Она понимает, что потеряла свой последний шанс, и теперь она сидит белая-белая.
– Вы видели, как я в молчании проехала по Лондону?
– Да, ваше величество. Опять тишина.
– Как Эссекс вел себя на следствии?
– Он оправдывал соучастников.
– Я знала, что он так поступит… – говорит королева. – Не передавал ли он мне чего-нибудь перед смертью?
– Нет, ваше величество.
– Слава богу… – говорит королева.
И рыдает.
Канцлер выходит из дверей, кланяясь.
– Оправдывал сообщников, – рыдает она, и камеристка наливает ей воды, и зубы королевы стучат о металл кубка. – Кому нужно его проклятое рыцарство? Кому нужно все это?! Я любила его, но его самолюбие страдало все больше… Он играл с огнем… Я сдерживала тебя, но ты не слушался… теперь ты умер… Я подарила тебе перстень, за который ты мог у меня потребовать жизнь… но ты не воспользовался… не передал мне его… Слава богу… – она перестает рыдать, закрывает глаза и молчит.
СПОСОБ ЖИТЬ.
Так все спокойно было в этом переулке, а сейчас пошло тайное возбуждение и лихорадка. Будто что-то сдвинулось с места, какие-то силы пришли в движение и, хотя никто не признавался, чувствовалось, что все друг другу мешают, столпились на одном пятачке и ждут, кто первый не выдержит и освободит место. Но никто не уходил. Тесно стало в придорожном кафе.
– Ладно, выхода нет, – сказал знаменитый ученый. – Придется вам кое-что рассказать. Слушайте.
Приезжий и знаменитый ученый сидели грустные и никак не могли договориться. Оба не говорили главного, и, значит, суть разговора лежала где-то в стороне, и все дело зашло в тупик, н оставался один выход, самый простой и детский, – полная откровенность. Но этого ученый и боялся больше всего.
– Да, боюсь, – сказал ученый. – Наш эксперимент держится на том, что некий незнакомый человек сам, без подсказки принесет решение, которое мы ищем. Если я вам расскажу суть эксперимента, можно считать, что он не состоялся… Ладно… выхода нет, придется вам кое-что рассказать… Слушайте…
Приезжий ответил:
– Зачем же мне слушать то, что я и сам знаю?… Ученый подскочил, сунул руки в карманы, потом посмотрел в безмятежное лицо приезжего и снова сел.
– Почему вы меня все время дразните? – спросил он.
– Из-за вашего апломба, – сказал приезжий. – Из-за того, что вы ждали появления кого-то более солидного, чем я.
– Не сердитесь, – раздраженно сказал ученый. – Времена изменились. Мир теперь преобразовывают не странствующие энтузиасты, а крупные научные коллективы.
– Вы считаете – искусство – устарелая профессия?
– Не профессия… Устарелый способ мышления.
– Искусство – это не мышление, – сказал приезжий. – Этим оно отличается от науки… Наука может научить только тому, что знает сама, а искусство даже тому, чего само не знает.
– Как это может быть? Подумайте…
– Наука имеет начало, а искусство не имеет, – сказал приезжий. – Если человек выжил до того, как появились доктора, значит природа придумала способы его выживания до того, как появилась медицина. И так во всем. Музыка была до того, как придумали ноты. Литература была до письменности, живопись – до открытия анатомии и перспективы. Искусство существует столько же, сколько существует человек. Оно отличается от дыхания только тем, что потребность в дыхании у всех одинаковая, а в искусстве – разная. Поэтому в науке вдохновение редкий случай, а для искусства это обязательный минимум. Хотя и тоже довольно редкий случай…
– Вы противопоставляете науку и искусство, – сказал ученый. – Глупо.
– Нет. Когда-нибудь они сольются. Я только против чванства.
– Ну, с меня хватит, – сказал ученый и встал. – Сомневаюсь, есть ли какой-нибудь смысл в том, что вы наговорили.
– Ну конечно, с вас хватит, – сказал приезжий. – Каждый интеллигент втайне думает, что эволюция закончилась именно на нем… Сначала он призывает сомневаться, так как сомнение – основа науки, а потом звереет, когда сомневаются не так, как он призывал.
– Получили? – спросила Валентина Николаевна. – Я же предупреждала… Одна болтовня… Я довольна, что вы получили свое… Разговаривать с ним бесполезно… Только время тратить.
– А почему ты плохая актриса? – спросил приезжий. – Разве так ты бы могла играть, если бы знала, для чего искусство?
– Я знаю, – сказала она.
– Сто тысяч трактатов об искусстве не могут ответить на один-единственный вопрос – что есть искусство. Очевидно, это может означать только одно– они написаны не на том языке, на каком задан вопрос… Кого ты сейчас играешь?
– Офелию. А что?
– Господи! – сказал приезжий. – Офелию ты играть не можешь! Ты склочница, а Офелия проста, как ласточка.
Актриса смотрела на него исподлобья.
– А ведь меня хвалят не только дураки… – сказала она. – Выходит, ты один прав?
– В искусстве это бывает довольно часто, Офелия, о нимфа!
– Значит, вы считаете, что искусство более прогрессивный способ мышления? – спросил ученый.
– Да не мышления! – сказал приезжий. – А жизни! Причем ее высший способ!
– Что же это означает практически: искусство – способ жизни? – спросил ученый.
– А то, что, когда человек воспринимает искусство, это другой человек, не повседневный. Не верите? Сейчас покажу…
Официантка Семина потихоньку все проталкивалась и проталкивалась и теперь стояла возле столика. Приезжий обернулся к ней.
– Спросите меня – верующий ли я, – сказал он ей.
– Вы верующий? – покорно спросила она.
– Да, – ответил приезжий.
– Как странно, – сказала она. – Совсем не похоже. А во что вы веруете?
– В вас, – сказал приезжий.
– Неужели не видишь?! – закричала ее подруга. – Он же тебя охмуряет!
– Он не охмуряет, – сказала официантка Семина.
– То есть как не охмуряю? – сказал приезжий. – Именно охмуряю! Вы спросили, верующий ли я… Я верю в то, что, пока в глубине души вы знаете, что вы красавица, ничто не потеряно… Вы красавица, вы же знаете это?…
«Ну, уж это загнул, – подумали все после того, как с испугом посмотрели на официантку Семину. – Н-да, загнул. Ври, да знай меру».
– Вы же знаете это?
– Нет…
– Не врите! – скомандовал он. – Вы сомневаетесь в этом только в метро!
– Почему в метро?… – жалобно сказала она. Нет…
Все смотрели на них. Разыгрывался какой-то аттракцион. Только вот какой, никто еще не мог понять.
– Потому в метро, что, когда вы садитесь на диван, самые красивые молодые люди садятся рядом с вами… И тогда вы сомневаетесь, что вы красавица… Потому что они садятся смотреть на девушек, которые напротив.
У всех были внимательные, настороженные лица.
– Не боитесь их, – сказал приезжий. – У всех то же самое… Отвечайте – правду я говорю?
– Правду… – сипло сказала она. – Откуда вы знаете про метро?
– Никто не обращает внимания на соседа, – сказал приезжий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
– Вы видели, как я в молчании проехала по Лондону?
– Да, ваше величество. Опять тишина.
– Как Эссекс вел себя на следствии?
– Он оправдывал соучастников.
– Я знала, что он так поступит… – говорит королева. – Не передавал ли он мне чего-нибудь перед смертью?
– Нет, ваше величество.
– Слава богу… – говорит королева.
И рыдает.
Канцлер выходит из дверей, кланяясь.
– Оправдывал сообщников, – рыдает она, и камеристка наливает ей воды, и зубы королевы стучат о металл кубка. – Кому нужно его проклятое рыцарство? Кому нужно все это?! Я любила его, но его самолюбие страдало все больше… Он играл с огнем… Я сдерживала тебя, но ты не слушался… теперь ты умер… Я подарила тебе перстень, за который ты мог у меня потребовать жизнь… но ты не воспользовался… не передал мне его… Слава богу… – она перестает рыдать, закрывает глаза и молчит.
СПОСОБ ЖИТЬ.
Так все спокойно было в этом переулке, а сейчас пошло тайное возбуждение и лихорадка. Будто что-то сдвинулось с места, какие-то силы пришли в движение и, хотя никто не признавался, чувствовалось, что все друг другу мешают, столпились на одном пятачке и ждут, кто первый не выдержит и освободит место. Но никто не уходил. Тесно стало в придорожном кафе.
– Ладно, выхода нет, – сказал знаменитый ученый. – Придется вам кое-что рассказать. Слушайте.
Приезжий и знаменитый ученый сидели грустные и никак не могли договориться. Оба не говорили главного, и, значит, суть разговора лежала где-то в стороне, и все дело зашло в тупик, н оставался один выход, самый простой и детский, – полная откровенность. Но этого ученый и боялся больше всего.
– Да, боюсь, – сказал ученый. – Наш эксперимент держится на том, что некий незнакомый человек сам, без подсказки принесет решение, которое мы ищем. Если я вам расскажу суть эксперимента, можно считать, что он не состоялся… Ладно… выхода нет, придется вам кое-что рассказать… Слушайте…
Приезжий ответил:
– Зачем же мне слушать то, что я и сам знаю?… Ученый подскочил, сунул руки в карманы, потом посмотрел в безмятежное лицо приезжего и снова сел.
– Почему вы меня все время дразните? – спросил он.
– Из-за вашего апломба, – сказал приезжий. – Из-за того, что вы ждали появления кого-то более солидного, чем я.
– Не сердитесь, – раздраженно сказал ученый. – Времена изменились. Мир теперь преобразовывают не странствующие энтузиасты, а крупные научные коллективы.
– Вы считаете – искусство – устарелая профессия?
– Не профессия… Устарелый способ мышления.
– Искусство – это не мышление, – сказал приезжий. – Этим оно отличается от науки… Наука может научить только тому, что знает сама, а искусство даже тому, чего само не знает.
– Как это может быть? Подумайте…
– Наука имеет начало, а искусство не имеет, – сказал приезжий. – Если человек выжил до того, как появились доктора, значит природа придумала способы его выживания до того, как появилась медицина. И так во всем. Музыка была до того, как придумали ноты. Литература была до письменности, живопись – до открытия анатомии и перспективы. Искусство существует столько же, сколько существует человек. Оно отличается от дыхания только тем, что потребность в дыхании у всех одинаковая, а в искусстве – разная. Поэтому в науке вдохновение редкий случай, а для искусства это обязательный минимум. Хотя и тоже довольно редкий случай…
– Вы противопоставляете науку и искусство, – сказал ученый. – Глупо.
– Нет. Когда-нибудь они сольются. Я только против чванства.
– Ну, с меня хватит, – сказал ученый и встал. – Сомневаюсь, есть ли какой-нибудь смысл в том, что вы наговорили.
– Ну конечно, с вас хватит, – сказал приезжий. – Каждый интеллигент втайне думает, что эволюция закончилась именно на нем… Сначала он призывает сомневаться, так как сомнение – основа науки, а потом звереет, когда сомневаются не так, как он призывал.
– Получили? – спросила Валентина Николаевна. – Я же предупреждала… Одна болтовня… Я довольна, что вы получили свое… Разговаривать с ним бесполезно… Только время тратить.
– А почему ты плохая актриса? – спросил приезжий. – Разве так ты бы могла играть, если бы знала, для чего искусство?
– Я знаю, – сказала она.
– Сто тысяч трактатов об искусстве не могут ответить на один-единственный вопрос – что есть искусство. Очевидно, это может означать только одно– они написаны не на том языке, на каком задан вопрос… Кого ты сейчас играешь?
– Офелию. А что?
– Господи! – сказал приезжий. – Офелию ты играть не можешь! Ты склочница, а Офелия проста, как ласточка.
Актриса смотрела на него исподлобья.
– А ведь меня хвалят не только дураки… – сказала она. – Выходит, ты один прав?
– В искусстве это бывает довольно часто, Офелия, о нимфа!
– Значит, вы считаете, что искусство более прогрессивный способ мышления? – спросил ученый.
– Да не мышления! – сказал приезжий. – А жизни! Причем ее высший способ!
– Что же это означает практически: искусство – способ жизни? – спросил ученый.
– А то, что, когда человек воспринимает искусство, это другой человек, не повседневный. Не верите? Сейчас покажу…
Официантка Семина потихоньку все проталкивалась и проталкивалась и теперь стояла возле столика. Приезжий обернулся к ней.
– Спросите меня – верующий ли я, – сказал он ей.
– Вы верующий? – покорно спросила она.
– Да, – ответил приезжий.
– Как странно, – сказала она. – Совсем не похоже. А во что вы веруете?
– В вас, – сказал приезжий.
– Неужели не видишь?! – закричала ее подруга. – Он же тебя охмуряет!
– Он не охмуряет, – сказала официантка Семина.
– То есть как не охмуряю? – сказал приезжий. – Именно охмуряю! Вы спросили, верующий ли я… Я верю в то, что, пока в глубине души вы знаете, что вы красавица, ничто не потеряно… Вы красавица, вы же знаете это?…
«Ну, уж это загнул, – подумали все после того, как с испугом посмотрели на официантку Семину. – Н-да, загнул. Ври, да знай меру».
– Вы же знаете это?
– Нет…
– Не врите! – скомандовал он. – Вы сомневаетесь в этом только в метро!
– Почему в метро?… – жалобно сказала она. Нет…
Все смотрели на них. Разыгрывался какой-то аттракцион. Только вот какой, никто еще не мог понять.
– Потому в метро, что, когда вы садитесь на диван, самые красивые молодые люди садятся рядом с вами… И тогда вы сомневаетесь, что вы красавица… Потому что они садятся смотреть на девушек, которые напротив.
У всех были внимательные, настороженные лица.
– Не боитесь их, – сказал приезжий. – У всех то же самое… Отвечайте – правду я говорю?
– Правду… – сипло сказала она. – Откуда вы знаете про метро?
– Никто не обращает внимания на соседа, – сказал приезжий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22