восклицает этот блестящий маркиз, открывая табакерку. - А знаете ли, господа, что я был первым, кого исповедовал аббат? Не сомневаюсь, что он тогда был потрясен услышанным".
Надо сказать, что некоторые вещи открываются самым неожиданным образом. Вот один пример. Не так давно в "Заметках о разных разностях" я поведал о некоем джентльмене, окрестив его мистером Дубсом, который оскорбительно отзывался обо мне при моих друзьях (а те, естественно, сообщили об этом мне). Вскоре после того я замечаю, что другой мой приятель, - скажем, некий мистер Грабе, - перестает здороваться со мной, а в клубе мечет в мою сторону свирепые взгляды. Итак, разрыв. Вражда. Грабе вообразил, что я написал о нем. Я же готов поклясться, что у меня и в мыслях этого не было: тему очерка подсказало мне поведение совсем другого человека. Но по тому, какое раздражение это вызвало у Грабса, разве не видно, что совесть у него не чиста и он тоже говорил про меня дурное? Он сам признал свою вину, меж тем как его ни в чем не обвиняли. Он задрожал, хотя на него никто даже не замахивался. Я только показал ему чужую шапку, а он тут же бросился с ожесточением напяливать ее на себя. Что ж, Грабс, пусть вы и попались, но зла я на вас, приятель, не держу.
Я по себе знаю, как скверно бывает на душе, как жестоко страдает самолюбие, когда видишь, что тебя раскусили. Допустим, я отъявленный трус, но делаю все, чтобы утвердить за собой репутацию бесстрашного человека: у меня грозно топорщатся усы, я говорю громким голосом, ежеминутно разражаюсь проклятиями и хожу с тяжеленной тростью. Я дерзко и нагло веду себя с извозчиками и женщинами, потрясаю своей дубиной (и, может быть, даже поколотил ею однажды какого-нибудь тщедушного юнца), рассказываю о своей удивительной меткости в стрельбе, и потому для всех знакомых я усач-бретер, которому сам черт не брат. Но всякое случается! И вот однажды у входа в клуб на Сент-Джеймс-стрит на глазах у всех какой-то невзрачный тип не долго думая, обрушивает на меня свою трость. От моей репутации ничего не остается. Меня уже никто не боится. Меня может щелкнуть но носу любой мальчишка, даже тот, кому для этого надо взобраться на стул. Итак, меня раскусили! Но ведь и раньше, когда я торжествовал, когда все меня боялись и принимали мое фанфаронство за чистую монету, я постоянно помнил, что труслив, как заяц, и все ждал, что рано или поздно попадусь.
Эта гнетущая мысль, что ты неизбежно будешь пойман, преследует, должно быть, многих беззастенчивых обманщиков. Вот перед нами священник, способный исторгал, потоки слез как из собственных глаз, так и из глаз своей паствы. А про себя он думает: "Я же всего-навсего жалкий пустомеля и плут. Я не плачу долгов. Я соблазнял женщин, обещая на них жениться. Я не знаю, верю ли в то, что проповедую, но знаю, что проповедь, над которой я так растроганно сопел, украдена мною у другого. Вдруг я уже пойман?" Так он думает, потупляя взор после очередной проповеди.
А все эти сочинители - поэты, историографы, романисты и прочие? Газета "Луч" сообщает, что "сочинение Джонса принадлежит к разряду выдающихся". Журнал "Светоч" объявляет, что "трагедия Джонса превосходит все, что было написано со времен Шекспира". Еженедельник "Комета" утверждает, что "Джонсовы "Приключения тетушки Паратуфль" - поистине ktema es aei Нетленное сокровище (древнегреч.)., величественный памятник, который увековечит славу этой замечательной англичанки", и тому подобное. Но Джонс-то знает, что критик "Луча" задолжал ему пять фунтов, что его издатель - совладелец "Светоча", а "Комета" появляется время от времени на его обедах. Все идет отлично. Джонс бессмертен... до тех пор, пока он не пойман. Как только это случится, опустится гасильник, и вот уже бессмертный угас и похоронен навсегда. Мысль о возможном разоблачении (dies irae! День гнева, Судный день! (лат.).) неотвязно преследует человека и отравляет существование даже в минуты торжества. И вот Браун, занимающий незаслуженно высокое положение, трепещет перед Смитом, который его раскусил. Что из того, что критики восклицают "браво!", а публика рукоплещет и забрасывает его цветами? Ведь Смит-то знает о нем все! "Играйте, трубы! Взвивайтесь, флаги! Ура, друзья, бессмертному Брауну!" "Все это прекрасно, - думает Браун (а сам продолжает расточать улыбки и раскланиваться, прижимая руку к груди), - но вон в окне фигура Смита, а он-то знает, чего я стою, а когда-нибудь и все меня раскусят".
Странное ощущение испытываешь, когда оказываешься рядом с человеком, который тебя раскусил и тебе это известно. Или наоборот, с человеком, которого ты раскусил. Его талант? Бог с вами! Его добропорядочность? О ней мы могли бы кое-что порассказать, и он это знает! Когда я встречаю своего приятеля Робинсона, то вспоминаю, так же, как и он, о его прошлых грехах, и улыбаясь, беседуя и раскланиваясь, мы в этот момент оба обманываем друг друга. Это он-то надежный товарищ? А вам известно, как он поступил с Хиксом? Он мягкосердечный человек? А не угодно ли вспомнить историю с подбитым глазом миссис Робинсон? Как удается людям заниматься делами, вести беседу, улыбаться и засыпать по ночам, сохраняя в душе эту боязнь разоблачения? Обокравший церковь Бардольф и стянувший кошелек Ним возвращаются в свой притон и покуривают трубки в компании друзей. Появляется сыщик мистер Хвате и говорит: "О, Бардольф, я как раз разыскиваю тебя по делу о дарохранительнице!" Мистер Бэрдольф выбивает пепел из трубки, протягивает руки для железных манжет и с самым смиренным видом отправляется в путь. Он пойман. Он должен идти. "Прощай, Долль Тершит! Прощайте, миссис Куикли, мэм!" Остальные леди и джентльмены безмолвно наблюдают за происходящим и обмениваются прощальными взглядами со своими друзьями. Свой час ждет каждого из этой почтенной публики, и они тоже будут пойманы.
Как удивительно мудро распорядилась природа, лишив большую часть женщин способности разгадывать нас! Присматриваться к человеку, сомневаться, обдумывать, взвешивать - это не их стихия. Отложите на время чтение, мой благосклонный друг и читатель, зайдите в гостиную и произнесите любую самую избитую шутку, - держу пари, что присутствующие там дамы встретят вас дружным смехом. Попробуйте, придя в дом Брауна, открыть миссис Браун и молодым барышням, что вы думаете о хозяине дома, и увидите, какой прием вас ожидает! Подобным же образом, если Браун наведается к вам и откровенно выскажет вашей почтенной супруге свое мнение о вас, то можете представить, как она его встретит! Хотелось бы вам, чтобы жена и дети знали о вас все и ценили строго по заслугам? Будь это так, друг мой, в вашем жилище стояла бы гнетущая тишина и единственным собеседником вам был бы остывший камин. Неужто вы не понимаете, что близкие видят вас в розовом свете своей любви и потому венчают нимбом вашу плешивую голову?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Надо сказать, что некоторые вещи открываются самым неожиданным образом. Вот один пример. Не так давно в "Заметках о разных разностях" я поведал о некоем джентльмене, окрестив его мистером Дубсом, который оскорбительно отзывался обо мне при моих друзьях (а те, естественно, сообщили об этом мне). Вскоре после того я замечаю, что другой мой приятель, - скажем, некий мистер Грабе, - перестает здороваться со мной, а в клубе мечет в мою сторону свирепые взгляды. Итак, разрыв. Вражда. Грабе вообразил, что я написал о нем. Я же готов поклясться, что у меня и в мыслях этого не было: тему очерка подсказало мне поведение совсем другого человека. Но по тому, какое раздражение это вызвало у Грабса, разве не видно, что совесть у него не чиста и он тоже говорил про меня дурное? Он сам признал свою вину, меж тем как его ни в чем не обвиняли. Он задрожал, хотя на него никто даже не замахивался. Я только показал ему чужую шапку, а он тут же бросился с ожесточением напяливать ее на себя. Что ж, Грабс, пусть вы и попались, но зла я на вас, приятель, не держу.
Я по себе знаю, как скверно бывает на душе, как жестоко страдает самолюбие, когда видишь, что тебя раскусили. Допустим, я отъявленный трус, но делаю все, чтобы утвердить за собой репутацию бесстрашного человека: у меня грозно топорщатся усы, я говорю громким голосом, ежеминутно разражаюсь проклятиями и хожу с тяжеленной тростью. Я дерзко и нагло веду себя с извозчиками и женщинами, потрясаю своей дубиной (и, может быть, даже поколотил ею однажды какого-нибудь тщедушного юнца), рассказываю о своей удивительной меткости в стрельбе, и потому для всех знакомых я усач-бретер, которому сам черт не брат. Но всякое случается! И вот однажды у входа в клуб на Сент-Джеймс-стрит на глазах у всех какой-то невзрачный тип не долго думая, обрушивает на меня свою трость. От моей репутации ничего не остается. Меня уже никто не боится. Меня может щелкнуть но носу любой мальчишка, даже тот, кому для этого надо взобраться на стул. Итак, меня раскусили! Но ведь и раньше, когда я торжествовал, когда все меня боялись и принимали мое фанфаронство за чистую монету, я постоянно помнил, что труслив, как заяц, и все ждал, что рано или поздно попадусь.
Эта гнетущая мысль, что ты неизбежно будешь пойман, преследует, должно быть, многих беззастенчивых обманщиков. Вот перед нами священник, способный исторгал, потоки слез как из собственных глаз, так и из глаз своей паствы. А про себя он думает: "Я же всего-навсего жалкий пустомеля и плут. Я не плачу долгов. Я соблазнял женщин, обещая на них жениться. Я не знаю, верю ли в то, что проповедую, но знаю, что проповедь, над которой я так растроганно сопел, украдена мною у другого. Вдруг я уже пойман?" Так он думает, потупляя взор после очередной проповеди.
А все эти сочинители - поэты, историографы, романисты и прочие? Газета "Луч" сообщает, что "сочинение Джонса принадлежит к разряду выдающихся". Журнал "Светоч" объявляет, что "трагедия Джонса превосходит все, что было написано со времен Шекспира". Еженедельник "Комета" утверждает, что "Джонсовы "Приключения тетушки Паратуфль" - поистине ktema es aei Нетленное сокровище (древнегреч.)., величественный памятник, который увековечит славу этой замечательной англичанки", и тому подобное. Но Джонс-то знает, что критик "Луча" задолжал ему пять фунтов, что его издатель - совладелец "Светоча", а "Комета" появляется время от времени на его обедах. Все идет отлично. Джонс бессмертен... до тех пор, пока он не пойман. Как только это случится, опустится гасильник, и вот уже бессмертный угас и похоронен навсегда. Мысль о возможном разоблачении (dies irae! День гнева, Судный день! (лат.).) неотвязно преследует человека и отравляет существование даже в минуты торжества. И вот Браун, занимающий незаслуженно высокое положение, трепещет перед Смитом, который его раскусил. Что из того, что критики восклицают "браво!", а публика рукоплещет и забрасывает его цветами? Ведь Смит-то знает о нем все! "Играйте, трубы! Взвивайтесь, флаги! Ура, друзья, бессмертному Брауну!" "Все это прекрасно, - думает Браун (а сам продолжает расточать улыбки и раскланиваться, прижимая руку к груди), - но вон в окне фигура Смита, а он-то знает, чего я стою, а когда-нибудь и все меня раскусят".
Странное ощущение испытываешь, когда оказываешься рядом с человеком, который тебя раскусил и тебе это известно. Или наоборот, с человеком, которого ты раскусил. Его талант? Бог с вами! Его добропорядочность? О ней мы могли бы кое-что порассказать, и он это знает! Когда я встречаю своего приятеля Робинсона, то вспоминаю, так же, как и он, о его прошлых грехах, и улыбаясь, беседуя и раскланиваясь, мы в этот момент оба обманываем друг друга. Это он-то надежный товарищ? А вам известно, как он поступил с Хиксом? Он мягкосердечный человек? А не угодно ли вспомнить историю с подбитым глазом миссис Робинсон? Как удается людям заниматься делами, вести беседу, улыбаться и засыпать по ночам, сохраняя в душе эту боязнь разоблачения? Обокравший церковь Бардольф и стянувший кошелек Ним возвращаются в свой притон и покуривают трубки в компании друзей. Появляется сыщик мистер Хвате и говорит: "О, Бардольф, я как раз разыскиваю тебя по делу о дарохранительнице!" Мистер Бэрдольф выбивает пепел из трубки, протягивает руки для железных манжет и с самым смиренным видом отправляется в путь. Он пойман. Он должен идти. "Прощай, Долль Тершит! Прощайте, миссис Куикли, мэм!" Остальные леди и джентльмены безмолвно наблюдают за происходящим и обмениваются прощальными взглядами со своими друзьями. Свой час ждет каждого из этой почтенной публики, и они тоже будут пойманы.
Как удивительно мудро распорядилась природа, лишив большую часть женщин способности разгадывать нас! Присматриваться к человеку, сомневаться, обдумывать, взвешивать - это не их стихия. Отложите на время чтение, мой благосклонный друг и читатель, зайдите в гостиную и произнесите любую самую избитую шутку, - держу пари, что присутствующие там дамы встретят вас дружным смехом. Попробуйте, придя в дом Брауна, открыть миссис Браун и молодым барышням, что вы думаете о хозяине дома, и увидите, какой прием вас ожидает! Подобным же образом, если Браун наведается к вам и откровенно выскажет вашей почтенной супруге свое мнение о вас, то можете представить, как она его встретит! Хотелось бы вам, чтобы жена и дети знали о вас все и ценили строго по заслугам? Будь это так, друг мой, в вашем жилище стояла бы гнетущая тишина и единственным собеседником вам был бы остывший камин. Неужто вы не понимаете, что близкие видят вас в розовом свете своей любви и потому венчают нимбом вашу плешивую голову?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12