После многих лет презрения к футболу и всему, что футбол означает, вот он я — на пустом карибском берегу, выписываю ногами эти дурацкие финты с рвением подлинного фанатика футбольной песочницы.
Наконец, я устал бегать, и мы вернулись на веранду, где Сала по-прежнему беседовал с Шено. Оба, казалось, уже слегка набрались, и, поговорив с ними несколько минут, я осознал, что Шено мало что соображает. Она то и дело хмыкала себе под нос и передразнивала южный акцент Йемона.
Мы выпивали еще где-то с час, прилежно хихикая над Шено и наблюдая, как солнце клонится к Ямайке и Мексиканскому заливу. В Мехико еще светло, подумал я. Я никогда там не был, и вдруг меня охватило непреодолимое любопытство. Несколько часов рома в сочетании с растущим отвращением к Пуэрто-Рико вплотную подвели меня к тому, чтобы вернуться в город, сложить пожитки и отвалить первым же попутным самолетом на запад. Почему нет? — подумал я.Я еще не обналичил получку за эту неделю; в банке несколько сотен, меня здесь ничего не держит — почему бы и нет, в самом деле? Там неизбежно будет лучше, чем тут, где единственный мой оплот — дешевая работенка, вот-вот готовая развалиться.
Я обернулся к Сале:
— Сколько отсюда до Мехико?
Он пожал плечами и отхлебнул рома:
— Слишком много. А зачем? Что, переезжаешь?
Я кивнул:
— Думаю.
Шено подняла на меня взгляд, для разнообразия посерьезнев:
— Тебе Мехико понравится.
— Да что ты, к черту, про него знаешь? — рявкнул Йемон.
Она только зыркнула на него и хорошенько приложилась к стакану.
— Правильно, — сказал он. — Валяй, лакай. Не нализалась еще.
— Заткнись! — заорала Шено, вскакивая на ноги. — Оставь меня в покое, помпезный дурак проклятый!
Рука его метнулась так быстро, что едва заметил движение; и — шлепок тыльной стороной ей по щеке. Почти обыденный жест, без гнева, без усилия, — к тому времени, как я сообразил, что произошло, он уже снова развалился в шезлонге, бесстрастно наблюдая, как она отшатнулась на несколько шагов и разрыдалась.
Минуту никто не произносил ни слова; потом Йемон велел ей уйти в дом.
— Давай, — сказал он. — Ложись спать.
Она перестала плакать и отняла руку от щеки.
— Пошел к черту, — всхлипнула она.
— Вали внутрь, — повторил он.
Она еще раз яростно поглядела на него, повернулась и скрылась внутри. Мы услышали, как взвизгнули пружины, когда она рухнула на кровать, затем приглушенные рыдания возобновились.
Йемон встал.
— Ладно, — сказал он тихо, — простите, толпа, что вас этому подвергаю. — Он глубокомысленно кивнул в сторону хижины. — Съездить, что ли, в город с вами?
Сегодня там что-нибудь происходит?
Сала пожал плечами. Было видно, что он расстроен.
— Ничего, — ответил он. — Мне в любом случае только пожрать хочется.
Йемон повернулся к двери.
— Потусуйтесь тут пока, — сказал он. — Схожу оденусь.
Когда он зашел в дом, Сала повернулся ко мне и сокрушенно покачал головой.
— Он к ней относится, как к рабыне, — прошептал он. — Она совсем скоро сломается.
Я не сводил глаз с моря, наблюдая, как исчезает солнце.
Было слышно, как он ходит внутри, но никто не разговаривал. Вышел он одетым в бежевый костюм, на шею небрежно наброшен галстук. Потянув за собой дверь, он запер ее снаружи.
— Чтоб не шлялась, где попало, — пояснил он. — Все равно, наверное, скоро вырубится.
Изнутри донесся внезапный взрыв рыданий. Йемон безысходно пожал плечами и швырнул пиджак в машину Салы.
— Я на мотороллере поеду, — сказал он, — чтоб в городе оставаться не пришлось.
Мотороллер его походил на такую штуковину, которые забрасывали в тыл неприятелю на парашютах во Вторую Мировую: скелет рамы со следами красной краски проржавел почти насквозь, а под сиденьем — крохотный движок, тарахтевший, как пулемет Гэтлинга. Глушителя не было, резина совершенно облысела.
Мы двинулись за ним по дороге, едва не врезаясь ему в задницу, когда он буксовал в песке. Скорость он развивал приличную, держаться за ним, чтобы машина не развалилась на куски, оказалось трудновато. Когда мы проезжали лачуги аборигенов, на дорогу выбегали детишки и махили нам. Йемон махал им в ответ, широченно улыбаясь и салютуя вытянутой вверх рукой, а за ним летела туча пыли и грохота.
Мы притормозили там, где начиналась мощеная дорога, и Йемон предложил заехать в одно местечко неподалеку — чуть больше мили.
— Неплохая еда и дешевая выпивка, — сказал он. — А кроме этого, у меня там кредит.
Мы снова тронулись за ним, пока не возникла вывеска с надписью «Каса Кабронес».
Стрелка показывала вдоль грунтовки, отходившей в сторону пляжа. Дорога шла через пальмовую рощицу и заканчивалась на пятачке для машин перед захезанной ресторацией со столиками на террасе и музыкальным автоматом возле стойки бара.
Если б не пальмы и не пуэрториканская клиентура, он бы напомнил мне какую-нибудь третьесортную таверну на американском Среднем Западе. Гирлянда голубых лампочек болталась между парой столбов по обе стороны террасы, и каждые полминуты небо над нами вспарывал желтый луч с башни аэродрома примерно в миле от нас.
Только мы сели и заказали выпить, как я понял, что мы тут — единственные гринго. Остальные были местными. Они сильно шумели, пели и орали под музыкальный автомат, но все казались усталыми и подавленными. Причем, то была не ритмичная печаль мексиканской музыки, а завывающая пустота звука, подобного которому я не слыхал нигде — только в Пуэрто-Рико: смесь стона и хныканья, подпираемая унылым бумканьем и голосами, погрязшими в отчаяньи.
Неожиданно музыка остановилась, и несколько человек бросились к автомату.
Вспыхнула ссора, друг в друга полетели оскорбления, и тут, откуда-то издалека, будто включили национальный гимн успокоить истошную толпу, долетело неторопливое треньканье «Колыбельной» Брамса. Свара прекратилась, в кишки музыкального автомата провалилось несколько монеток, и он разразился визгливым хныканьем.
Мужчины вернулись к стойке, хохоча и хлопая друг друга по спинам.
Мы заказали три рома, и официант их принес. Мы решили сначала немного выпить, а обед отложить на потом, но когда дело дошло до еды, официант сообщил, что кухня закрылась.
— Да никогда в жизни! — воскликнул Йемон. — Здесь написано: полночь. — — И он показал на табличку над баром.
Официант покачал головой.
Сала посмотрел на него снизу вверх:
— Пожалуйста, — проговорил он. — Я голоден.
Официант снова покачал головой, не отрывая взгляда от зеленого блокнотика для заказов в руке.
Неожиданно Йемон шарахнул кулаком по столу:
— Тащите мяса! — заорал он. — И еще рому!
Официант, похоже, перепугался и юркнул за стойку. Все обернулись посмотреть на нас.
Из кухни выскочил низенький толстяк в белой рубашке с коротким рукавом.
1 2 3 4 5 6 7
Наконец, я устал бегать, и мы вернулись на веранду, где Сала по-прежнему беседовал с Шено. Оба, казалось, уже слегка набрались, и, поговорив с ними несколько минут, я осознал, что Шено мало что соображает. Она то и дело хмыкала себе под нос и передразнивала южный акцент Йемона.
Мы выпивали еще где-то с час, прилежно хихикая над Шено и наблюдая, как солнце клонится к Ямайке и Мексиканскому заливу. В Мехико еще светло, подумал я. Я никогда там не был, и вдруг меня охватило непреодолимое любопытство. Несколько часов рома в сочетании с растущим отвращением к Пуэрто-Рико вплотную подвели меня к тому, чтобы вернуться в город, сложить пожитки и отвалить первым же попутным самолетом на запад. Почему нет? — подумал я.Я еще не обналичил получку за эту неделю; в банке несколько сотен, меня здесь ничего не держит — почему бы и нет, в самом деле? Там неизбежно будет лучше, чем тут, где единственный мой оплот — дешевая работенка, вот-вот готовая развалиться.
Я обернулся к Сале:
— Сколько отсюда до Мехико?
Он пожал плечами и отхлебнул рома:
— Слишком много. А зачем? Что, переезжаешь?
Я кивнул:
— Думаю.
Шено подняла на меня взгляд, для разнообразия посерьезнев:
— Тебе Мехико понравится.
— Да что ты, к черту, про него знаешь? — рявкнул Йемон.
Она только зыркнула на него и хорошенько приложилась к стакану.
— Правильно, — сказал он. — Валяй, лакай. Не нализалась еще.
— Заткнись! — заорала Шено, вскакивая на ноги. — Оставь меня в покое, помпезный дурак проклятый!
Рука его метнулась так быстро, что едва заметил движение; и — шлепок тыльной стороной ей по щеке. Почти обыденный жест, без гнева, без усилия, — к тому времени, как я сообразил, что произошло, он уже снова развалился в шезлонге, бесстрастно наблюдая, как она отшатнулась на несколько шагов и разрыдалась.
Минуту никто не произносил ни слова; потом Йемон велел ей уйти в дом.
— Давай, — сказал он. — Ложись спать.
Она перестала плакать и отняла руку от щеки.
— Пошел к черту, — всхлипнула она.
— Вали внутрь, — повторил он.
Она еще раз яростно поглядела на него, повернулась и скрылась внутри. Мы услышали, как взвизгнули пружины, когда она рухнула на кровать, затем приглушенные рыдания возобновились.
Йемон встал.
— Ладно, — сказал он тихо, — простите, толпа, что вас этому подвергаю. — Он глубокомысленно кивнул в сторону хижины. — Съездить, что ли, в город с вами?
Сегодня там что-нибудь происходит?
Сала пожал плечами. Было видно, что он расстроен.
— Ничего, — ответил он. — Мне в любом случае только пожрать хочется.
Йемон повернулся к двери.
— Потусуйтесь тут пока, — сказал он. — Схожу оденусь.
Когда он зашел в дом, Сала повернулся ко мне и сокрушенно покачал головой.
— Он к ней относится, как к рабыне, — прошептал он. — Она совсем скоро сломается.
Я не сводил глаз с моря, наблюдая, как исчезает солнце.
Было слышно, как он ходит внутри, но никто не разговаривал. Вышел он одетым в бежевый костюм, на шею небрежно наброшен галстук. Потянув за собой дверь, он запер ее снаружи.
— Чтоб не шлялась, где попало, — пояснил он. — Все равно, наверное, скоро вырубится.
Изнутри донесся внезапный взрыв рыданий. Йемон безысходно пожал плечами и швырнул пиджак в машину Салы.
— Я на мотороллере поеду, — сказал он, — чтоб в городе оставаться не пришлось.
Мотороллер его походил на такую штуковину, которые забрасывали в тыл неприятелю на парашютах во Вторую Мировую: скелет рамы со следами красной краски проржавел почти насквозь, а под сиденьем — крохотный движок, тарахтевший, как пулемет Гэтлинга. Глушителя не было, резина совершенно облысела.
Мы двинулись за ним по дороге, едва не врезаясь ему в задницу, когда он буксовал в песке. Скорость он развивал приличную, держаться за ним, чтобы машина не развалилась на куски, оказалось трудновато. Когда мы проезжали лачуги аборигенов, на дорогу выбегали детишки и махили нам. Йемон махал им в ответ, широченно улыбаясь и салютуя вытянутой вверх рукой, а за ним летела туча пыли и грохота.
Мы притормозили там, где начиналась мощеная дорога, и Йемон предложил заехать в одно местечко неподалеку — чуть больше мили.
— Неплохая еда и дешевая выпивка, — сказал он. — А кроме этого, у меня там кредит.
Мы снова тронулись за ним, пока не возникла вывеска с надписью «Каса Кабронес».
Стрелка показывала вдоль грунтовки, отходившей в сторону пляжа. Дорога шла через пальмовую рощицу и заканчивалась на пятачке для машин перед захезанной ресторацией со столиками на террасе и музыкальным автоматом возле стойки бара.
Если б не пальмы и не пуэрториканская клиентура, он бы напомнил мне какую-нибудь третьесортную таверну на американском Среднем Западе. Гирлянда голубых лампочек болталась между парой столбов по обе стороны террасы, и каждые полминуты небо над нами вспарывал желтый луч с башни аэродрома примерно в миле от нас.
Только мы сели и заказали выпить, как я понял, что мы тут — единственные гринго. Остальные были местными. Они сильно шумели, пели и орали под музыкальный автомат, но все казались усталыми и подавленными. Причем, то была не ритмичная печаль мексиканской музыки, а завывающая пустота звука, подобного которому я не слыхал нигде — только в Пуэрто-Рико: смесь стона и хныканья, подпираемая унылым бумканьем и голосами, погрязшими в отчаяньи.
Неожиданно музыка остановилась, и несколько человек бросились к автомату.
Вспыхнула ссора, друг в друга полетели оскорбления, и тут, откуда-то издалека, будто включили национальный гимн успокоить истошную толпу, долетело неторопливое треньканье «Колыбельной» Брамса. Свара прекратилась, в кишки музыкального автомата провалилось несколько монеток, и он разразился визгливым хныканьем.
Мужчины вернулись к стойке, хохоча и хлопая друг друга по спинам.
Мы заказали три рома, и официант их принес. Мы решили сначала немного выпить, а обед отложить на потом, но когда дело дошло до еды, официант сообщил, что кухня закрылась.
— Да никогда в жизни! — воскликнул Йемон. — Здесь написано: полночь. — — И он показал на табличку над баром.
Официант покачал головой.
Сала посмотрел на него снизу вверх:
— Пожалуйста, — проговорил он. — Я голоден.
Официант снова покачал головой, не отрывая взгляда от зеленого блокнотика для заказов в руке.
Неожиданно Йемон шарахнул кулаком по столу:
— Тащите мяса! — заорал он. — И еще рому!
Официант, похоже, перепугался и юркнул за стойку. Все обернулись посмотреть на нас.
Из кухни выскочил низенький толстяк в белой рубашке с коротким рукавом.
1 2 3 4 5 6 7