На дворе ноябрь, к весне мальчишку можно будет забрать в Моссгил.
С собой Роберт возьмет новые стихи — после выхода книги их накопилось немало. Многие разосланы друзьям — впрочем, одно послание еще не отправлено адресату.
Весной друзья отговорили Роберта посылать стихи мисс Вильгельмине Александер из Беллохмайла. Теперь другое дело: она получит их не от какого-то фермера, без разрешения забредшего к ней в парк, а от поэта, автора книги стихов.
Роберт красиво переписывает стихотворение и прилагает к нему письмо, написанное в стиле «Человека чувств». Кстати, Роберт надеется встретить автора этой книги, Генри Маккензи, в Эдинбурге.
Удивительное свойство — уметь писать в любом стиле! Роберт так увлекся этой задачей, что даже несколько переусердствовал в старании выказать в сопроводительном письме свои чувства перед знатной дамой. Неважно, что само стихотворение звучит совершенно по-иному: в нем — откровенная радость жизни, в нем говорится о простой любви в хижине под соснами, где так хорошо каждую ночь крепко прижимать к груди славную девушку из Беллохмайла! Пусть гордецы взбираются по скользкой лестнице успеха, пусть золото гонит жадных в глубь земли, а мне дайте пасти стада или пахать землю и ежедневно испытывать небесное блаженство со славной девушкой из Беллохмайла, говорят стихи.
А в письме, которое начинается с полуфранцузской фразы: «Поэты — существа столь „outre“, — так много выспренних, нарочито завуалированных намеков, «крылатых певцов весны, гармонически льющих песню со всех сторон», и «алых цветов средь изумрудной листвы»... По каждой строке видно, что человек стал в позу, мечтательно закатил глаза — вернее, очи! — и запел неестественным оперным голосом. Словом, перед мисс Вильгельминой должен был предстать не Роберт Бернс с фермы Моссгил, а «поэтический мечтатель», нет, не просто мечтатель, а по-французски — reveur!
К сожалению, мисс Вильгельмина была настолько шокирована предположением, будто ее кто-то посмеет обнимать в хижине, что не оценила ни тонких комплиментов, ни красивых описаний своей особы. Она не ответила на письмо. Но она и не разорвала его, как требовали ее братья, и в награду за это ее имя осталось в истории, и к чести ее потомков надо сказать, что и письмо и стихи они сохранили с благоговением.
Но Роберт тогда не мог этого знать и очень обиделся, Рассказывая об этом случае, он написал: «В тот час, когда судьба поклялась, что карманы братьев мисс Вильгельмины будут полны, Природа столь же решительно постановила, что головы их будут пустыми. Да и вообще из свиного уха шелкового кошелька не сделать», — добавлял он.
Роберт не любил, чтобы его стихи оставались никому не известными. «Девушку из Беллохмайла» он вложил в письмо одной из знатных своих «покровительниц», а «Святошу Вилли» и «Эпитафию ему же», переписав в нескольких экземплярах, отослал приятелям вместе с «декретом»:
«ИМЕНЕМ ДЕВЯТИ МУЗ. АМИНЫ
Мы, Роберт Бернс, милостью Природы и указом ее от января, двадцать пятого дня, лета господня тысяча семьсот пятьдесят девятого, Поэт Лауреат и Верховный Бард в пределах и за пределами старинных округов и поселений Койл, Каннингем и Кэррик, обращаемся к любимым верноподданным нашим Вильяму Чалмерсу и Джону Мак-Адаму, изучающим и практикующим древнюю и тайную науку смешения добра и зла.
Верноподданные!
Да будет вам известно, что в постоянном нашем попечительстве и заботе о поведении и благонравии всех, кто производит стихи и торгует ими оптом и в розницу, а именно: бардов, поэтов, стихоплетов, рифмачей, куплетистов, певцов, трубадуров и прочая и прочая, как женска, так и мужеска полу, — мы изволили обнаружить некую богопротивную, мерзкую и непотребную песню или балладу, список с коей прилагаем. А посему изъявляем волю нашу: задержите наипрезреннейшего представителя наипрезреннейшей породы, известной под именем, кличкой и прозванием «Черной чертовой скотинки», и, заставив оного развести костер на перекрестке эйрской дороги, передайте в беспощадные руки сего ничтожества вышеупомянутый список вышеупомянутой гнусной и богомерзкой песни, дабы ее пожрал огонь в присутствии всех, к сему причастных, для вящего назидания и устрашения составителей таких произведений. Да не оставите вы сие втуне, но выполните в точности, как изложено в этом нашем указе, не позднее двадцать четвертого числа сего месяца, в каковой день мы надеемся лично похвалить вас за верность и усердие.
Дано в Мохлине, двадцатого ноября, лета господня тысяча семьсот восемьдесят шестого.
БОЖЕ, ХРАНИ БАРДА!»
Рассказывают, что приятели Бернса, получив этот декрет, с удовольствием размножили крамольные стихи и развесили на колючих придорожных кустах.
Верховую лошадь обещал дать сосед. Остановиться в Эдинбурге можно было у Ричмонда — он написал, что хозяйка согласна за несколько лишних пенсов в неделю разрешить второму жильцу спать в комнате (на одной кровати с Ричмондом!) и умываться у нее на кухне. Там же можно утром брать два стакана горячей воды.
В деревянный сундучок, так и не попавший в порт Гринок, мать укладывала лучшие рубашки Роберта, несколько пар запасных чулок, новые высокие ботфорты с блестящими голенищами.
Ноябрьский дождь хлестал по крыше. Разговаривать не хотелось — перед разлукой всегда кажется, что обо всем переговорено, а расстанешься — и столько найдется невысказанных слов...
Вдруг в дверь постучали. Мохлинский почтарь торопливо подал конверт маленькой сестренке Белл, открывшей двери, и побежал дальше.
Белл даже не посмотрела на адрес: кому из них получать письма, как не Роберту. Он отошел к окну, прочел короткие строчки, скомкал письмо в кулаке и выбежал из дому, прямо под проливной дождь...
В письме сообщалось, что мисс Мэри Кэмбл такого-то числа сего года скончалась от гнилой горячки, — как тогда называли тиф, — в порту Гринок, где и погребена на Западном кладбище, на фамильном участке корабельного мастера Макферсона. А посему родственники усопшей мисс Кэмбл просят мистера Бернса не беспокоить их письмами, как беспокоил он покойницу, несмотря на то, что она ему не отвечала.
Далее сообщалось, что все письма мистера Бернса, равно как и вложенные в них стихи, уничтожены родными покойной.
(Только библия, подаренная Робертом, не была уничтожена пуританскими родичами. Кто-то из них, намусолив большой палец, попытался стереть имя Бернса, но чернила крепко въелись в толстую бумагу. А сжечь книгу им было жалко — все-таки библия, и переплет дорогой... Так и лежит она в домике-музее.)
27 ноября 1786 года, на чужой лошади, без единого знакомого в городе, — не считая старого дружка Ричмонда, — и без единого рекомендательного письма в кармане Роберт Бернс отправился в «северные Афины», столицу Шотландии — прекрасный город Эдинбург.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
С собой Роберт возьмет новые стихи — после выхода книги их накопилось немало. Многие разосланы друзьям — впрочем, одно послание еще не отправлено адресату.
Весной друзья отговорили Роберта посылать стихи мисс Вильгельмине Александер из Беллохмайла. Теперь другое дело: она получит их не от какого-то фермера, без разрешения забредшего к ней в парк, а от поэта, автора книги стихов.
Роберт красиво переписывает стихотворение и прилагает к нему письмо, написанное в стиле «Человека чувств». Кстати, Роберт надеется встретить автора этой книги, Генри Маккензи, в Эдинбурге.
Удивительное свойство — уметь писать в любом стиле! Роберт так увлекся этой задачей, что даже несколько переусердствовал в старании выказать в сопроводительном письме свои чувства перед знатной дамой. Неважно, что само стихотворение звучит совершенно по-иному: в нем — откровенная радость жизни, в нем говорится о простой любви в хижине под соснами, где так хорошо каждую ночь крепко прижимать к груди славную девушку из Беллохмайла! Пусть гордецы взбираются по скользкой лестнице успеха, пусть золото гонит жадных в глубь земли, а мне дайте пасти стада или пахать землю и ежедневно испытывать небесное блаженство со славной девушкой из Беллохмайла, говорят стихи.
А в письме, которое начинается с полуфранцузской фразы: «Поэты — существа столь „outre“, — так много выспренних, нарочито завуалированных намеков, «крылатых певцов весны, гармонически льющих песню со всех сторон», и «алых цветов средь изумрудной листвы»... По каждой строке видно, что человек стал в позу, мечтательно закатил глаза — вернее, очи! — и запел неестественным оперным голосом. Словом, перед мисс Вильгельминой должен был предстать не Роберт Бернс с фермы Моссгил, а «поэтический мечтатель», нет, не просто мечтатель, а по-французски — reveur!
К сожалению, мисс Вильгельмина была настолько шокирована предположением, будто ее кто-то посмеет обнимать в хижине, что не оценила ни тонких комплиментов, ни красивых описаний своей особы. Она не ответила на письмо. Но она и не разорвала его, как требовали ее братья, и в награду за это ее имя осталось в истории, и к чести ее потомков надо сказать, что и письмо и стихи они сохранили с благоговением.
Но Роберт тогда не мог этого знать и очень обиделся, Рассказывая об этом случае, он написал: «В тот час, когда судьба поклялась, что карманы братьев мисс Вильгельмины будут полны, Природа столь же решительно постановила, что головы их будут пустыми. Да и вообще из свиного уха шелкового кошелька не сделать», — добавлял он.
Роберт не любил, чтобы его стихи оставались никому не известными. «Девушку из Беллохмайла» он вложил в письмо одной из знатных своих «покровительниц», а «Святошу Вилли» и «Эпитафию ему же», переписав в нескольких экземплярах, отослал приятелям вместе с «декретом»:
«ИМЕНЕМ ДЕВЯТИ МУЗ. АМИНЫ
Мы, Роберт Бернс, милостью Природы и указом ее от января, двадцать пятого дня, лета господня тысяча семьсот пятьдесят девятого, Поэт Лауреат и Верховный Бард в пределах и за пределами старинных округов и поселений Койл, Каннингем и Кэррик, обращаемся к любимым верноподданным нашим Вильяму Чалмерсу и Джону Мак-Адаму, изучающим и практикующим древнюю и тайную науку смешения добра и зла.
Верноподданные!
Да будет вам известно, что в постоянном нашем попечительстве и заботе о поведении и благонравии всех, кто производит стихи и торгует ими оптом и в розницу, а именно: бардов, поэтов, стихоплетов, рифмачей, куплетистов, певцов, трубадуров и прочая и прочая, как женска, так и мужеска полу, — мы изволили обнаружить некую богопротивную, мерзкую и непотребную песню или балладу, список с коей прилагаем. А посему изъявляем волю нашу: задержите наипрезреннейшего представителя наипрезреннейшей породы, известной под именем, кличкой и прозванием «Черной чертовой скотинки», и, заставив оного развести костер на перекрестке эйрской дороги, передайте в беспощадные руки сего ничтожества вышеупомянутый список вышеупомянутой гнусной и богомерзкой песни, дабы ее пожрал огонь в присутствии всех, к сему причастных, для вящего назидания и устрашения составителей таких произведений. Да не оставите вы сие втуне, но выполните в точности, как изложено в этом нашем указе, не позднее двадцать четвертого числа сего месяца, в каковой день мы надеемся лично похвалить вас за верность и усердие.
Дано в Мохлине, двадцатого ноября, лета господня тысяча семьсот восемьдесят шестого.
БОЖЕ, ХРАНИ БАРДА!»
Рассказывают, что приятели Бернса, получив этот декрет, с удовольствием размножили крамольные стихи и развесили на колючих придорожных кустах.
Верховую лошадь обещал дать сосед. Остановиться в Эдинбурге можно было у Ричмонда — он написал, что хозяйка согласна за несколько лишних пенсов в неделю разрешить второму жильцу спать в комнате (на одной кровати с Ричмондом!) и умываться у нее на кухне. Там же можно утром брать два стакана горячей воды.
В деревянный сундучок, так и не попавший в порт Гринок, мать укладывала лучшие рубашки Роберта, несколько пар запасных чулок, новые высокие ботфорты с блестящими голенищами.
Ноябрьский дождь хлестал по крыше. Разговаривать не хотелось — перед разлукой всегда кажется, что обо всем переговорено, а расстанешься — и столько найдется невысказанных слов...
Вдруг в дверь постучали. Мохлинский почтарь торопливо подал конверт маленькой сестренке Белл, открывшей двери, и побежал дальше.
Белл даже не посмотрела на адрес: кому из них получать письма, как не Роберту. Он отошел к окну, прочел короткие строчки, скомкал письмо в кулаке и выбежал из дому, прямо под проливной дождь...
В письме сообщалось, что мисс Мэри Кэмбл такого-то числа сего года скончалась от гнилой горячки, — как тогда называли тиф, — в порту Гринок, где и погребена на Западном кладбище, на фамильном участке корабельного мастера Макферсона. А посему родственники усопшей мисс Кэмбл просят мистера Бернса не беспокоить их письмами, как беспокоил он покойницу, несмотря на то, что она ему не отвечала.
Далее сообщалось, что все письма мистера Бернса, равно как и вложенные в них стихи, уничтожены родными покойной.
(Только библия, подаренная Робертом, не была уничтожена пуританскими родичами. Кто-то из них, намусолив большой палец, попытался стереть имя Бернса, но чернила крепко въелись в толстую бумагу. А сжечь книгу им было жалко — все-таки библия, и переплет дорогой... Так и лежит она в домике-музее.)
27 ноября 1786 года, на чужой лошади, без единого знакомого в городе, — не считая старого дружка Ричмонда, — и без единого рекомендательного письма в кармане Роберт Бернс отправился в «северные Афины», столицу Шотландии — прекрасный город Эдинбург.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80