– спросил я.
Мама повернулась и посмотрела на меня. Она стояла и смотрела на меня, и я вдруг увидел, что она грустная и очень красивая, как икона Мишкиной бабушки.
– Ты чего, мам? – тупо повторил я. Мама вздохнула и отвела глаза в сторону.
– Ничего... – тихо сказала она. – Раздевайся, пожалуйста.
Я разделся, залез под одеяло и стал ждать, когда мама подойдет поцеловать меня. Если она дома, она всегда целует меня, когда я ложусь спать. Мама убрала со стола, включила торшер, погасила верхний свет и только тогда подошла ко мне.
– Спокойной ночи, ма, – сказал я и натянул одеяло до подбородка.
Мама поправила подушку, поцеловала меня и, легонько щелкнув меня по носу, сказала:
– Бестактное ты существо, Вовка. Мне не тридцать восемь, как твоему Андрею Николаевичу, а тридцать три. Ясно?
– Мам, но ты же сама говорила, что, когда я родился, тебе было двадцать два! – завопил я.
– Правильно, – сказала мама. – А сколько тебе сейчас?
– Одиннадцать.
– Теперь сложи, – улыбнулась мама. Я сложил, и получилось тридцать три.
– Тридцать три, – сказал я.
– А откуда же ты взял тридцать восемь?
– А черт его знает, – растерянно сказал я.
– Не чертыхайся, – сказала мама. – Спи. И поцеловала меня еще раз.
Глава пятая
Мы идем в цирк
В детстве, когда мне было лет пять-шесть, я несколько раз был в цирке. Я всегда проходил сквозь широко открытые двери цирка и, ужасно волнуясь, сам предъявлял билеты контролершам, похожим на адмиралов в парадной форме. Я сейчас вспоминаю, что в цирке меня тогда все волновало. Звуки настраивающегося оркестра, красный барьер вокруг арены, запах цирка, маленькие-маленькие зрители на галерке и тетки с лотками, на которых стояли стаканчики с мороженым...
Особенно у меня замирало сердце тогда, когда оркестр вдруг переставал пробовать свои инструменты и настороженно затихал. Купол вспыхивал морем света, оркестр взрывался знакомым красивым маршем, и на арену быстрыми шагами выходил человек во фраке.
Потом тоже было все очень здорово и интересно, но уже как-то совсем по-другому. Мне нравились все номера, все клоуны и все звери. Мне в цирке все нравилось. Все представление от начала до конца. Но больше всего мне нравилось время от предъявления билета до выхода на арену человека во фраке.
И поэтому, когда Андрей Николаевич сказал:
– А что, братцы, не сходить ли нам с вами в цирк? – я вдруг ужасно разволновался.
Мишка, тот просто закричал «ура!» и помчался отпрашиваться у бабушки, а я стоял и думал, что бы мне такое сказать Андрею Николаевичу, чтобы он меня понял, как я ему благодарен.
– Ну, что ты молчишь? – спросил меня Андрей Николаевич. – Может быть, ты сегодня занят, тогда пойдем в следующий раз.
– Нет, – ответил я. – Для цирка я совершенно свободен.
– Тогда пойди спроси разрешения у мамы и собирайся.
– Мама на студии и вернется очень поздно. У них сейчас монтажно-тонировочный период, – сказал я.
– А что это такое? – спросил Андрей Николаевич.
– А это когда фильм весь уже отснят, его начинают склеивать и озвучивать, и мама всегда возвращается очень поздно. Но я ей обычно звоню на студию и сообщаю, что пришел из школы, или что разогрел обед, или сделал уроки, или ложусь спать... В общем, держу ее в курсе...
– Прекрасно, – сказал Андрей Николаевич. – Вот и введи маму в курс нашего похода в цирк.
Я снял трубку телефона, набрал номер студии и попросил монтажную.
– Монтажная, – ответил кто-то.
– Попросите, пожалуйста, Цветкову! – крикнул я.
– Одну минуточку, – ответила монтажная, и я услышал, как чей-то голос прокричал: – Катюша, вас, кажется, Вовка требует! – И потом опять громко в трубку: – Вовка, это ты?
– Я.
– Привет! Сейчас мама подойдет...
Кто это был, понятия не имею. Но тут трубку взяла мама. Она могла бы даже ничего не говорить и молчать как рыба, а я все равно бы узнал, что это она. Я ее дыхание знаю.
– Мам! – сказал я и вдруг ужасно испугался, что она мне не разрешит пойти в цирк. – Можно мне пойти в цирк с Мишкой и с Андрей Николаевичем?
– А обедать? – спросила мама.
– Я уже.
– А уроки?
– Все в порядке...
– Ох, Вовка... – с сомнением протянула мама.
– Клянусь! – сказал я.
– Иди, – сказала мама.
– Спасибо, ма!!!
– Дай мне только на секунду Андрея Николаевича.
– Сейчас.
Я положил трубку на столик и крикнул:
– Андрей Николаевич! Вас мама на секунду к телефону просит.
Андрей Николаевич подошел и взял трубку:
– Екатерина Павловна? Добрый день. Вы отпускаете Вовку?.. Хорошо... Обязательно... Конечно!.. Нет... Да... А он знает, где эти брюки? Хорошо... Не волнуйтесь, всего хорошего!
Он положил трубку и повернулся ко мне:
– Иди помойся, особенно шею, надень синие брюки и серую шерстяную рубашку и не забудь почистить ботинки. Понял?
– Понял! – ответил я и побежал в ванную. Но если говорить честно, то понял я всего наполовину. Про синие брюки и серую рубашку могла сказать только мама, а вот про шею и ботинки?.. От кого же я все-таки получил указание вымыть шею и вычистить ботинки? Неужели?.. Занятно...
Андрей Николаевич купил нам программу и апельсины, усадил нас в ложу и сказал:
– Вы, братцы, посидите немного, а я смотаюсь к директору цирка. Он меня зачем-то просил зайти. Я к концу пролога освобожусь и прибегу к вам.
– Какого пролога? – спросил Мишка.
– Увидишь, – ответил Андрей Николаевич и ушел.
– Вовка, – сказал Мишка, – давай поменяемся местами. Мне оркестр плохо видно...
– Перебьешься, – ответил я. – Тут тебе не филармония, тут тебе цирк. Тут тебе на арену смотреть нужно, а не на оркестр.
Мишкина бабушка один раз водила нас в филармонию, и мне там было ужасно скучно, а Мишка после этого даже свинкой заболел. Сегодня – филармония, назавтра – свинка.
– Ладно-ладно, – засопел Мишка. – Попросишь что-нибудь у меня!..
– Не ной, нюня... – сказал я и уступил ему свое место.
Не потому что боялся, что он мне когда-нибудь в чем-нибудь откажет, а просто я знал, как у Мишки из-за ерунды может испортиться настроение. Вот я ему и уступил свое место.
И как раз в это время потух весь свет и оркестр как рявкнул, как рявкнул. Такой красивый-красивый марш, я его в каком-то кино слышал. И сразу же включился свет, но не такой, как был раньше, а яркий до того, что все показалось мне белым.
Распахнулся занавес, и на арену быстрыми шагами вышел человек во фраке. Как только он остановился, оркестр замолчал.
– Акробаты-эксцентрики! – крикнул человек во фраке. – Артисты Почиваловы!!! – И оркестр заиграл уже не марш.
– Что он сказал? – повернулся ко мне Мишка. Я не ответил.
И до самого антракта было много интересных номеров, и Мишка все время вертелся и спрашивал меня: «Ну как? Здорово, да?!» И я иногда говорил: «Здорово!» – а иногда и совсем не отвечал ему, потому что было действительно так здорово, что можно было не спрашивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10