при этом он выразил благодарность Фонтею Агриппе и Домицию Поллиону за то, что, предлагая взамен нее своих дочерей, они соревновались в преданности государству. Предпочтение было отдано дочери Поллиона, ибо супружеские узы ее родителей продолжали пребывать нерушимыми, тогда как Агриппа расторжением первого брака нанес урон доброй славе своей семьи. Цезарь, впрочем, утешил отвергнутую, даровав ей приданое в размере миллиона сестерциев.
87. Вследствие жалоб народа на дороговизну хлеба Тиберий, установив цену, которую должен был платить покупатель, объявил, что хлеботорговцы будут получать от него дополнительно по два нумма за модий. Предложенный ему за это и предлагавшийся ранее титул отца отечества он, однако, не принял и высказал суровое порицание тем, кто называл его попечение о народе божественным, а его самого — государем. Вот почему любое высказывание в присутствии принцепса, которому свобода внушала страх, а лесть — подозрения, бывало сдержанным и настороженным.
88. У историков и сенаторов того времени я нахожу сообщение о письме предводителя хаттов Адгандестрия, которое было оглашено в сенате и в котором он предлагал умертвить Арминия, если ему пришлют яду, чтобы он мог осуществить это убийство; Адгандестрию было отвечено, что римский народ отмщает врагам, не прибегая к обману, и не тайными средствами, но открыто и силой оружия. Благородством ответа Тиберий сравнялся с древними полководцами, запретившими отравить царя Пирра и открывшими ему этот замысел. Впрочем, притязая после ухода римлян и изгнания Маробода на царский престол, Арминий столкнулся со свободолюбием соплеменников; подвергшись с их стороны преследованию, он сражался с переменным успехом и пал от коварства своих приближенных. Это был, бесспорно, освободитель Германии, который выступил против римского народа не в пору его младенчества, как другие цари и вожди, но в пору высшего расцвета его могущества, и хотя терпел иногда поражения, но не был побежден в войне. Тридцать семь лет он прожил, двенадцать держал в своих руках власть; у варварских племен его воспевают и посейчас; греческие анналы его не знают, так как их восхищает только свое, римские — уделяют ему меньше внимания, чем он заслуживает, ибо, превознося старину, мы недостаточно любопытны к недавнему прошлому.
Книга III
1. Ни разу не прервав плаванья по бурному зимнему морю, Агриппина прибывает на остров Коркиру, лежащий против побережья Калабрии. Объятая горем и неспособная с ним совладать, она проводит там несколько дней, чтобы восстановить душевные силы. Между тем, прослышав о скором ее прибытии, ближайшие из друзей и множество воинов, служивших под начальством Германика, а также многие, никогда не видавшие его прежде обитатели расположенных невдалеке муниципиев, иные — полагая, что этим они выполняют свой долг перед принцепсом, иные — последовав их примеру, устремляются в город Брундизий, так как для плывущей в Италию Агриппины тут было всего ближе и удобнее высадиться на сушу. Едва флот показался в открытом море, как толпой заполняются не только гавань и набережные: люди облепляют укрепления и крыши домов, они всюду, откуда открывался вид на далекое расстояние, и, погруженные в печаль, спрашивают друг друга, как пристойнее встретить сходящую с корабля Агриппину — безмолвием или каким-либо возгласом. И все еще оставалось нерешенным, что здесь уместнее, когда флот стал медленно подходить к месту причала; не весело и размашисто, как принято в таких случаях, заносили весла гребцы, но все было проникнуто глубокою печалью. Когда же, сойдя на берег вместе с двумя детьми и погребальною урной в руках, Агриппина вперила взор в землю, раздался общий стон, и нельзя было отличить, исходят ли эти стенания от близких или от посторонних, от мужчин или женщин; но встречающие превосходили в выражении своего еще свежего горя измученных длительной скорбью спутников Агриппины.
2. Тиберий прислал в Брундизий две преторианские когорты и, кроме того, повелел магистратам Калабрии, Апулии и Кампании воздать последние почести памяти его сына. В соответствии с этим прах Германика снесли трибуны с центурионами; им предшествовали нечищенные и лишенные украшений значки и опущенные вниз фасции; и, когда шествие проходило через колонии, простой народ в черном и облачившиеся в трабеи всадники, смотря по достатку места, сжигали ценные ткани, благовония и все, что предусмотрено похоронным обрядом. Выходили навстречу и жители остававшихся в стороне городов: принося жертвы душам усопших и воздвигая им жертвенники, они изливали свою печаль в слезах и горестных восклицаниях. Друз с теми детьми Германика, которые оставались в Риме, и его братом Клавдием проследовал в Таррацину. Погребальное шествие заполнило дорогу. Тут были консулы Марк Валерий и Марк Аврелий (они успели уже вступить в должность), сенат и значительная часть населения Рима, которые шли нестройной толпой; никто не сдерживал слез, и никакой лести здесь не было, так как все хорошо знали, что Тиберий обрадован смертью Германика и едва это скрывает.
3. Тиберий с Августою не показались в народе, то ли считая, что унизят свое величие, предаваясь горю у всех на виду, то ли боясь обнаружить свое лицемерие под столькими устремленными на их лица взглядами. Ни у историков, ни в «Ежедневных ведомостях» я не нашел никакого упоминания о том, чтобы мать Германика Антония принимала заметное участие в погребальном обряде, тогда как все прочие кровные родственники, не говоря уж об Агриппине, Друзе и Клавдии, упомянуты поименно; быть может, ей помешала болезнь, быть может, ее сломленная горем душа не могла вынести лицезрения столь большого несчастья. Я склонен скорее думать, что Тиберий с Августой, которые не покидали дворца, умышленно не пустили ее на похороны, чтобы могло казаться, будто бабка и дядя скорбят одинаково с матерью и что их всех удерживает дома одна и та же причина.
4. В день, когда останки Германика были переносимы в гробницу Августа, то царило мертвенное безмолвие, то его нарушали рыдания: улицы города были забиты народом, на Марсовом поле пылали факелы. Там воины в боевом вооружении, магистраты без знаков отличия, народ, распределенный по трибам, горестно восклицали, что Римское государство погибло, что надеяться больше не на что — так смело и так открыто, что можно было подумать, будто они забыли о своих повелителях. Ничто, однако, так не задело Тиберия, как вспыхнувшая в толпе любовь к Агриппине: люди называли ее украшением родины, единственной, в ком струится кровь Августа, непревзойденным образцом древних нравов, и, обратившись к небу и богам, молили их сохранить в неприкосновенности ее отпрысков и о том, чтобы они пережили своих недоброжелателей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
87. Вследствие жалоб народа на дороговизну хлеба Тиберий, установив цену, которую должен был платить покупатель, объявил, что хлеботорговцы будут получать от него дополнительно по два нумма за модий. Предложенный ему за это и предлагавшийся ранее титул отца отечества он, однако, не принял и высказал суровое порицание тем, кто называл его попечение о народе божественным, а его самого — государем. Вот почему любое высказывание в присутствии принцепса, которому свобода внушала страх, а лесть — подозрения, бывало сдержанным и настороженным.
88. У историков и сенаторов того времени я нахожу сообщение о письме предводителя хаттов Адгандестрия, которое было оглашено в сенате и в котором он предлагал умертвить Арминия, если ему пришлют яду, чтобы он мог осуществить это убийство; Адгандестрию было отвечено, что римский народ отмщает врагам, не прибегая к обману, и не тайными средствами, но открыто и силой оружия. Благородством ответа Тиберий сравнялся с древними полководцами, запретившими отравить царя Пирра и открывшими ему этот замысел. Впрочем, притязая после ухода римлян и изгнания Маробода на царский престол, Арминий столкнулся со свободолюбием соплеменников; подвергшись с их стороны преследованию, он сражался с переменным успехом и пал от коварства своих приближенных. Это был, бесспорно, освободитель Германии, который выступил против римского народа не в пору его младенчества, как другие цари и вожди, но в пору высшего расцвета его могущества, и хотя терпел иногда поражения, но не был побежден в войне. Тридцать семь лет он прожил, двенадцать держал в своих руках власть; у варварских племен его воспевают и посейчас; греческие анналы его не знают, так как их восхищает только свое, римские — уделяют ему меньше внимания, чем он заслуживает, ибо, превознося старину, мы недостаточно любопытны к недавнему прошлому.
Книга III
1. Ни разу не прервав плаванья по бурному зимнему морю, Агриппина прибывает на остров Коркиру, лежащий против побережья Калабрии. Объятая горем и неспособная с ним совладать, она проводит там несколько дней, чтобы восстановить душевные силы. Между тем, прослышав о скором ее прибытии, ближайшие из друзей и множество воинов, служивших под начальством Германика, а также многие, никогда не видавшие его прежде обитатели расположенных невдалеке муниципиев, иные — полагая, что этим они выполняют свой долг перед принцепсом, иные — последовав их примеру, устремляются в город Брундизий, так как для плывущей в Италию Агриппины тут было всего ближе и удобнее высадиться на сушу. Едва флот показался в открытом море, как толпой заполняются не только гавань и набережные: люди облепляют укрепления и крыши домов, они всюду, откуда открывался вид на далекое расстояние, и, погруженные в печаль, спрашивают друг друга, как пристойнее встретить сходящую с корабля Агриппину — безмолвием или каким-либо возгласом. И все еще оставалось нерешенным, что здесь уместнее, когда флот стал медленно подходить к месту причала; не весело и размашисто, как принято в таких случаях, заносили весла гребцы, но все было проникнуто глубокою печалью. Когда же, сойдя на берег вместе с двумя детьми и погребальною урной в руках, Агриппина вперила взор в землю, раздался общий стон, и нельзя было отличить, исходят ли эти стенания от близких или от посторонних, от мужчин или женщин; но встречающие превосходили в выражении своего еще свежего горя измученных длительной скорбью спутников Агриппины.
2. Тиберий прислал в Брундизий две преторианские когорты и, кроме того, повелел магистратам Калабрии, Апулии и Кампании воздать последние почести памяти его сына. В соответствии с этим прах Германика снесли трибуны с центурионами; им предшествовали нечищенные и лишенные украшений значки и опущенные вниз фасции; и, когда шествие проходило через колонии, простой народ в черном и облачившиеся в трабеи всадники, смотря по достатку места, сжигали ценные ткани, благовония и все, что предусмотрено похоронным обрядом. Выходили навстречу и жители остававшихся в стороне городов: принося жертвы душам усопших и воздвигая им жертвенники, они изливали свою печаль в слезах и горестных восклицаниях. Друз с теми детьми Германика, которые оставались в Риме, и его братом Клавдием проследовал в Таррацину. Погребальное шествие заполнило дорогу. Тут были консулы Марк Валерий и Марк Аврелий (они успели уже вступить в должность), сенат и значительная часть населения Рима, которые шли нестройной толпой; никто не сдерживал слез, и никакой лести здесь не было, так как все хорошо знали, что Тиберий обрадован смертью Германика и едва это скрывает.
3. Тиберий с Августою не показались в народе, то ли считая, что унизят свое величие, предаваясь горю у всех на виду, то ли боясь обнаружить свое лицемерие под столькими устремленными на их лица взглядами. Ни у историков, ни в «Ежедневных ведомостях» я не нашел никакого упоминания о том, чтобы мать Германика Антония принимала заметное участие в погребальном обряде, тогда как все прочие кровные родственники, не говоря уж об Агриппине, Друзе и Клавдии, упомянуты поименно; быть может, ей помешала болезнь, быть может, ее сломленная горем душа не могла вынести лицезрения столь большого несчастья. Я склонен скорее думать, что Тиберий с Августой, которые не покидали дворца, умышленно не пустили ее на похороны, чтобы могло казаться, будто бабка и дядя скорбят одинаково с матерью и что их всех удерживает дома одна и та же причина.
4. В день, когда останки Германика были переносимы в гробницу Августа, то царило мертвенное безмолвие, то его нарушали рыдания: улицы города были забиты народом, на Марсовом поле пылали факелы. Там воины в боевом вооружении, магистраты без знаков отличия, народ, распределенный по трибам, горестно восклицали, что Римское государство погибло, что надеяться больше не на что — так смело и так открыто, что можно было подумать, будто они забыли о своих повелителях. Ничто, однако, так не задело Тиберия, как вспыхнувшая в толпе любовь к Агриппине: люди называли ее украшением родины, единственной, в ком струится кровь Августа, непревзойденным образцом древних нравов, и, обратившись к небу и богам, молили их сохранить в неприкосновенности ее отпрысков и о том, чтобы они пережили своих недоброжелателей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138