И раны свои покажет. Пусть уходят только целые и невредимые. Бейте больше старых, моржих старайтесь не трогать. Все. Пошли.
Осторожно опираясь рукояткой копья, Джон шел третьим в ряду спускающихся охотников. Все ближе галечная отмель, и уже можно различать отдельных животных. Ноздри ощущали тяжкий запах испражнений, зловонного дыхания, смешанный со свежим запахом приближающихся льдов.
Некоторые из моржей уже беспокоились, поднимали головы и водили тупыми, остроусыми клыкастыми мордами. А из розовых пастей с рядом белых крепких зубов раздавалось недовольное похрюкиванье.
Орво сделал глазами знак, и молодые охотники броском кинулись с откоса прямо в набегающий тихий прибой.
Джон ринулся за остальными. Помня наставление Орво, он колол животных в точно указанное место под левой лопаткой. Кожа на живых моржах, несмотря на толстый жировой слой, оказалась не такой уж твердой, и остро отточенное лезвие, хотя и с некоторым усилием, но все же сравнительно легко входило в тело животного. Моржи с хрипом поднимали головы и валились на гальку, скользкую от крови и мочи, покорно, безропотно, будто пришли они на эту отмель именно для того, чтобы вот так окончить свой жизненный путь. Джон колол одного моржа за другим, молча, ожесточенно, стараясь не думать, что он убивает живое, может быть, даже чувствующее тоску приближающейся смерти тело.
Юноши, стоявшие у прибойной черты, не пропустили ни одного раненого моржа. Уходили самки, сильные молодые самцы и совсем молодые моржата, у которых вместо клыков торчали белые отростки, как сопли у неопрятных малышей.
Вода у берега покраснела. Поднявшееся солнце заиграло своими лучами на заблестевших от жира и крови камнях, на лоснящихся от пота лицах охотников. Руки устали убивать, голова раскалывалась от тошнотворного запаха крови и тел моржей, и наступило мгновение, когда Джон почувствовал, что больше не сможет нанести ни одного удара. Но именно тут раздался голос Орво:
– Довольно! Пусть остальные уходят в море!
Юноши расступились, освободив проход к чистой воде. Но моржи лезли туда не очень охотно, чувствуя, что это не та родная стихия, которая была им и колыбелью, и пространством жизни. Но еще хуже было на этой земле, покрытой кровью, среди своих сородичей, внезапно замолкнувших и ставших неподвижными. Моржи уходили в море, недоуменно оглядываясь, и издавали громкие тревожные звуки, как бы призывая тех, кто почему-то вдруг решил остаться среди этих двуногих с разящими насмерть лучами, насаженными на длинные палки.
Тнарат вытащил большой нож и распорол брюхо лежащему поблизости от него молодому моржу. Извлекая еще дымящуюся и трепещущую печень, он отделил каждому по большому куску. Печень была теплая и сладковатая на вкус. Она хорошо утоляла и жажду, и голод.
Насытившись, охотники принялись разделывать туши. Чтобы орудовать длинным охотничьим ножом, требовалась большая сноровка и подвижность руки, поэтому Джон лишь оттаскивал в сторону шкуры, куски мяса и помогал сшивать огромные кымгыты. Под вечер на двух байдарах приплыли помогать женщины. Они привезли с собой котлы и пресную воду. На том месте, где недавно кипела моржовая жизнь, запылали костры, и густой дым протянулся к подернутому наступающим морозным туманом небу.
Вместе с женщинами прибыли и дети. Они бродили среди убитых моржей и тыкали в них палками, изображая собой охотников. Яко тоже играл с ними, и скоро его нарядная камлейка, сшитая из куска десятифунтового мешка муки, насквозь пропиталась ворванью и кровью. Но мальчишка был доволен! Он с криком носился меж полуразделанных туш животных, скакал через них, вгрызался острыми зубами в сочную мякоть сырой моржовой печени и поминутно подбегал к своему атэ, чтобы помочь продеть толстый сырой ремень, сшивавший огромный кымгыт. Каждый охотник вырезал на своем кымгыте личное клеймо, поэтому и кымгыты готовились у каждого по своему вкусу. В некоторые рулеты Пыльмау положила мелко нарезанные сердце и почки, аккуратно переложила мясо полосками сала. У Тнарата, например, тавром было изображение оленя, ибо предки его вели происхождение от тундровых жителей. Орво вырезал знак иныпчик – морской косатки. Джон проставлял на каждом кымгыте букву J, пока озадаченная жена не спросила его:
– Какого зверя изображает этот знак?
– Это буква джей, начало моего имени.
– Но тебя зовут не Джей, а Сон.
– Это вы все меня так зовете, а на самом деле меня зовут Джон.
Пыльмау опустила женский нож – пекуль – и недоуменно уставилась на мужа:
– Как это – на самом деле? Значит, все время, пока мы живем с тобой, мы тебя называли неправильно?
– А, да пустяки это, – махнул рукой Джон. – Сон, Джон – не все ли равно?
– Что ты говоришь! – ужаснулась Пыльмау. – В имени – жизнь человека. Кто его потерял, перестает жить!
– Мау, сейчас не время говорить об этом, – устало ответил Джон, – вот вернемся домой, тогда на досуге и обсудим этот вопрос.
– Я бы и не подумала сейчас, в такой спешке говорить о важном, – обиженно ответила Пыльмау. – Но почему ты так долго молчал и терпел, когда мы тебя называли неправильно?..
– А что вы изображали, когда был жив Токо?
– Голову зайца, – ответила Пыльмау. – Токо очень быстро бегал, и его прозвали сызмала зайцем – Милют, но правильное имя ему было Токо.
– Давай договоримся так, – предложил Джон, – зайца я рисовать не умею, да и трудно мне без настоящих рук. Ты рисуй на кымгытах зайца, а я – свое джей.
– Пусть будет так, – согласилась Пыльмау и занялась тушей очередного моржа.
Люди не заметили, как прошла ночь. Лишь под утро, когда зарделся восток, они увидели, что почти вся работа сделана: на галечной гряде, под каменистым спуском, аккуратно уложены кымгыты – каждая семья сделала столько, сколько требовалось. Остальные туши разрубили на части и сложили в кучу в сохранившемся с древних времен огромном каменном хранилище, вырубленном прямо в скале.
Часть кымгытов перевезли в селение и сложили в увараны, ямы, где на дне даже в самую жаркую пору лета поблескивал лед вечной мерзлоты. Другие оставили под Дальним мысом, тщательно завалив камнями, чтобы ни песцы, ни волки, ни тем более белые медведи не похитили запасы.
Несколько дней возили в селение жир, кожи, мясо, связки полуочищенных кишок – материал для будущих непромокаемых плащей, огромные и тяжелые желтоватые бивни, ласты – все, что мог дать человеку морж, даже усатые головы. Все было перевезено в Энмын или же тщательно запрятано в каменных хранилищах Дальнего мыса.
Энмынцы уверенно смотрели в лицо приближающейся зиме. Неторопливо готовилось зимнее снаряжение, чинились снегоступы, шилась зимняя одежда, новые торбаса, камлейки из ткани, подаренной Канадским морским ведомством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
Осторожно опираясь рукояткой копья, Джон шел третьим в ряду спускающихся охотников. Все ближе галечная отмель, и уже можно различать отдельных животных. Ноздри ощущали тяжкий запах испражнений, зловонного дыхания, смешанный со свежим запахом приближающихся льдов.
Некоторые из моржей уже беспокоились, поднимали головы и водили тупыми, остроусыми клыкастыми мордами. А из розовых пастей с рядом белых крепких зубов раздавалось недовольное похрюкиванье.
Орво сделал глазами знак, и молодые охотники броском кинулись с откоса прямо в набегающий тихий прибой.
Джон ринулся за остальными. Помня наставление Орво, он колол животных в точно указанное место под левой лопаткой. Кожа на живых моржах, несмотря на толстый жировой слой, оказалась не такой уж твердой, и остро отточенное лезвие, хотя и с некоторым усилием, но все же сравнительно легко входило в тело животного. Моржи с хрипом поднимали головы и валились на гальку, скользкую от крови и мочи, покорно, безропотно, будто пришли они на эту отмель именно для того, чтобы вот так окончить свой жизненный путь. Джон колол одного моржа за другим, молча, ожесточенно, стараясь не думать, что он убивает живое, может быть, даже чувствующее тоску приближающейся смерти тело.
Юноши, стоявшие у прибойной черты, не пропустили ни одного раненого моржа. Уходили самки, сильные молодые самцы и совсем молодые моржата, у которых вместо клыков торчали белые отростки, как сопли у неопрятных малышей.
Вода у берега покраснела. Поднявшееся солнце заиграло своими лучами на заблестевших от жира и крови камнях, на лоснящихся от пота лицах охотников. Руки устали убивать, голова раскалывалась от тошнотворного запаха крови и тел моржей, и наступило мгновение, когда Джон почувствовал, что больше не сможет нанести ни одного удара. Но именно тут раздался голос Орво:
– Довольно! Пусть остальные уходят в море!
Юноши расступились, освободив проход к чистой воде. Но моржи лезли туда не очень охотно, чувствуя, что это не та родная стихия, которая была им и колыбелью, и пространством жизни. Но еще хуже было на этой земле, покрытой кровью, среди своих сородичей, внезапно замолкнувших и ставших неподвижными. Моржи уходили в море, недоуменно оглядываясь, и издавали громкие тревожные звуки, как бы призывая тех, кто почему-то вдруг решил остаться среди этих двуногих с разящими насмерть лучами, насаженными на длинные палки.
Тнарат вытащил большой нож и распорол брюхо лежащему поблизости от него молодому моржу. Извлекая еще дымящуюся и трепещущую печень, он отделил каждому по большому куску. Печень была теплая и сладковатая на вкус. Она хорошо утоляла и жажду, и голод.
Насытившись, охотники принялись разделывать туши. Чтобы орудовать длинным охотничьим ножом, требовалась большая сноровка и подвижность руки, поэтому Джон лишь оттаскивал в сторону шкуры, куски мяса и помогал сшивать огромные кымгыты. Под вечер на двух байдарах приплыли помогать женщины. Они привезли с собой котлы и пресную воду. На том месте, где недавно кипела моржовая жизнь, запылали костры, и густой дым протянулся к подернутому наступающим морозным туманом небу.
Вместе с женщинами прибыли и дети. Они бродили среди убитых моржей и тыкали в них палками, изображая собой охотников. Яко тоже играл с ними, и скоро его нарядная камлейка, сшитая из куска десятифунтового мешка муки, насквозь пропиталась ворванью и кровью. Но мальчишка был доволен! Он с криком носился меж полуразделанных туш животных, скакал через них, вгрызался острыми зубами в сочную мякоть сырой моржовой печени и поминутно подбегал к своему атэ, чтобы помочь продеть толстый сырой ремень, сшивавший огромный кымгыт. Каждый охотник вырезал на своем кымгыте личное клеймо, поэтому и кымгыты готовились у каждого по своему вкусу. В некоторые рулеты Пыльмау положила мелко нарезанные сердце и почки, аккуратно переложила мясо полосками сала. У Тнарата, например, тавром было изображение оленя, ибо предки его вели происхождение от тундровых жителей. Орво вырезал знак иныпчик – морской косатки. Джон проставлял на каждом кымгыте букву J, пока озадаченная жена не спросила его:
– Какого зверя изображает этот знак?
– Это буква джей, начало моего имени.
– Но тебя зовут не Джей, а Сон.
– Это вы все меня так зовете, а на самом деле меня зовут Джон.
Пыльмау опустила женский нож – пекуль – и недоуменно уставилась на мужа:
– Как это – на самом деле? Значит, все время, пока мы живем с тобой, мы тебя называли неправильно?
– А, да пустяки это, – махнул рукой Джон. – Сон, Джон – не все ли равно?
– Что ты говоришь! – ужаснулась Пыльмау. – В имени – жизнь человека. Кто его потерял, перестает жить!
– Мау, сейчас не время говорить об этом, – устало ответил Джон, – вот вернемся домой, тогда на досуге и обсудим этот вопрос.
– Я бы и не подумала сейчас, в такой спешке говорить о важном, – обиженно ответила Пыльмау. – Но почему ты так долго молчал и терпел, когда мы тебя называли неправильно?..
– А что вы изображали, когда был жив Токо?
– Голову зайца, – ответила Пыльмау. – Токо очень быстро бегал, и его прозвали сызмала зайцем – Милют, но правильное имя ему было Токо.
– Давай договоримся так, – предложил Джон, – зайца я рисовать не умею, да и трудно мне без настоящих рук. Ты рисуй на кымгытах зайца, а я – свое джей.
– Пусть будет так, – согласилась Пыльмау и занялась тушей очередного моржа.
Люди не заметили, как прошла ночь. Лишь под утро, когда зарделся восток, они увидели, что почти вся работа сделана: на галечной гряде, под каменистым спуском, аккуратно уложены кымгыты – каждая семья сделала столько, сколько требовалось. Остальные туши разрубили на части и сложили в кучу в сохранившемся с древних времен огромном каменном хранилище, вырубленном прямо в скале.
Часть кымгытов перевезли в селение и сложили в увараны, ямы, где на дне даже в самую жаркую пору лета поблескивал лед вечной мерзлоты. Другие оставили под Дальним мысом, тщательно завалив камнями, чтобы ни песцы, ни волки, ни тем более белые медведи не похитили запасы.
Несколько дней возили в селение жир, кожи, мясо, связки полуочищенных кишок – материал для будущих непромокаемых плащей, огромные и тяжелые желтоватые бивни, ласты – все, что мог дать человеку морж, даже усатые головы. Все было перевезено в Энмын или же тщательно запрятано в каменных хранилищах Дальнего мыса.
Энмынцы уверенно смотрели в лицо приближающейся зиме. Неторопливо готовилось зимнее снаряжение, чинились снегоступы, шилась зимняя одежда, новые торбаса, камлейки из ткани, подаренной Канадским морским ведомством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157