Мы вернулись в клабхаус, чтобы посмотреть большой забег. Когда толпа встала, отдавая честь флагу и напевая «Мой старый дом Кентукки», Стэдман развернулся лицом к толпе и стал яростно делать зарисовки. Откуда-то с верхних рядов донесся хриплый голос: «Развернись, волосатый урод!» Сам по себе забег занял две минуты, и даже с наших наблатыканных мест, даже смотря в бинокль с 12-ти кратным увеличением не было никакой возможности увидеть, что действительно происходило с нашими лошадьми. Холи Лэнд, на которую поставил Ральф, споткнулась и сбросила жокея на последнем повороте. Моя лошадка, Сайлент Скрин, шла впереди на финишной прямой, но отстала за пять ярдов до финиша. Победителем со ставками 16:1 стал жеребец по имени Даст Коммандер.
Спустя мгновения после окончания забега толпа дико ломанулась к выходам, штурмуя такси и автобусы. На следующий день Courier писал о вспышках насилия на парковке; люди дрались и топтали друг друга, карманы были обчищены, дети потеряны, бутылки разбиты. Но мы все это пропустили, удалившись в пресс-бокс немного выпить после забега. К тому времени мы оба почти свихнулись от переизбытка виски, перегрева на солнце, культурного шока, недосыпания и всеобщего морального разложения. Мы околачивались в пресс-боксе до тех пор, пока не показали большое интервью с владельцем победителя, щеголеватым маленьким человечком по имени Леманн, который сказал, что прилетел этим утром в Луисвилль из Непала, где он «прикупил большущего тигра». Спортжурналисты пробормотали свои слова восхищения, и официант наполнил бокал Лемана «Чивас Регалом». Он только что выиграл $127,000 на лошади, которая обошлась ему в $6,500 два года назад. Его специальностью, сказал он, были «удаленные поставки». А потом добавил, с широкой ухмылкой: «И я только что удалился от дел».
Остаток дня растворился в тумане безумия. Остаток ночи тоже. И весь следующий день и ночь. Происходили такие ужасные вещи, что мне трудно заставить себя даже вспоминать, не то что писать о них. Мне повезло, что я вообще уцелел. Одним из моих самых отчетливых воспоминаний о тех порочных часах было то, как на Ральфа чуть не напал один из моих старых друзей в бильярдной клуба Пенденнис ночью в субботу. Парень порвал на себе рубашку после того, как решил, что Ральф клеится к его жене. До мордобоя так и не дошло, но эмоциональный эффект был серьезный. Потом, как кошмар нам на десерт, Стэдман пустил свой злодейский карандаш в дело, и, пытаясь замять конфликт, стал рисовать девчонку, в склеивании которой он обвинялся. В Пенденнисе нам было лучше уже не оставаться.
Где-то около десяти тридцати утром в понедельник я был разбужен скребущимся звуком у моей двери. Я вылез из-под одеяла и отодвинул занавеску как раз настолько, чтобы увидеть снаружи Стэдмана. «Какого хуя тебе надо?», – крикнул я.
«Как насчет завтрака?», – спросил он.
Я выскочил из кровати и попытался открыть дверь, но она была закрыта на цепочку и снова захлопнулась. Я не мог справиться с цепочкой! Она не выходила из паза – так что я вырвал его из стены, злобно толкнув дверь. Ральф даже не моргнул. «Не повезло», – пробормотал он.
Я едва мог его видеть. Мои глаза опухли и были почти закрыты, от внезапно хлынувшего из-за двери света я ошалел и беспомощно, как больной крот, стоял. Стэдман мычал что-то о плохом самочувствии и ужасной жаре; я лег на кровать и попытался сфокусировать на нем взгляд, пока он метался в весьма хаотичной манере по комнате, потом вдруг метнулся к ящику с пивом, схватив бутылку, как ковбой Кольт 45. «Боже, – сказал я, – Ты выходишь из-под контроля».
Он кивнул и открыл крышку бутылки, сделав большой глоток. «Знаешь, все это правда ужасно», – наконец сказал он. «Я должен выбраться из этого места…» – он нервозно закачал головой. «Самолет улетает в десять тридцать, но я не знаю, успею ли я».
Я почти не слышал его. Мои глаза, наконец, открылись достаточно для того, чтобы я смог сфокусироваться на зеркале в другом конце комнаты, и меня ошеломил шок от узнавания. Сбитый на мгновение с толку, я подумал, что Ральф привел кого-то с собой – модель того особенного лица, которое мы столько искали. Это был он, именем Господа – опухшая, разрушенная пьянками, больная карикатура… как ужасная мультипликационная версия старой фотки из семейного фотоальбома, которым так гордится мама. Это было лицо, которое мы искали – и оно было, конечно же, моим. Кошмар, кошмар…
«Может, мне еще немного поспать», – сказал я. «Почему бы тебе не пойти в „Рыбно-мясное“ заведение и не поесть там этой гнилой рыбы и картошки? А потом возвращайся и разбуди меня где-нибудь в полдень. Я чувствую себя слишком близко к смерти, чтобы шнырять по улицам в это время».
Он замотал головой. «Нет… нет… я лучше пойду к себе и поработаю какое-то время над рисунками». Он нагнулся, чтобы достать из ящика еще две бутылки. «Я пытался работать ранее, – сказал он, – но руки все еще трясутся… Это ужафно, ужафно».
«Ты прекращал бы пить», – сказал я.
Он кивнул. «Я знаю. Это не хорошо, совсем не хорошо. Но почему-то мне от этого становится лучше…»
«Не надолго», – ответил я. «Вполне вероятно, что тебя вечером свалит что-нибудь типа истерической белой горячки – может как раз тогда, когда ты выйдешь из самолета в аэропорту Кеннеди. На тебя наденут смирительную рубашку и бросят в казенный дом, потом будут опускать тебе почки большими палками, пока ты не придешь в себя».
Он пожал плечами и побрел из номера, закрыв за собой дверь. Я вернулся в постель еще на час или около того, а позже – после вылазки за грейпфрутовым соком в супермаркет Найт Оул Фуд – мы последний раз поели в «Рыбно-мясной деревушке»: отличный обед из теста с мясными отрубями, жаренными в топленом сале.
К тому времени Ральф уже не заказывал кофе; он все просил побольше воды. «Это единственное, что у них есть, подходящее для употребления человеком», – объяснил он. Затем, убивая время до самолета, мы разложили его рисунки на столе, подумав над ними какое-то время, пытаясь понять, поймал ли он тот специфический дух происходившего… но не могли заставить наши мозги работать. Руки Стэдмана тряслись так сильно, что он с трудом мог держать бумагу, а мое зрение было так затуманено, что я почти не видел, что там нарисовано. «Блядь», – сказал я. «Мы оба выглядим хуже, чем все, что ты там нарисовал».
Он улыбнулся. «Знаешь, я уже думал об этом», – сказал он. «Мы приехали сюда, чтобы посмотреть на это ужафное зрелище: люди трогаются умом и блюют на себя и все такое… и знаешь что? Мы же сами такие…»
Большой Понтиак Боллбастер прогрызается сквозь пробки на автостраде.
Выпуск новостей по радио сообщает, что Национальная Гвардия устраивает резню со студентами в университете Кент Стэйт и Никсон все еще бомбит Камбоджу.
1 2 3 4 5 6 7