Хочешь, я сейчас приеду?
- Нет, нет, просто я немножко устала. И хотела услышать твой голос…
- Что происходит, ма?
- Да, ничего… На работе какая-то ерунда. Этот Козлов меня совершенно измучил. Я тебе уже жаловалась. Хамит, издевается… Чудовищный мальчик. Очень приличные родители, а ребенок - исчадье ада. Я уже не дождусь окончания учебного года…
- Ну, не расстраивайся, мамуленька. Осталась-то неделька. Успокойся, родная. Накапай себе корвалольчика сорок капель и прими таблетку реланиума. А завтра поедем встречать Эдика. Ладно?
Вышла я утречком из сберкассы, раскрыла новенькую сберкнижку и проверила: номер такой-то, счет такой-то, «Зайцева Алла Сергеевна», «приход - 5000 рублей», подпись закорючкой…
Спрятала сберкнижку и почапала к маминой школе.
- Ну-ка, пойди сюда, Козел, - сказала я ему, когда нашла всю эту компанию за школой.
Они в открытую курили и разговаривали между собой сдавленными, искусственно-хриплыми приблатненными голосами.
- Кому Козел, а кому Юрий Петрович, - сказал он и оглядел меня, сукин сын, как взрослый мужик. Мне даже нехорошо стало.
Я хотела с ним только поговорить. Я подумала, что по возрасту он все- таки ближе ко мне, чем к моей матери, и поэтому разговор у нас может получиться почти на равных. Я думала, что я скажу, и он поймет.
- Ладно, Юрий Петрович. Поговорить надо.
- Четвертачок, - ухмыльнулся Козел, а вся его компания заржала.
Сколько раз я это слышала! Именно с такой интонацией. «Четвертачок», «чирик», «стольник», «полтинничек»… От ресторанных халдеев, подсаживающих нас к иностранцу, от гостиничных коридорных, от «траллеров» - таксишников, постоянно работающих с проститутками. Да мало ли от какой еще сволочи! И я платила. Я вынуждена была им платить. Но сейчас… Когда этот четырнадцатилетний подонок точно повторил привычную мне интонацию!..
- Годится, - спокойно сказала я и достала двадцать пять рублей. - Иди сюда.
Он, конечно, острил, назначая цену разговору. Он не ожидал, что я вот так, запросто, выну четвертной. И подошел ко мне этакой блатнячковой спецпоходочкой.
Я ласково положила ему руку на плечо, смачно плюнула на двадцатипятирублевку и с размаху влепила ее ему в лоб.
Он отлетел, ударился спиной о стену и упал на груду кирпича.
- Стоять!!! - рявкнула я его компании. - Только шевельнись кто-нибудь!
Не спуская с меня ошеломленных и ненавидящих глаз, Козел нашаривал рукой обломок кирпича.
Я подошла, наступила ему на руку ногой и сказала на его языке:
- Если ты, сявка неученая, Козел вонючий, потрох дешевый, еще когда-нибудь на Аллу Сергеевну Зайцеву, твою учительницу, поднимешь свой облезлый хвост или на ее уроке хоть слово вякнешь - по стенке размажу. Понял, засранец?
Продолжая стоять ногой на его руке, я достала из сумки «Данхилл» и зажигалку. Закурила и сказала ему:
- Ответа не слышу.
Козел скривился от боли и тихо проговорил:
- Понял…
- Вот и умница, - я повернулась к его перетрусившей кодле. - Всех касается. До свидания, дети.
И пошла. И ни словечка не услышала вослед.
- Мне снилась осень в полусвете стекол,
Друзья и ты в их шутовской гурьбе,
И, как с небес добывший крови сокол,
Спускалось сердце на руку к тебе…
- читала я когда-то любимые мною стихи.
- Что ты подглядываешь, Танька? Еще десять лет тому назад ты же весь этот ранний цикл наизусть помнила? - так мама хвасталась мною перед Эдиком.
- Вспомнила баба, як дивкой була… - усмехнулась я и захлопнула книгу.
Мы сидели в верхнем ресторане гостиницы «Европейская», куда Эдик пригласил нас с мамой на торжественный обед «для своих». Столик был сервирован «под большое декольте». Стоял роскошный букет роз в какой-то хрустальной фиговине. Тут же, между икрой, осетриной и паштетом, лежали наши свадебные фотографии и три книги, привезенные Эдиком специально для мамы из Швеции.
- Эдик, вы прелесть! - мама уже маханула немножко шампанского и с непривычки щебетала: - как вам это в голову так пришло?!
Она нежно погладила книги.
- Это не мне в голову, - честно сказал Эдик. - Это я спросил в Стокгольме у одного русского: «Что привезти из Швеции в Россию интеллигентной женщине средних лет?» Он сказал: «Пастернак, Высоцкий, Цветаева». Я пошел и купил.
- Так просто - «пошел и купил»! - поразилась мама.
- Да.
В «Европейской» я бывала всего два раза. Не моя епархия. Кому охота, чтобы тебя под любым предлогом вызвали в женский туалет и местные коллеги начистили там тебе рыло за нарушение конвенции?..
Однако, судя по тому, как официант разглядывал меня, мне показалось, что он меня знает. Мне лично его морда была совершенно незнакома. А он даже подмигнул мне, показав глазами на Эдика. И тогда я все просекла: этот сучонок хотел, чтобы я ему потом валюту сдала!
- Вы что-то собирались мне сказать? - спросила я его в упор.
- Нет, нет! Что вы… - халдей испугался, задергался и исчез.
А через минуту в полупустом дневном ресторане, как бы случайно, появился оперативник Леша Чумаков. Повел безразличным глазом вокруг и вышел.
- Давай выпьем за нашу маму, Эдик! - предложила я.
- Правильно. Если можно, я теперь тоже буду называть вас «мама», - Эдик поднял бокал.
- Конечно, конечно! - мама была прелесть! Я ее такой сто лет не видела. - Вы знаете, Эдик, последний раз в ресторане я была почти двадцать лет тому назад…
- Почему? - спросил Эдик.
Мама растерянно пожала плечами.
А я прихлебывала шампанское, которое ненавижу, и очень точно представляла себе, что сейчас происходит внизу…
…Чумаков берет трубку телефона и набирает номер:
- Толя? Привет. «Европейская» беспокоит. Чумаков.
- Здорово, Леша.
- Толя, ты недавно в отделе говорил, что у вас Татьяна Зайцева уже три месяца не появлялась.
- Ну?
- Так вот, она сейчас у нас в ресторане сидит. С фирмачем и какой-то теткой в возрасте. Цветы на столе, шампанское.
- А фирмач ваш?
- Да. Эдвард Ларссон. Швеция. Индивидуал.
- Знаю. Он у нас на «Инрыбпроме» жил. А тетка такая худенькая, лет пятидесяти?
- Да.
- Тогда - порядок. Это ее мать. Зайцева… Погоди. Сейчас посмотрю, - Толя лезет в свой талмуд, находит мои данные и продолжает: - Зайцева Алла Сергеевна. Преподаватель русского языка и литературы. В отношении основной профессии своей дочери находится в полном и счастливом неведении.
- Уж не перешла ли Татьяна к нам в «Европу» работать? А то своих хватает - не разгрести.
- Нет. Не бойся. Они только позавчера зарегистрировались. Теперь она у нас - мадам Ларссон.
- А где гарантия?
- Тоже верно. Но тем не менее…
Пока Эдик с помощью собственного карманного электронного калькулятора проверял счет, а халдей стоял рядом и смотрел в потолок лживыми глазами стукача и ворюги, мы с мамой разглядывали большие цветные фото из дворца бракосочетания.
- Лялька - все-таки красавица! - чуточку фальшиво восхищалась мама, чисто по-русски стесняясь того, что Эдик проверяет официанта уже по второму разу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
- Нет, нет, просто я немножко устала. И хотела услышать твой голос…
- Что происходит, ма?
- Да, ничего… На работе какая-то ерунда. Этот Козлов меня совершенно измучил. Я тебе уже жаловалась. Хамит, издевается… Чудовищный мальчик. Очень приличные родители, а ребенок - исчадье ада. Я уже не дождусь окончания учебного года…
- Ну, не расстраивайся, мамуленька. Осталась-то неделька. Успокойся, родная. Накапай себе корвалольчика сорок капель и прими таблетку реланиума. А завтра поедем встречать Эдика. Ладно?
Вышла я утречком из сберкассы, раскрыла новенькую сберкнижку и проверила: номер такой-то, счет такой-то, «Зайцева Алла Сергеевна», «приход - 5000 рублей», подпись закорючкой…
Спрятала сберкнижку и почапала к маминой школе.
- Ну-ка, пойди сюда, Козел, - сказала я ему, когда нашла всю эту компанию за школой.
Они в открытую курили и разговаривали между собой сдавленными, искусственно-хриплыми приблатненными голосами.
- Кому Козел, а кому Юрий Петрович, - сказал он и оглядел меня, сукин сын, как взрослый мужик. Мне даже нехорошо стало.
Я хотела с ним только поговорить. Я подумала, что по возрасту он все- таки ближе ко мне, чем к моей матери, и поэтому разговор у нас может получиться почти на равных. Я думала, что я скажу, и он поймет.
- Ладно, Юрий Петрович. Поговорить надо.
- Четвертачок, - ухмыльнулся Козел, а вся его компания заржала.
Сколько раз я это слышала! Именно с такой интонацией. «Четвертачок», «чирик», «стольник», «полтинничек»… От ресторанных халдеев, подсаживающих нас к иностранцу, от гостиничных коридорных, от «траллеров» - таксишников, постоянно работающих с проститутками. Да мало ли от какой еще сволочи! И я платила. Я вынуждена была им платить. Но сейчас… Когда этот четырнадцатилетний подонок точно повторил привычную мне интонацию!..
- Годится, - спокойно сказала я и достала двадцать пять рублей. - Иди сюда.
Он, конечно, острил, назначая цену разговору. Он не ожидал, что я вот так, запросто, выну четвертной. И подошел ко мне этакой блатнячковой спецпоходочкой.
Я ласково положила ему руку на плечо, смачно плюнула на двадцатипятирублевку и с размаху влепила ее ему в лоб.
Он отлетел, ударился спиной о стену и упал на груду кирпича.
- Стоять!!! - рявкнула я его компании. - Только шевельнись кто-нибудь!
Не спуская с меня ошеломленных и ненавидящих глаз, Козел нашаривал рукой обломок кирпича.
Я подошла, наступила ему на руку ногой и сказала на его языке:
- Если ты, сявка неученая, Козел вонючий, потрох дешевый, еще когда-нибудь на Аллу Сергеевну Зайцеву, твою учительницу, поднимешь свой облезлый хвост или на ее уроке хоть слово вякнешь - по стенке размажу. Понял, засранец?
Продолжая стоять ногой на его руке, я достала из сумки «Данхилл» и зажигалку. Закурила и сказала ему:
- Ответа не слышу.
Козел скривился от боли и тихо проговорил:
- Понял…
- Вот и умница, - я повернулась к его перетрусившей кодле. - Всех касается. До свидания, дети.
И пошла. И ни словечка не услышала вослед.
- Мне снилась осень в полусвете стекол,
Друзья и ты в их шутовской гурьбе,
И, как с небес добывший крови сокол,
Спускалось сердце на руку к тебе…
- читала я когда-то любимые мною стихи.
- Что ты подглядываешь, Танька? Еще десять лет тому назад ты же весь этот ранний цикл наизусть помнила? - так мама хвасталась мною перед Эдиком.
- Вспомнила баба, як дивкой була… - усмехнулась я и захлопнула книгу.
Мы сидели в верхнем ресторане гостиницы «Европейская», куда Эдик пригласил нас с мамой на торжественный обед «для своих». Столик был сервирован «под большое декольте». Стоял роскошный букет роз в какой-то хрустальной фиговине. Тут же, между икрой, осетриной и паштетом, лежали наши свадебные фотографии и три книги, привезенные Эдиком специально для мамы из Швеции.
- Эдик, вы прелесть! - мама уже маханула немножко шампанского и с непривычки щебетала: - как вам это в голову так пришло?!
Она нежно погладила книги.
- Это не мне в голову, - честно сказал Эдик. - Это я спросил в Стокгольме у одного русского: «Что привезти из Швеции в Россию интеллигентной женщине средних лет?» Он сказал: «Пастернак, Высоцкий, Цветаева». Я пошел и купил.
- Так просто - «пошел и купил»! - поразилась мама.
- Да.
В «Европейской» я бывала всего два раза. Не моя епархия. Кому охота, чтобы тебя под любым предлогом вызвали в женский туалет и местные коллеги начистили там тебе рыло за нарушение конвенции?..
Однако, судя по тому, как официант разглядывал меня, мне показалось, что он меня знает. Мне лично его морда была совершенно незнакома. А он даже подмигнул мне, показав глазами на Эдика. И тогда я все просекла: этот сучонок хотел, чтобы я ему потом валюту сдала!
- Вы что-то собирались мне сказать? - спросила я его в упор.
- Нет, нет! Что вы… - халдей испугался, задергался и исчез.
А через минуту в полупустом дневном ресторане, как бы случайно, появился оперативник Леша Чумаков. Повел безразличным глазом вокруг и вышел.
- Давай выпьем за нашу маму, Эдик! - предложила я.
- Правильно. Если можно, я теперь тоже буду называть вас «мама», - Эдик поднял бокал.
- Конечно, конечно! - мама была прелесть! Я ее такой сто лет не видела. - Вы знаете, Эдик, последний раз в ресторане я была почти двадцать лет тому назад…
- Почему? - спросил Эдик.
Мама растерянно пожала плечами.
А я прихлебывала шампанское, которое ненавижу, и очень точно представляла себе, что сейчас происходит внизу…
…Чумаков берет трубку телефона и набирает номер:
- Толя? Привет. «Европейская» беспокоит. Чумаков.
- Здорово, Леша.
- Толя, ты недавно в отделе говорил, что у вас Татьяна Зайцева уже три месяца не появлялась.
- Ну?
- Так вот, она сейчас у нас в ресторане сидит. С фирмачем и какой-то теткой в возрасте. Цветы на столе, шампанское.
- А фирмач ваш?
- Да. Эдвард Ларссон. Швеция. Индивидуал.
- Знаю. Он у нас на «Инрыбпроме» жил. А тетка такая худенькая, лет пятидесяти?
- Да.
- Тогда - порядок. Это ее мать. Зайцева… Погоди. Сейчас посмотрю, - Толя лезет в свой талмуд, находит мои данные и продолжает: - Зайцева Алла Сергеевна. Преподаватель русского языка и литературы. В отношении основной профессии своей дочери находится в полном и счастливом неведении.
- Уж не перешла ли Татьяна к нам в «Европу» работать? А то своих хватает - не разгрести.
- Нет. Не бойся. Они только позавчера зарегистрировались. Теперь она у нас - мадам Ларссон.
- А где гарантия?
- Тоже верно. Но тем не менее…
Пока Эдик с помощью собственного карманного электронного калькулятора проверял счет, а халдей стоял рядом и смотрел в потолок лживыми глазами стукача и ворюги, мы с мамой разглядывали большие цветные фото из дворца бракосочетания.
- Лялька - все-таки красавица! - чуточку фальшиво восхищалась мама, чисто по-русски стесняясь того, что Эдик проверяет официанта уже по второму разу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27