Полк, учрежденный знаменитым князем Леопольдом Дессауским, многократно проявивший свою храбрость и военную дисциплину, был чрезвычайно удручен. Почти все его офицеры, богатые и бедные, убежденные в том, что по мере возможности исполнили свой долг, подали в отставку, в чем им, однако, было отказано. Во Франции и других странах офицер оставляет службу, когда захочет, но в прусской армии, где высшие и низшие служащие не уступят никакому воину в честолюбии и где все, принадлежащее к военной организации, вращается вокруг нее, принуждение было обычным делом в правление Фридриха Великого. Такое насилие весьма мало согласуется с понятием о чести; это призрак, который, однако, в нашей высшей культуре имеет больше значения, чем сущность ее. Хотя всякий поступок великого человека принято считать результатом его глубоко продуманных государственных принципов, но эту систему приневоливания, противную рассудку и опыту, да позволено будет отнести к тем причудам Фридриха, которые произошли случайно, а затем сделались его правилами. История этого монарха полна таких примеров; поклонники его умалчивают о них, философ неохотно собирает, а сонм историков не умеет ими пользоваться.
Вернемся снова к осаде Дрездена; ее продолжали лишь для того, чтобы с честью выйти из этого дела. Австрийцы горячо желали скорейшего окончания ее и с этой целью, вместе с имперскими войсками, пытались неожиданно атаковать королевскую армию, прикрывавшую корпус осаждающих. Главная квартира находилась во внешнем укреплении у слабо защищенной и прикрываемой одними форпостами деревни Груна, в некотором отдалении от лагеря. Казалось, это обстоятельство благоприятствовало неприятельскому предприятию. Враги льстили себе надеждой захватить короля в плен и вообще повторить Гохкирхское сражение. Все должно было произойти на рассвете, но, несмотря на быстроту, план этот окончился неудачей. Легкие австрийские войска проникли вперед, прусский полевой караул подался назад, король едва успел вскочить на лошадь и ускакать из деревни. Эта деревня была пределом, на котором остановились атакующие: с невероятной быстротой прусская армия стояла уже под ружьем. В течение трех минут можно было наблюдать необыкновенный переход стольких тысяч людей от состояния полнейшего покоя к величайшей деятельности. Пехота, кавалерия, артиллерия – все спало в палатках глубоким сном; по всей линии царила гробовая тишина, и разом все стало в боевой порядок. Солнце только что испускало первые лучи, предвещая прекрасный летний день, как вдруг ужасающий крик: «В ружье!» – повторенный тысячами голосов, пронесся по всему стану*]. Солдаты, полуодетые, бросились из палаток, построились, и вся армия сомкнутыми рядами пошла навстречу неприятелю, который тогда поспешно стал отступать, так как Даун вовсе не желал сражения.
При этом особенно отличились уланы, о которых следует здесь подробнее поговорить. Они принадлежали к особой, живущей в Польше немногочисленной части населения, имеющей свои нравы, обычаи и религию даже теперь, хотя они живут среди христиан. Они всегда отличались своей храбростью и преданностью республике, сражаясь во всех польских войнах за своих королей. И теперь они находились на службе Августа и предводимы были заслуженным саксонским офицером, майором Шибелем. Одеты они были как турки, составляли легкую конницу и вооружены были пиками. Повсюду уланы эти задирались с прусскими форпостами и арьергардами и сражались во время бегства, подобно древним парфянам.
Эта попытка атаки врасплох была причиной перемены в позиции короля. Прусский лагерь был удален от так называемого Большого сада, а для защиты левого фланга новой позиции сад был превращен в засеки. Высокие величественные деревья, почтенные и неоценимые по своей редкости, стоявшие рядами по великолепным аллеям, были срублены. В несколько часов весь этот рай, служивший для публичных гуляний жителей, отличавшийся своей обширностью, произведениями искусства и роскоши, украшение Германии, достойное могущественного монарха, был превращен в ужаснейшую пустыню. Еще до осады саксонцы зарыли здесь мраморные статуи, украшавшие его, и собрание королевских антиков, одно из превосходнейших по сю сторону Альп. Пруссаки ничего не заметили, и потому эти памятники сохранились для Саксонии.
С переменой позиции осада пошла слабее и исчезла всякая надежда на завоевание Дрездена. Ко всем препятствиям присоединилась еще потеря значительного прусского транспорта с военными припасами и хлебом, шедшего на восьми судах из Магдебурга и попавшего в руки австрийцев; в прусском лагере стал обнаруживаться недостаток, так как неприятель овладел Эльбой, прервав всякий подвоз по реке.
Фридрих только что намеревался снять осаду Дрездена, как узнал о взятии Глаца. Осажденные оповестили об этом радостной пальбой из орудий вокруг города. Король узнал об этом несчастии от австрийского генерала Нугента, взятого в плен во время одной из вылазок. Вначале король был совершенно ошеломлен, так как пункт этот считался сильно укрепленным; но вскоре он пришел в себя и сказал: «Пусть! Когда наступит мир, нам его возвратят. Надо идти в Силезию, чтобы не все потерять». Деятельный Лаудон, желая возможно лучше воспользоваться приобретенными выгодами, осадил Бреславль. Узнав об этом, король еще более стал торопиться. Пруссаки покинули лагерь под Дрезденом 30 июня в дождливую бурную ночь. Несколько орудий должны были поддерживать огонь в траншеях, но он постепенно ослабевал и наконец совершенно прекратился. Король вышел тогда из лагеря и направился со своей армией к Мейсену.
Так кончилась осада Дрездена, стоившая пруссакам 1478 человек убитыми и ранеными, причем 261 были взяты в плен. Шесть церквей, 416 красивых домов, дворцы и общественные здания столицы были превращены в пепел и 115 зданий повреждены. Множество жителей лишилось жизни, стало калеками; еще большее количество живших до сих пор в достатке превратились в нищих. Несколько сотен семейств, выдвинувшихся благодаря промышленной деятельности многих поколений своих предков и мирно наслаждавшихся плодами ее, опомнившись после всех ужасов осады, увидели вдруг, что все для них безвозвратно погибло. Родственники, связанные узами нежности и любви, должны были теперь расставаться. Мужчины и юноши, взяв дорожный посох, покидали свою несчастную родину и шли искать хлеба в чужие страны. Девушки, воспитанные в роскоши, пользовавшиеся до сих пор услугами стольких рук, должны были отказаться от всех прежних удобств жизни, от приятных, теперь исчезнувших надежд на будущее и стали сами служанками, чтобы заработать на свое пропитание. И теперь, по истечении тридцати лет, еще весьма чувствительны последствия этой ужасной осады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139