меня провожал один человек, ты его знаешь, это Бирбомоно — он один остался верен мне в несчастье, его преданность не изменяла мне никогда, его уважение ко мне осталось прежним, поэтому я не имею от него тайн, он разделял мои радости и горести, он уже не слуга мой, а друг.
— Я его отблагодарю, — сказал маркиз.
— Благодарность, которую он поймет лучше всего и которая больше других ему польстит, брат, — это если ты согласишься пожать ему руку.
— Он достоин этого отличия, сестра, и, конечно, несмотря на расстояние, разделяющее нас, я непременно это сделаю.
Ничего большего донна Клара не могла требовать от надменного дворянина и не настаивала.
— Я заставила Бирбомоно купить под чужим именем этот дом, и с тех пор всегда здесь жила, но часто оставляла его, иногда даже на целые месяцы и годы, под надзором чернокожего невольника по имени Аристид, которого я купила ребенком. Что еще сказать тебе, брат? Скрываясь то под одними одеждами, то под другими, я общалась с буканьерами, исходила остров вдоль и поперек, даже ездила в Мексику, где мой отец был вице-королем. Я сделала еще больше: я пересекла море и объехала Францию и Испанию, отыскивая своего ребенка, осматривая самые жалкие деревушки, входя в самые бедные хижины… и все напрасно, все!
Она заплакала. Брат глядел на нее с сочувствием, не смея помешать ей; горесть этой несчастной матери казалась ему так же велика, как и древней Ниобеи. Клара лихорадочным движением отерла слезы и продолжала прерывающимся голосом:
— Два раза мне казалось, что я напала на след, и сердце мое начинало биться сильнее от надежды. Первый раз в Мадриде я нечаянно узнала, что мой отец усыновил какого-то ребенка и воспитывает его так старательно и нежно, как будто связан с ним кровными узами; ребенка этого я видела, ему было тогда около шести лет, он был красив. Его мужественные и гордые черты показались мне имеющими сходство с одним человеком; я сумела приблизиться к этому прелестному ребенку и разговорилась с ним. Его звали Гусман де Тудела, но это имя могло быть подложное. Я осведомилась… увы, я ошиблась, это имя было его собственным! Обманутая надежда чуть не свела меня с ума.
— Бедная сестра! — прошептал маркиз, подавляя вздох. — Что же ты сделала тогда?
— Я уехала, я оставила Испанию, как проклятую землю, однако, признаться ли тебе, брат, воспоминание об этом ребенке никогда не выходит из моих мыслей. Я еще слышу звуки его голоса, нежного и свежего, заставлявшего дрожать мое сердце, после стольких лет черты его так свежи в моей памяти, что если бы случай свел нас, я узнала бы его, я в этом уверена. Не странно ли это, скажи, брат?
— Действительно, очень странно, милая Клара, но, пожалуйста, продолжай. Этот ребенок теперь превратился во взрослого мужчину, и я также его знаю, он сейчас в Америке, и, может быть, всемогущий Господь сведет вас вместе.
— Ты как-то странно говоришь это, Санчо.
— Не приписывай моим словам больше важности, чем они имеют в действительности, сестра, продолжай, я слушаю тебя.
— Во второй раз здесь, на Эспаньоле, около двух лет тому назад, случай привел меня в городок Сан-Хуан. Я вошла в церковь; по окончании молитвы я выходила, когда очутилась возле кропильницы, лицом к лицу с очаровательной молодой девушкой, которая протягивала мне пальцы, орошенные святой водой. Не знаю, почему, но при виде этой незнакомой юной девушки я вздрогнула, сердце забилось в моей груди, она поклонилась мне с кроткой улыбкой и ушла. Несколько минут я стояла не двигаясь, в странном волнении, сжимавшем мне сердце, как в тисках, устремив на нее глаза и смотря, как она уходит. Наконец я решилась следовать за ней издали. Когда она вошла в дом недалеко от церкви, я осведомилась, как ее зовут. Ее имя — донья Хуана д'Авила: это питомица дона Фернандо д'Авила. Я устроила так, чтобы опять встретиться с ней, я говорила с ней, мало-помалу успела с ней сойтись и даже бывала в доме, где она жила почти одна со старой дуэньей по имени Чиала. Ее опекун, дон Фернандо д'Авила, жил на Тортуге, где был губернатором. Донья Хуана не знала своих родных, она не помнила ни мать, ни отца, ей дали фамилию ее опекуна и она носила это имя, не заботясь об этом, она знала только, но очень неопределенно, что ее поручил ребенком дону Фернандо какой-то знатный человек, принадлежавший к одной из могущественнейших фамилий Кастилии, человек этот, имя которого составляет тайну и никогда при ней не произносилось, не терял ее из виду и установил за нею надзор, хоть и тайный, но неусыпный; он протежировал дону Фернандо, который был обязан ему всем и быстро шел в гору. Поэтому храбрый идальго был предан душой и телом своему покровителю, хотя испытывал искреннюю привязанность к своей питомице, которую считал как бы своей дочерью. Все эти подробности, которые я узнавала в продолжение двух лет, в высшей степени возбудили мое любопытство. Не будучи в состоянии выдержать дольше, я несколько дней тому назад отправила Бирбомоно в Сан-Хуан, чтобы постараться узнать что-нибудь положительное, что оправдало бы неопределенную надежду, которая сжигает мне сердце.
— Ну и что же? — с любопытством спросил дон Санчо.
— Донья Хуана, — с грустью ответила донна Клара, — уехала из Сан-Хуана к своему опекуну на Черепаший остров; но, — прибавила она с лихорадочной энергией, — я поеду на Тортугу, расспрошу дона Фернандо и…
— Извини, сестра, — перебил дон Санчо, — тебе больше нечего рассказать мне?
— Нечего, брат, ты знаешь теперь так же хорошо, как и я, какова была моя жизнь после нашей разлуки.
— Благодарю тебя, сестра, за твое доверие… Теперь моя очередь говорить, а потом, когда ты выслушаешь меня, мы вместе подумаем, что нам следует предпринять. Слушай же меня с величайшим вниманием, потому что, клянусь, мой рассказ тебя заинтересует.
Донна Клара вздрогнула при этих словах и, устремив свои большие глаза, полные слез, на маркиза, сказала глухим голосом:
— Говори, брат, я слушаю.
Глава XVII. Задушевный разговор
Завтрак кончился задолго до приезда дона Санчо; брат и сестра перешли из столовой в другую комнату, чтобы дать возможность негру убрать со стола. Комната эта служила спальней донне Кларе; меблированная так же просто, как и весь дом, она тем не менее издавала то нежное благоухание, которое указывает даже людям малочувствительным на любимое убежище светской женщины.
Донна Клара придвинула брату стул, села на другой, напротив него, и, нежно положив свою руку на его руку, сказала:
— Теперь говори, брат, я тебя слушаю.
Маркиз устремил проницательный взгляд на сестру и, видя ее столь печальной и бледной, подавил вздох.
— Ты нашел меня сильно изменившейся, не правда ли, брат? — спросила она с меланхолической улыбкой. — Это оттого, что я очень страдала с тех пор, как мы не виделись, но не об этом теперь идет речь, — прибавила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Я его отблагодарю, — сказал маркиз.
— Благодарность, которую он поймет лучше всего и которая больше других ему польстит, брат, — это если ты согласишься пожать ему руку.
— Он достоин этого отличия, сестра, и, конечно, несмотря на расстояние, разделяющее нас, я непременно это сделаю.
Ничего большего донна Клара не могла требовать от надменного дворянина и не настаивала.
— Я заставила Бирбомоно купить под чужим именем этот дом, и с тех пор всегда здесь жила, но часто оставляла его, иногда даже на целые месяцы и годы, под надзором чернокожего невольника по имени Аристид, которого я купила ребенком. Что еще сказать тебе, брат? Скрываясь то под одними одеждами, то под другими, я общалась с буканьерами, исходила остров вдоль и поперек, даже ездила в Мексику, где мой отец был вице-королем. Я сделала еще больше: я пересекла море и объехала Францию и Испанию, отыскивая своего ребенка, осматривая самые жалкие деревушки, входя в самые бедные хижины… и все напрасно, все!
Она заплакала. Брат глядел на нее с сочувствием, не смея помешать ей; горесть этой несчастной матери казалась ему так же велика, как и древней Ниобеи. Клара лихорадочным движением отерла слезы и продолжала прерывающимся голосом:
— Два раза мне казалось, что я напала на след, и сердце мое начинало биться сильнее от надежды. Первый раз в Мадриде я нечаянно узнала, что мой отец усыновил какого-то ребенка и воспитывает его так старательно и нежно, как будто связан с ним кровными узами; ребенка этого я видела, ему было тогда около шести лет, он был красив. Его мужественные и гордые черты показались мне имеющими сходство с одним человеком; я сумела приблизиться к этому прелестному ребенку и разговорилась с ним. Его звали Гусман де Тудела, но это имя могло быть подложное. Я осведомилась… увы, я ошиблась, это имя было его собственным! Обманутая надежда чуть не свела меня с ума.
— Бедная сестра! — прошептал маркиз, подавляя вздох. — Что же ты сделала тогда?
— Я уехала, я оставила Испанию, как проклятую землю, однако, признаться ли тебе, брат, воспоминание об этом ребенке никогда не выходит из моих мыслей. Я еще слышу звуки его голоса, нежного и свежего, заставлявшего дрожать мое сердце, после стольких лет черты его так свежи в моей памяти, что если бы случай свел нас, я узнала бы его, я в этом уверена. Не странно ли это, скажи, брат?
— Действительно, очень странно, милая Клара, но, пожалуйста, продолжай. Этот ребенок теперь превратился во взрослого мужчину, и я также его знаю, он сейчас в Америке, и, может быть, всемогущий Господь сведет вас вместе.
— Ты как-то странно говоришь это, Санчо.
— Не приписывай моим словам больше важности, чем они имеют в действительности, сестра, продолжай, я слушаю тебя.
— Во второй раз здесь, на Эспаньоле, около двух лет тому назад, случай привел меня в городок Сан-Хуан. Я вошла в церковь; по окончании молитвы я выходила, когда очутилась возле кропильницы, лицом к лицу с очаровательной молодой девушкой, которая протягивала мне пальцы, орошенные святой водой. Не знаю, почему, но при виде этой незнакомой юной девушки я вздрогнула, сердце забилось в моей груди, она поклонилась мне с кроткой улыбкой и ушла. Несколько минут я стояла не двигаясь, в странном волнении, сжимавшем мне сердце, как в тисках, устремив на нее глаза и смотря, как она уходит. Наконец я решилась следовать за ней издали. Когда она вошла в дом недалеко от церкви, я осведомилась, как ее зовут. Ее имя — донья Хуана д'Авила: это питомица дона Фернандо д'Авила. Я устроила так, чтобы опять встретиться с ней, я говорила с ней, мало-помалу успела с ней сойтись и даже бывала в доме, где она жила почти одна со старой дуэньей по имени Чиала. Ее опекун, дон Фернандо д'Авила, жил на Тортуге, где был губернатором. Донья Хуана не знала своих родных, она не помнила ни мать, ни отца, ей дали фамилию ее опекуна и она носила это имя, не заботясь об этом, она знала только, но очень неопределенно, что ее поручил ребенком дону Фернандо какой-то знатный человек, принадлежавший к одной из могущественнейших фамилий Кастилии, человек этот, имя которого составляет тайну и никогда при ней не произносилось, не терял ее из виду и установил за нею надзор, хоть и тайный, но неусыпный; он протежировал дону Фернандо, который был обязан ему всем и быстро шел в гору. Поэтому храбрый идальго был предан душой и телом своему покровителю, хотя испытывал искреннюю привязанность к своей питомице, которую считал как бы своей дочерью. Все эти подробности, которые я узнавала в продолжение двух лет, в высшей степени возбудили мое любопытство. Не будучи в состоянии выдержать дольше, я несколько дней тому назад отправила Бирбомоно в Сан-Хуан, чтобы постараться узнать что-нибудь положительное, что оправдало бы неопределенную надежду, которая сжигает мне сердце.
— Ну и что же? — с любопытством спросил дон Санчо.
— Донья Хуана, — с грустью ответила донна Клара, — уехала из Сан-Хуана к своему опекуну на Черепаший остров; но, — прибавила она с лихорадочной энергией, — я поеду на Тортугу, расспрошу дона Фернандо и…
— Извини, сестра, — перебил дон Санчо, — тебе больше нечего рассказать мне?
— Нечего, брат, ты знаешь теперь так же хорошо, как и я, какова была моя жизнь после нашей разлуки.
— Благодарю тебя, сестра, за твое доверие… Теперь моя очередь говорить, а потом, когда ты выслушаешь меня, мы вместе подумаем, что нам следует предпринять. Слушай же меня с величайшим вниманием, потому что, клянусь, мой рассказ тебя заинтересует.
Донна Клара вздрогнула при этих словах и, устремив свои большие глаза, полные слез, на маркиза, сказала глухим голосом:
— Говори, брат, я слушаю.
Глава XVII. Задушевный разговор
Завтрак кончился задолго до приезда дона Санчо; брат и сестра перешли из столовой в другую комнату, чтобы дать возможность негру убрать со стола. Комната эта служила спальней донне Кларе; меблированная так же просто, как и весь дом, она тем не менее издавала то нежное благоухание, которое указывает даже людям малочувствительным на любимое убежище светской женщины.
Донна Клара придвинула брату стул, села на другой, напротив него, и, нежно положив свою руку на его руку, сказала:
— Теперь говори, брат, я тебя слушаю.
Маркиз устремил проницательный взгляд на сестру и, видя ее столь печальной и бледной, подавил вздох.
— Ты нашел меня сильно изменившейся, не правда ли, брат? — спросила она с меланхолической улыбкой. — Это оттого, что я очень страдала с тех пор, как мы не виделись, но не об этом теперь идет речь, — прибавила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44