- зашипели сочные, жирные отбивные к ужину. Мясники в те времена были не то что сейчас, и гостиная в их доме служила одновременно и кухней, - во всяком случае, так было у Брискета, потому что одна дверь из этой гостиной вела в лавку, а другая - во двор, как раз против сарая, где били скот.
И вот представьте себе наш ужас, когда в эту торжественную минуту мы вдруг слышим, как отворяется парадная дверь, в лавке раздаются тяжелые неверные шаги и сердитый голос хрипло кричит: "Эй, Сьюзен, Бетси! Дайте огня!" Добл побледнел как полотно, девицы стали краснее рака, один только я сохранил присутствие духа.
- Дверь во двор! - говорю я, а они:
- Там собака!
- Ничего, лучше собака, чем отец! - отвечаю я. Сьюзен распахнула дверь во двор, но вдруг крикнула: "Стойте!" - и метнулась к очагу.
- Возьмите, авось это поможет!
И что, вы думаете, она сунула нам в руки? Наши отбивные, разрази меня гром!
Она вытолкнула нас во двор, потрепала и успокоила пса и снова побежала в дом. Луна освещала двор и бойню, где зловеще белели две бараньи туши; посреди двора шла довольно глубокая канава, чтобы было куда стекать крови! Пес молча пожирал отбивные, - наши отбивные! - в окошечко нам было видно, как девицы мечутся по кухне, пряча остатки ужина, как распахнулась дверь из лавка и в комнату, шатаясь, вошел пьяный и сердитый Брискет. И еще нам было видно, как с высокого табурета его приветствовало, любезно кивая, перо на треуголке Добла! Добл побелел, затрясся всем телом и без сил опустился на колоду для разделывания туш.
Старый Брискет со всем вниманием, на которое был в ту минуту способен, принялся изучать наглое, кокетливо колыхающееся перо, - будь оно трижды неладно! - и постепенно до его сознания дошло, что раз есть шляпа, должна быть где-то поблизости и голова. Он медленно поднялся со стула - ростом он был шести футов, а весил добрых семь пудов, - так вот, повторяю, он медленно поднялся на ноги, надел фартук и рукавицы и снял со стены топор!
- Бетси, - приказал он, - открой заднюю дверь. Бедняжки с воплем бросились на колени и стали умолять его, обливаясь слезами, но все было тщетно.
- Откройте дверь во двор! - рявкнул он, и, услышав его голос, громадный бульдог вскочил на ноги и зарычал так, что я отлетел на другой конец двора. Добл не мог двинуться с места, он сидел на колоде и всхлипывал, как младенец.
Дверь отворилась, мистер Брискет вышел во двор.
- Хватай его, Зубастый! - крикнул он. - Держи его! - И этот ужасный пес бросился прямо на меня, но я отскочил в угол и обнажил шпагу, готовясь дорого продать свою жизнь.
- Молодец, собачка, - сказал Брискет, - не выпускай его оттуда. А вы, сэр, - обратился он к Доблу, - отвечайте, это ваша шляпа?
- Моя. - От ужаса у Добла язык едва ворочался.
- Тогда, сэр, - продолжал Брискет, икая, - я с прискорбием... ик... должен сообщить... ик... вам, что уж раз... ик... у меня оказалась ваша... ик... шляпа, мне нужна к ней... ик... и голова. Печально, но ничего не поделаешь. Так что советую вам... ик... поудобнее устроиться на этой... ик... колоде, потому что сейчас я отрублю вашу... ик... голову: чик и готово!
Добл бросился на колени и закричал:
- Я единственный сын, мистер Брискет! Я женюсь на ней, сэр! Честное слово, женюсь! Подумайте о моей матери, сэр, подумайте о моей матери!
- Ну, ну, голубчик, не надо расстраиваться, - отвечал Брискет, - все будет хорошо. Положите голову на эту колоду и не волнуйтесь, я ее сейчас чик! Да, да, чик! - совсем как у Людовика Шиш... Шош... Шашнадцатого, а потом уж примусь за второго.
Услышав о его намерениях, я отпрыгнул назад и издал душераздирающий вопль. Решив, что я вознамерился бежать, Зубастый бросился на меня, норовя вцепиться прямо в горло. Я заорал, в отчаянии взмахнул руками... и, к моему величайшему изумлению, пес грохнулся на землю... мертвый, пронзенный моей шпагой насквозь.
В эту минуту на Брискета набросилась целая толпа, - одна из девушек догадалась позвать соседей, - и жизнь Добла была спасена. Когда же все увидели убитого пса у моих ног, мое страшное лицо и окровавленную шпагу, то преисполнились величайшего восхищения перед моим мужеством. "Какой отчаянный малый этот Стабз", - заахали они. И назавтра эти слова повторялись всеми в нашем собрании.
Я не стал разглашать, что пес совершил самоубийство, - кому какое дело? Не стал я распространяться и о том, каким трусом оказался Добл. Наоборот, я сказал, что этот отважный юноша дрался, как лев, так что теперь и ему ничего не оставалось, как молчать. Из шкуры бульдога я заказал кобуру для пистолета; ходил я с таким независимым видом и слава храбреца так прочно утвердилась за мной в нашем полку, что поддерживать его честь во всех наших стычках с армейцами приходилось теперь Бобу Стабзу. Что касается женщин, вы их знаете: они обожают храбрость, и я, с моей блестящей репутацией, мог в то время выбирать любую - от любви ко мне и к моему красному мундиру умирало не меньше десятка невест с приданым в три, четыре, а то и пять тысяч фунтов стерлингов. Но я был не так глуп. Дважды я чуть было не женился, дважды меня постигало разочарование, но я поклялся всеми святыми, что у меня будет жена, и жена богатая. "Жениться на богатой ничуть не труднее, чем на бедной", руководствуясь в жизни этой истиной, вы никогда не ошибетесь: ведь на одну и ту же наживку можно поймать и форель и семгу.
Июль. Расправа
Даже после приключения с бульдогом мясника Доблу не удалось прослыть храбрецом, за мной же эта слава утвердилась прочно: Роберт Стабз считался самым удалым забиякой среди удалых Северных Бангэйцев. И хотя я честно признаюсь, - обстоятельства моей дальнейшей жизни подтверждают это, - что судьба не очень-то щедро одарила меня отвагой, человеку свойственно заблуждаться на свой счет, так что очень скоро я и сам уверовал, что убийство пса было величайшим подвигом и что я - герой, с которым не сравниться ни одному солдату из стотысячной армии его величества. Что вы хотите: у меня всегда была душа военного, вот только жестокая сторона военной профессии, все эти отвратительные битвы и кровь мне не по душе.
Полк наш, в общем, храбростью не блистал, - чего требовать от территориальных войск? - и, уж конечно, Стабз считался отчаянным бретером. Я так грозно ругался и вид у меня был такой свирепый, точно мне довелось участвовать в десятках кампаний. Я был секундантом в нескольких дуэлях, судьей во всех спорах и таким метким стрелком, что задевать меня остерегались. Что же касается Добла, я взял его под свое покровительство, и он так ко мне привязался, что мы вместе ели и пили и каждый день ездили верхом. Отец его не жалел денег, - пусть сын тратит, раз попал в хорошее общество, а уж кто сравнится в этом смысле со знаменитым Стабзом! Да, в те дни знакомство со мной считалось честью, я слыл отважным храбрецом, и все так продолжалось бы и по сей день, если бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
И вот представьте себе наш ужас, когда в эту торжественную минуту мы вдруг слышим, как отворяется парадная дверь, в лавке раздаются тяжелые неверные шаги и сердитый голос хрипло кричит: "Эй, Сьюзен, Бетси! Дайте огня!" Добл побледнел как полотно, девицы стали краснее рака, один только я сохранил присутствие духа.
- Дверь во двор! - говорю я, а они:
- Там собака!
- Ничего, лучше собака, чем отец! - отвечаю я. Сьюзен распахнула дверь во двор, но вдруг крикнула: "Стойте!" - и метнулась к очагу.
- Возьмите, авось это поможет!
И что, вы думаете, она сунула нам в руки? Наши отбивные, разрази меня гром!
Она вытолкнула нас во двор, потрепала и успокоила пса и снова побежала в дом. Луна освещала двор и бойню, где зловеще белели две бараньи туши; посреди двора шла довольно глубокая канава, чтобы было куда стекать крови! Пес молча пожирал отбивные, - наши отбивные! - в окошечко нам было видно, как девицы мечутся по кухне, пряча остатки ужина, как распахнулась дверь из лавка и в комнату, шатаясь, вошел пьяный и сердитый Брискет. И еще нам было видно, как с высокого табурета его приветствовало, любезно кивая, перо на треуголке Добла! Добл побелел, затрясся всем телом и без сил опустился на колоду для разделывания туш.
Старый Брискет со всем вниманием, на которое был в ту минуту способен, принялся изучать наглое, кокетливо колыхающееся перо, - будь оно трижды неладно! - и постепенно до его сознания дошло, что раз есть шляпа, должна быть где-то поблизости и голова. Он медленно поднялся со стула - ростом он был шести футов, а весил добрых семь пудов, - так вот, повторяю, он медленно поднялся на ноги, надел фартук и рукавицы и снял со стены топор!
- Бетси, - приказал он, - открой заднюю дверь. Бедняжки с воплем бросились на колени и стали умолять его, обливаясь слезами, но все было тщетно.
- Откройте дверь во двор! - рявкнул он, и, услышав его голос, громадный бульдог вскочил на ноги и зарычал так, что я отлетел на другой конец двора. Добл не мог двинуться с места, он сидел на колоде и всхлипывал, как младенец.
Дверь отворилась, мистер Брискет вышел во двор.
- Хватай его, Зубастый! - крикнул он. - Держи его! - И этот ужасный пес бросился прямо на меня, но я отскочил в угол и обнажил шпагу, готовясь дорого продать свою жизнь.
- Молодец, собачка, - сказал Брискет, - не выпускай его оттуда. А вы, сэр, - обратился он к Доблу, - отвечайте, это ваша шляпа?
- Моя. - От ужаса у Добла язык едва ворочался.
- Тогда, сэр, - продолжал Брискет, икая, - я с прискорбием... ик... должен сообщить... ик... вам, что уж раз... ик... у меня оказалась ваша... ик... шляпа, мне нужна к ней... ик... и голова. Печально, но ничего не поделаешь. Так что советую вам... ик... поудобнее устроиться на этой... ик... колоде, потому что сейчас я отрублю вашу... ик... голову: чик и готово!
Добл бросился на колени и закричал:
- Я единственный сын, мистер Брискет! Я женюсь на ней, сэр! Честное слово, женюсь! Подумайте о моей матери, сэр, подумайте о моей матери!
- Ну, ну, голубчик, не надо расстраиваться, - отвечал Брискет, - все будет хорошо. Положите голову на эту колоду и не волнуйтесь, я ее сейчас чик! Да, да, чик! - совсем как у Людовика Шиш... Шош... Шашнадцатого, а потом уж примусь за второго.
Услышав о его намерениях, я отпрыгнул назад и издал душераздирающий вопль. Решив, что я вознамерился бежать, Зубастый бросился на меня, норовя вцепиться прямо в горло. Я заорал, в отчаянии взмахнул руками... и, к моему величайшему изумлению, пес грохнулся на землю... мертвый, пронзенный моей шпагой насквозь.
В эту минуту на Брискета набросилась целая толпа, - одна из девушек догадалась позвать соседей, - и жизнь Добла была спасена. Когда же все увидели убитого пса у моих ног, мое страшное лицо и окровавленную шпагу, то преисполнились величайшего восхищения перед моим мужеством. "Какой отчаянный малый этот Стабз", - заахали они. И назавтра эти слова повторялись всеми в нашем собрании.
Я не стал разглашать, что пес совершил самоубийство, - кому какое дело? Не стал я распространяться и о том, каким трусом оказался Добл. Наоборот, я сказал, что этот отважный юноша дрался, как лев, так что теперь и ему ничего не оставалось, как молчать. Из шкуры бульдога я заказал кобуру для пистолета; ходил я с таким независимым видом и слава храбреца так прочно утвердилась за мной в нашем полку, что поддерживать его честь во всех наших стычках с армейцами приходилось теперь Бобу Стабзу. Что касается женщин, вы их знаете: они обожают храбрость, и я, с моей блестящей репутацией, мог в то время выбирать любую - от любви ко мне и к моему красному мундиру умирало не меньше десятка невест с приданым в три, четыре, а то и пять тысяч фунтов стерлингов. Но я был не так глуп. Дважды я чуть было не женился, дважды меня постигало разочарование, но я поклялся всеми святыми, что у меня будет жена, и жена богатая. "Жениться на богатой ничуть не труднее, чем на бедной", руководствуясь в жизни этой истиной, вы никогда не ошибетесь: ведь на одну и ту же наживку можно поймать и форель и семгу.
Июль. Расправа
Даже после приключения с бульдогом мясника Доблу не удалось прослыть храбрецом, за мной же эта слава утвердилась прочно: Роберт Стабз считался самым удалым забиякой среди удалых Северных Бангэйцев. И хотя я честно признаюсь, - обстоятельства моей дальнейшей жизни подтверждают это, - что судьба не очень-то щедро одарила меня отвагой, человеку свойственно заблуждаться на свой счет, так что очень скоро я и сам уверовал, что убийство пса было величайшим подвигом и что я - герой, с которым не сравниться ни одному солдату из стотысячной армии его величества. Что вы хотите: у меня всегда была душа военного, вот только жестокая сторона военной профессии, все эти отвратительные битвы и кровь мне не по душе.
Полк наш, в общем, храбростью не блистал, - чего требовать от территориальных войск? - и, уж конечно, Стабз считался отчаянным бретером. Я так грозно ругался и вид у меня был такой свирепый, точно мне довелось участвовать в десятках кампаний. Я был секундантом в нескольких дуэлях, судьей во всех спорах и таким метким стрелком, что задевать меня остерегались. Что же касается Добла, я взял его под свое покровительство, и он так ко мне привязался, что мы вместе ели и пили и каждый день ездили верхом. Отец его не жалел денег, - пусть сын тратит, раз попал в хорошее общество, а уж кто сравнится в этом смысле со знаменитым Стабзом! Да, в те дни знакомство со мной считалось честью, я слыл отважным храбрецом, и все так продолжалось бы и по сей день, если бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16