ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Редкое мгновение отдохновения и бальзама в этом заряженном электричеством помещении
– слушать песнь, которую поет тело прекрасной женщины.
Но ей это мгновение пришлось не по нраву. Она откинула голову, топнула ногой и перешла на другую песню: «Жил да был в Мемфисе несчастный человек, и попал он однажды в Гонконг».
– Еще один бурбон, – крикнул я официанту.
Я следил за тем, как ее ноги отбивают ритм. Она была в босоножках, ногти на ногах были накрашены. Меня поразило это тщеславие, оно растрогало меня, потому что, как и у большинства привлекательных женщин, пальцы ног были у нее весьма некрасивы. Не безобразны по-настоящему, не деформированы, но слишком велики. Ее большой палец был кругл – кругл, как монета в полдоллара, – это была какая-то круглая, жадная, самодовольная цифра, да и остальные четыре пальца были отнюдь не малы, каждый из них круглей и значительно толще, чем это мог бы оправдать размер ногтя, так что поневоле приходила мысль о пяти чувственных, почти поросячьих, но главное, самодовольных комочках плоти, навалившихся на пять относительно небольших ноготков, скорее широких, чем длинных, что меня огорчило. У нее была короткая широкая стопа тех весьма практичных женщин, у которых находится время и в лавку сходить, и с соседом в пляс пуститься, и я перевел взгляд вверх на нежный серебряный очерк ее лица, нежного полудевичьего, полумальчишеского лица под светлыми волосами, и вдруг со всей ясностью осознал, насколько я пьян, словно опьянение было поездом, бешено мчащимся во тьму, а я сидел на скамье против его хода и все дальше и дальше удалялся от некоего пламени на горизонте, и с каждым мгновеньем все более и более нарастал шепот, который слышишь в тоннеле, ведущем к смерти. Женщины приносят нам смерть, если нам не удается возобладать над ними (так внушала мне блистательная логика напитка, рюмку которого я держал в руке), и я боялся теперь певицы на сцене ночного бара, боялся ее лица, хотя, может быть, мне удастся возобладать над ним, и лицо это меня полюбит. Но ее задница! Конечно же, я не смогу возобладать над ее задницей, никому это еще не удавалось, а может, и не удастся никогда, и потому вся неразрешимость этой задачи выразилась внизу, в ее стопах, в этих пяти накрашенных пальцах, красноречиво говорящих о том, какой дрянью может и умеет быть эта женщина. Так я смотрел на нее, в таком свете видел: в волшебном кругу, чувствуя себя таким же запутавшимся, как спеленутое дитя, я пустил стрелу в большой палец ее ноги, в бычью уверенность этого пальца, и увидел, как он задрожал в ритм музыке. Я пустил еще три стрелы в то же самое место и увидел, как она поджимает пальчики под подол своего длинного платья. И затем, словно на меня пало проклятие (и следовательно, мне приходилось делать прямо противоположное тому, что я намеревался делать) от кого бы то ни было и по неизвестным мне мотивам (мне хотелось не выяснять это, а только отбиваться), я пустил заостренную стрелу в самую сердцевину ее лона и почувствовал, что не промахнулся. Я почувствовал, что там вспыхнула некая тревога. Она чуть ли не сбилась с ритма. Нота оборвалась, темп заколебался, но она продолжала петь, повернувшись и глядя на меня, и от нее веяло болезнью, чем-то надломленным и мертвым, – вырвавшись из печени, несвежее, использованное, все это приплыло в чумном облаке настроения к моему столу, заразило меня своей болезнью, проникло внутрь. И был в этом какой-то налет сожаления, как будто она тщательно прятала свою болезнь, надеясь, что сумеет никого не заразить, словно ее гордыня была в том, чтобы держать болезнь при себе, а не передавать ее другому. Я послал стрелу и пробуравил ее щит. По моим кишкам разлилась тошнота.
Я стремительно поднялся из-за стола, ринулся в уборную и там, запершись в кабинке, встал на колени и второй раз за нынешнюю ночь возжаждал кротости, подобающий святому, теперь я знал, что и святому доводится преклонить чело возле трона в ожидании того, что чистейший воздух ляжет, как благословение, на языки его внутреннего пламени. Возможно, мне удалось ухватить немного этого воздуха, потому что мои опаленные легкие прочистились, но видение смерти возникло вновь в моем воображении, и я сказал себе: «Да, ты наверняка умрешь в ближайшие трое суток». И я вернулся в бар и сел за свой столик, как раз когда она допевала последние слова песенки про дурака.
Но я чуть запоздал, и, когда она прошла мимо меня к бару с профессиональной полуулыбкой на лице, ее глаза были полузакрыты и не глядели на меня.
– Давайте выпьем, – предложил я.
– Мне надо выпить с друзьями, – сказала она, – но вы можете к нам присоединиться.
И она улыбнулась мне уже более благосклонно и направилась к компании из двух женщин и троих мужчин, про которых я решил, что это друзья Тони. Женщины были ей явно незнакомы, последовало сдержанное взаимное представление, радар к радару, и в конце концов она пожала руки обеим девушкам. После чего поцеловала двоих мужчин мокрым, сочным дружеским поцелуем, похожим на шумное, с хлопком, рукопожатие, и была представлена третьему, бывшему боксеру, Айку Ромалоццо, Айк «Ромео» Ромалоццо – таким было его имя на ринге, вспомнил я, и, помедлив секунду, она очень громко и с явным южным акцентом сказала «какого рожна» и поцеловала и Ромео.
– За такие поцелуи можно брать по пять долларов, – сказал Ромео.
– Дружок, мне больше нравится раздавать их даром.
– Девица – полный отпад, Сэм, – заявил Ромео одному из своих компаньонов, коротышке лет пятидесяти пяти с седыми волосами, грубой сероватого цвета кожей и большим узким ртом. Коротышка прикоснулся к драгоценному камню в булавке своего галстука, словно предупреждая об опасности.
– Это приятельница моего приятеля, – сказал Сэм.
– Поцелуй нас еще разок, милашка, – сказал Ромео.
– Я еще от предыдущей порции не отошла, – сказала Шерри.
– Гэри, а где прячется ее дружок? – спросил Ромео.
– Не задавай лишних вопросов, – сказал Гэри.
Это был высокий грузноватый мужчина лет тридцати восьми, с длинным носом, слегка отечным лицом и с ноздрями, взрезавшими воздух под таким углом, что весь его ум, казалось, сосредоточился именно в них.
Сэм прошептал что-то на ухо Ромео. Ромео умолк. Теперь все молчали. Сидя футах в пятнадцати от бара, я пришел к выводу, что если мне суждено умереть в ближайшие три дня, то Ромео как раз тот человек, который с удовольствием возьмет эту работенку на себя. Я не знал, подсказал ли мне эту мысль вернейший из моих инстинктов, или это было очередной стадией моего безумия. Так или иначе, я должен был встать и подойти к Ромео, и следовало сделать это как можно скорее. «Тебе никогда не перехитрить полицию, – пронеслось у меня в голове, – если ты не сумеешь увести эту девчонку из бара и затащить в постель».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75