Он, наверное, скажет что-нибудь еще – неумное и не обидное для Веры и мучительное для самого себя. Потом он будет молча проклинать себя за то, что женился на Вере, на женщине старше себя, которая просто плохо к нему относится. Он будет завидовать Мирочкиному мужу, вовсе не жулику и не ворюге, а милому глуповатому Мите Шевелеву, конструктору какого-то не очень таинственного ОКБ…
– Вам куда? – спросил шофер такси.
– На Васильевский… – сказал Карцев.
– Не возражаете прихватить кого-нибудь по дороге?
– Пожалуйста.
Шофер открыл дверцу и крикнул в длинную очередь:
– Кому на Васильевский?..
Правильно. Нужно ехать именно на Васильевский… Не домой, а именно на Васильевский, где после развода Вера жила с матерью и Мишкой. Мишка там, и нужно ехать туда.
Открыла теща. Глаза ее сразу же наполнились слезами. Она обняла Карцева, повисла на нем и слабо закричала:
– Шуренька!.. Шуренька!.. Пропала моя доченька, пропала!..
Карцев беспомощно погладил ее по голове:
– Тихо, тихо, мама… Мишку напугаете…
Теща всхлипнула и застонала:
– Сидит, маленький, сиротинушка моя, да все про мамочку спрашивает!..
Карцев почувствовал, что теща врет. Он отстранил ее и пошел в конец длинного коридора. Он шел, и за его спиной тихонько приоткрывались двери соседних комнат.
Когда Карцев распахнул дверь, Мишка растерянно улыбнулся и слез с дивана. Он стоял загорелый, коротко постриженный и поэтому немного чужой. Карцев шагнул вперед, и что-то горячее подступило к глазам и перехватило горло. Мишка стал расплываться и терять очертания. Карцев судорожно втянул сквозь стиснутые зубы воздух и, спасая себя, подхватил Мишку на руки.
– Папа… – сказал Мишка и затрепыхался.
Но Карцев еще сильнее прижал его к себе и зарылся лицом в несвежую Мишкину рубашонку. Мишка затих, и Карцев слушал, как мелко и часто стучало его сердце…
В субботу Вера отпросилась у своего шефа – заведующего кафедрой невропатологии профессора Зандберга – за час до общего окончания работы.
Зандберг сидел в ординаторской и пил холодный чай вприкуску. Рукава халата у него были закатаны по локоть, открывая толстые веснушчатые руки, густо поросшие седыми волосами.
– Что-нибудь дома? – спросил Зандберг. – Мишка заболел?
Он любил Веру и считал ее самым способным аспирантом на кафедре. Ему нравилось, что Вера мастер спорта по плаванию, и он часто этим хвастался.
– Тьфу, тьфу… – сплюнула Вера. – Слава богу, его нет в городе.
– Почему «слава богу»? – удивился Зандберг.
– Пыль, жара…
– Он опять гастролирует по циркам? С вашим… бывшим?
Вера улыбнулась:
– Нет. Они с мамой в Осташкове. На Селигере…
– А-а-а… – протянул Зандберг. Ему было жарко, скучно и хотелось по-говорить. – Так куда же вы торопитесь?
Вера посмотрела на часы.
– Давид Львович, если вы еще хоть раз скажете «а-а-а…», то мне будет некуда торопиться. Я повсюду опоздаю…
– У вас роман? – спросил Зандберг и вкусно захрустел сахаром.
– Ох, если бы!.. – вздохнула Вера и стала снимать халат. – Я еду на рыбалку.
Зандберг с уважением посмотрел на Веру. Ему всю жизнь хотелось ездить на рыбалку, жечь ночью костер в лесу и по утрам дрогнуть в провисшей от сырости палатке. И он никогда этого не делал.
– У вас роман… – с завистью сказал Зандберг.
Нет, конечно, это был не роман…
Берта, или, как ее называли, Большая Берта, давняя приятельница Веры, наконец вышла замуж. Этот факт всем казался невероятным. В том числе и самой Берте. Ее устрашающие размеры и ничем не прикрытое желание выйти замуж сегодня, сейчас, немедленно, сию минуту и за кого угодно удерживали мужчин даже от элементарной вежливости. Ей просто не рисковали подать пальто. И поэтому, когда Берта наперекор всему все-таки вышла замуж, она стала таскать своего мужа ко всем друзьям и знакомым. Во-первых, для того, чтобы насладиться так горячо и давно желаемыми поздравлениями, а во-вторых, чтобы показать мужу, как она любима и почитаема в так называемых «приличных» домах. А так как к Берте все относились действительно хорошо, то уже через полторы недели муж Берты – пухлый тридцатилетний Алик – почти оправился от потрясения, вызванного собственной женитьбой. Ему нравились друзья Берты – врачи, юристы, актеры. Он уважал значительность их положений и чуточку презирал за отсутствие свободных денег. Алик был мясником.
Берта таскала Алика за собой повсюду, и у Веры они бывали чаще, чем у других. Однажды Алик привел знакомого – полупьяного тихого хоккеиста Сережу Рагозина. Алик молол глупости, Берта шумно хохотала, а Рагозин молчал и смущенно покачивал головой. И только в конце вечера он увидел над столом давнишнюю фотографию Карцева и удивленно спросил:
– Это что, Карцев?
– Вы его знаете? – спросила Вера.
– Он сейчас в цирке работает… – сказал Рагозин.
– Он ей будет рассказывать! – крикнул Алик, и Берта захохотала.
Рагозин непонимающе посмотрел на Алика.
– Это мой муж, – сказала Вера. – Карцев мой бывший муж.
– Она же Карцева! – крикнул Алик. – Понял? Карцева!..
Потом Алик и Берта еще несколько раз приходили с Рагозиным, в потом Рагозин пришел один и весь вечер рассказывал Вере о том, как он играл в команде мастеров и как это было хорошо, а теперь «стучит» в простой и бедной заводской команде, и как это плохо. Он и не скрывал, что все эти грустные превращения произошли с ним из-за водки, и горько сетовал на приятелей, на болельщиков и на самого себя. Рагозин был еще моложе Карцева, и Вера тоскливо думала, что ей, видно, всю жизнь придется шефствовать и идти впереди. А ей хотелось идти сзади, след в след, подчиняясь умной и сильной воле, и чувствовать себя женщиной. Не мужественной женщиной, а просто женщиной… Мужественной она уже была. Хватит.
А еще через несколько месяцев Рагозин привел к Вере хорошенькую девочку лет двадцати с намазанными глазками. Он вывел Веру на кухню и сказал, что хочет жениться на этой девочке. Вера и пожалела Рагозина, и обрадовалась. Ей казалось, что Рагозину нужна не такая жена, такие у него уже, наверное, были. Но все же она была рада. Сложившиеся к тому времени отношения между нею и Рагозиным так и останутся приятельскими, и, может быть, в этом залог спокойствия Веры.
Рагозин женился и теперь все вечера просиживал у Веры уже с женой. Он почти не пил и, казалось, был всем доволен. Понимал ли он тогда всю двойственность положения или не понимал, черт его знает! Иногда, в самый неподходящий момент, глядя на то, как Рагозин сидит в кресле и читает, пришептывая и шевеля губами, Вере хотелось подойти к нему, обнять и потереться щекой о его большие обветренные руки. Но рядом сидело хорошенькое существо, и только оно одно имело право тереться щекой о его руки и класть голову на его плечо…
И Вера говорила себе, что она просто старая одинокая дура и, если ей уж так хотелось всего того, на что сейчас имеет право эта девочка с четко проглядывающей зверушечьей хищностью, она, Вера, могла получить намного раньше – стоило только шевельнуть пальцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12