи?
— Сеньора сказала нам, что хочет сократить свои расходы, и отпустила вместе со мной повара и еще одного мальчика испанца. Отпуская нас, она дала каждому по золотому унцу и сказала, что, быть может, со временем она опять примет нас к себе на службу, и чтобы в случае нужды мы во всякое время обращались к ней.
— Скажите, какая добрая госпожа! — ехидно и злорадно воскликнула донья Мария-Хосефа, тряся своей старой седой головой. — Ха, ха, ха… Она собирается сокращать расходы, а сама раздает золотые унцы! Это интересно!
— Да, сеньора, донья Эрмоса — лучшая госпожа, какую я когда-либо знавал в своей жизни!
Донья Мария-Хосефа даже и не слышала этих слов: она была поглощена интимной беседой с господином чертом, ее советником и пособником.
— Скажи мне, в какое время донья Эрмоса отпустила тебя и других слуг?
— Часов в семь или восемь утра!
— А она всегда встает так рано?
— Нет, комнатная прислуга говорила, что она, напротив того, имеет привычку спать до позднего утра.
— Ах, поздно! Я так и знала! Не заметил ли ты чего-нибудь особенного в доме?
— Нет, сеньора, ничего!
— Видал ты кого-нибудь в ту ночь?
— Нет, никого, сеньора, мы не видали.
А кого из слуг оставила при себе донья Эрмоса?
— Педро!
— А кто он такой?
— Старый солдат, служивший в войну за независимость, на глазах которого родилась сеньора.
— Кого еще?
— Молоденькую служанку, которую сеньора привезла с собой из Тукумана, и двух старых негров, которые смотрят за дачей.
— Прекрасно! До сих пор ты говорил мне правду. А теперь я хочу спросить тебя об одной вещи, очень важной для Хуана Мануэля и для федерации…
— Я всегда говорю правду, сеньора! — сказал злополучный слуга англичанина, невольно потупив взор перед испытующим и злобным взглядом своей собеседницы.
— Мы это сейчас увидим. За пять месяцев, что ты служил у доньи Эрмосы, какие мужчины бывали у нее по вечерам?
— Никакие, сеньора!
— Как! У нее не бывал никто!?
— За все время, что я жил у нее, я знаю точно, что у нее ни разу никто не был вечером!
— А сам-то ты был дома в это время?
— Я никогда не отлучался из дома, потому что в лунные вечера сеньора часто приказывала запрягать лошадей и везти себя на набережную, там она выходила из экипажа и некоторое время прогуливалась.
— Ах, она любила прогулки!
— Да, сеньора обычно брала с собой маленькую Лизу, и вместе они гуляли при луне и беседовали между собой.
— Маленькую донью Лизу! Гм, она вероятно очень заботилась об этой девочке?
— Да, так заботилась, как будто она родная ей!
— Да, вероятно, это так и есть!
— Ах, нет, сеньора, она совсем чужая ей!
— Неужели! А люди говорят, что она — ее дочь!
— Боже правый! Да, ведь, донья Эрмоса еще сама-то совсем девочка, а донье Лизе уже четырнадцатый год!
— Ты говоришь, донья Эрмоса еще молода. Сколько же ей может быть лет?
— Двадцать два — двадцать три, никак не больше!
— Конечно, не считая того времени, когда она сосала грудь и ползала на четвереньках! — злобно засмеялась донья Мария-Хосефа. — Ну, а с кем, говоришь ты, она разгуливала по набережной ночами?
— Да с доньей Лизой!
— В самом деле! И она никого не встречала во время этих прогулок?
— Никогда никого, сеньора!
— Она, конечно, шептала молитвы! — насмешливо сказала злая старуха.
— Не знаю, сеньора, но только могу вас уверить, что она никого не встречала и что по вечерам никто не входил в дом, — повторил кучер, становясь осторожнее в своих ответах, потому что видел явную недоброжелательность этой сеньоры к своей госпоже, которую он любил и которой был предан.
Донья Мария-Хосефа на минуту призадумалась.
— Это обстоятельство совершенно меняет все мои планы! — прошептала она. — Ну, скажи мне, — продолжала она, обращаясь к кучеру англичанина, — днем она также не принимала никого?
— Нет, днем время от времени к ней приезжали какие-то дамы.
— Я спрашиваю о мужчинах!
— Иногда приезжал сеньор дель Кампо, дон Мигель двоюродный брат сеньоры.
— Он бывал каждый день?
— Нет, раз или два в неделю.
— С тех пор как эта госпожа отпустила тебя, был ты у нее?
— Да, я там был три раза.
— Ну, а когда ты приходил туда, кого ты видел, кроме самой хозяйки?
— Никого!
— В самом деле?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— Так говорят, сеньора! — с поклоном отвечал отставной солдат, возвращая молодой негритянке, прислуживавшей ему, выпитую им чашку.
— Я тебе говорю, что это худшие: из-за них и из-за их интриг мы не имеем покоя. В стране нет мира, никто не может жить спокойно в своих домах и работать для своих семейств, как того желает Хуан Мануэль. Как ты полагаешь, разве такой должна быть жизнь в федерации?
— Конечно, нет!
— Жить так, чтобы никто не подлежал призыву, чтобы все были мирными супругами, богатые и бедные. Вот это называется, настоящей федерацией. Не так ли?
— Ода, сеньора!
— А этого-то именно и не хотят дикие унитарии. Поэтому всякий, кто откроет правительству их тайные замыслы, настоящий слуга отечества и настоящий федералист. Моя дверь и дверь Хуана Мануэля всегда открыты для слуг федерации в случае нужды.
— Я всегда был, сеньора, федералистом!
— Знаю! Поэтому я и послала за тобой, уверенная, что ты не утаишь правды, если узнаешь что-либо полезное для нашего дела.
— Что же я могу знать, сеньора? Ведь я живу постоянно среди федералистов!
— Как знать?! Вы — честные, простые люди, вас так легко обмануть. Скажи, у кого ты служил в последнее время?
— Я и сейчас служу у англичанина.
— Знаю, а раньше у кого?
— Раньше я жил у одной молодой вдовы.
— Звали ее доньей Эрмосой, да?
— Да, сеньора!
— А-а! Вот в этом-то вся штука! Здесь мы узнаем все! Знай, товарищ, горе тому, кто вздумает обмануть Хуана Мануэля или Марию-Хосефу! — прошипела она, вперив: свои маленькие злорадные глазки в лицо своего собеседника, который дрожал всем телом, не понимая, чего от него хотят.
— Когда ты поступил к этой госпоже?
— В ноябре прошлого года
— А когда ты ушел?
— В мае этого года.
— В мае? Какого числа, ты не помнишь, не пятого ли мая?
— Да, кажется, пятого числа.
— А почему ты ушел от этой госпожи?
— Сеньора сказала нам, что хочет сократить свои расходы, и отпустила вместе со мной повара и еще одного мальчика испанца. Отпуская нас, она дала каждому по золотому унцу и сказала, что, быть может, со временем она опять примет нас к себе на службу, и чтобы в случае нужды мы во всякое время обращались к ней.
— Скажите, какая добрая госпожа! — ехидно и злорадно воскликнула донья Мария-Хосефа, тряся своей старой седой головой. — Ха, ха, ха… Она собирается сокращать расходы, а сама раздает золотые унцы! Это интересно!
— Да, сеньора, донья Эрмоса — лучшая госпожа, какую я когда-либо знавал в своей жизни!
Донья Мария-Хосефа даже и не слышала этих слов: она была поглощена интимной беседой с господином чертом, ее советником и пособником.
— Скажи мне, в какое время донья Эрмоса отпустила тебя и других слуг?
— Часов в семь или восемь утра!
— А она всегда встает так рано?
— Нет, комнатная прислуга говорила, что она, напротив того, имеет привычку спать до позднего утра.
— Ах, поздно! Я так и знала! Не заметил ли ты чего-нибудь особенного в доме?
— Нет, сеньора, ничего!
— Видал ты кого-нибудь в ту ночь?
— Нет, никого, сеньора, мы не видали.
А кого из слуг оставила при себе донья Эрмоса?
— Педро!
— А кто он такой?
— Старый солдат, служивший в войну за независимость, на глазах которого родилась сеньора.
— Кого еще?
— Молоденькую служанку, которую сеньора привезла с собой из Тукумана, и двух старых негров, которые смотрят за дачей.
— Прекрасно! До сих пор ты говорил мне правду. А теперь я хочу спросить тебя об одной вещи, очень важной для Хуана Мануэля и для федерации…
— Я всегда говорю правду, сеньора! — сказал злополучный слуга англичанина, невольно потупив взор перед испытующим и злобным взглядом своей собеседницы.
— Мы это сейчас увидим. За пять месяцев, что ты служил у доньи Эрмосы, какие мужчины бывали у нее по вечерам?
— Никакие, сеньора!
— Как! У нее не бывал никто!?
— За все время, что я жил у нее, я знаю точно, что у нее ни разу никто не был вечером!
— А сам-то ты был дома в это время?
— Я никогда не отлучался из дома, потому что в лунные вечера сеньора часто приказывала запрягать лошадей и везти себя на набережную, там она выходила из экипажа и некоторое время прогуливалась.
— Ах, она любила прогулки!
— Да, сеньора обычно брала с собой маленькую Лизу, и вместе они гуляли при луне и беседовали между собой.
— Маленькую донью Лизу! Гм, она вероятно очень заботилась об этой девочке?
— Да, так заботилась, как будто она родная ей!
— Да, вероятно, это так и есть!
— Ах, нет, сеньора, она совсем чужая ей!
— Неужели! А люди говорят, что она — ее дочь!
— Боже правый! Да, ведь, донья Эрмоса еще сама-то совсем девочка, а донье Лизе уже четырнадцатый год!
— Ты говоришь, донья Эрмоса еще молода. Сколько же ей может быть лет?
— Двадцать два — двадцать три, никак не больше!
— Конечно, не считая того времени, когда она сосала грудь и ползала на четвереньках! — злобно засмеялась донья Мария-Хосефа. — Ну, а с кем, говоришь ты, она разгуливала по набережной ночами?
— Да с доньей Лизой!
— В самом деле! И она никого не встречала во время этих прогулок?
— Никогда никого, сеньора!
— Она, конечно, шептала молитвы! — насмешливо сказала злая старуха.
— Не знаю, сеньора, но только могу вас уверить, что она никого не встречала и что по вечерам никто не входил в дом, — повторил кучер, становясь осторожнее в своих ответах, потому что видел явную недоброжелательность этой сеньоры к своей госпоже, которую он любил и которой был предан.
Донья Мария-Хосефа на минуту призадумалась.
— Это обстоятельство совершенно меняет все мои планы! — прошептала она. — Ну, скажи мне, — продолжала она, обращаясь к кучеру англичанина, — днем она также не принимала никого?
— Нет, днем время от времени к ней приезжали какие-то дамы.
— Я спрашиваю о мужчинах!
— Иногда приезжал сеньор дель Кампо, дон Мигель двоюродный брат сеньоры.
— Он бывал каждый день?
— Нет, раз или два в неделю.
— С тех пор как эта госпожа отпустила тебя, был ты у нее?
— Да, я там был три раза.
— Ну, а когда ты приходил туда, кого ты видел, кроме самой хозяйки?
— Никого!
— В самом деле?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61