- Зачем вы это делаете? - спросил я. - А вам жалко? Да? - ответила она. Она все время торчала в этом шкафу. - Был еще случай. - На даче появился какой-то молодой человек, какой-то ученик режиссера. Беловолосый, с розовым лицом. Но я сразу понял, что режиссер интересует его меньше всего. - Однажды он отвел меня в комнату и объяснил мне, что он познакомился с ней раньше меня и что не пора ли мне уезжать с дачи. - Противный этот разговор затянулся, так как белобрысый говорил с паузами и недомолвками, а я не стремился его понять. А когда он это заметил, то прошипел мне, что знает о моем семейном положении и примет меры. На это я сказал ему, что передам весь этот разговор старику и интересно, что из этого выйдет. Он сразу осекся. - Я посмотрел на него внимательно. Такой, знаете, беловолосый слизняк без подбородка, аксолотль из подземной речки, а хорохорится. - Нет свидетелей. Кто докажет? - спросил он. - Он был прав. Свидетелей не было. - Скрипнула дверца шкафа. Тот резко обернулся. - Физиономия его исказилась. А я счастливо засмеялся, так как догадался сразу. - Открылась дверца, и из шкафа вылезла она. Тот отступил к стене и замигал своими поросячьими глазками. Белые волосы его стояли дыбом вокруг розового залысого лба. - Вы бейте его посильнее... - сказала она, проходя. - Он этого не любит. Я пробовала. - И вышла. - Я сказал ему: - Брысь! - И он исчез. - А мне действительно пора было уезжать. - В этот последний день у нас со стариком был очень важный разговор. О памяти, о фантазии, о вдохновении и о том, чем они отличаются друг от друга. И я ему высказал все, что думаю на этот счет. и все, что думают мои приятели Гошка и Алешка, и о том, как мы до войны пустились на поиски красоты и к каким выводам пришли, и о письме в Академию наук, и об ответе на письмо, и о том, что я думаю о его картинах. - Он меня не перебивал и только сказал: - Я был рассчитан на большее количество фильмов. - Потом я спросил его, что он думает о старомодном понятии "душа" и каков, по его мнению, реальный смысл этого слова. - Он мне рассказал, как он задал этот же вопрос одному старику. - А что, отец, говорят, никакой души нет, что душа - это рефлексы? - Это у кого как, - ответил старик. - Если человек хороший, то у него душа есть, а если плохой - это точно, одни рефлексы. - Потом он, как всегда, пошел отдыхать, а я собрался выкупаться перед отъездом. - На протяжении всего этого важного разговора мысль о том, что она сидит там в шкафу и слушает. помогала мне. Я держался хорошо. Нет, черт возьми, я действительно хорошо держался. И понял почему. - Исполненный благодарности, я открыл дверцу и заглянул в шкаф. - Вылезайте, ну... - сказал я. - Поговорим, как мужчина с мужчиной. - Никто мне не ответил. Я отодвинул пиджаки и штаны и увидел некрашеную стенку шкафа. Шкаф был пуст, если не считать проклятых пиджаков. Но разве они могут заполнить пустоту, скажем так - пустоту шкафа? Ее нет. Вот факт. Ничем его не отменишь, и надо уезжать. Меня вдруг пронзила такая тоска, которая в народе зовется смертной. Я ни разу не помирал, но в этот момент понял, какая тоска может пронзить перед смертью. - А потом я пошел купаться на этот дачный пруд, где в будни пытались ловить карасей, а в воскресные дни по всем кустам стояли полуторки с пивом для любителей коллективных выездов на лоно природы, на полянах бухал волейбольный мяч, по берегам лежали кучки одежды, накрытые панамами, а в пруду шевелились разноцветные резиновые головы. - Это был будний день. На берегу я встретил ее. Стояла такая жара, что можно было разговаривать откровенно. Все тормоза сдали. - Да, я забыл сказать, что она была гречанка. - Мы произносили слово "Атина". Она произносила, а я только пытался. - Атина, - говорил я. - Нет, нет! - Асина? - говорил я. - Нет? Нет?.. - О боже! - говорила она. - Осина. Слышала бы она! - Все плавилось от солнца. Небо было белое, а вода слепящая до черноты. - Мы пытались произнести слово "Афина" так, как его произносят греки. Не "ф", а среднее между "т" и "с". Имя богини было первое греческое слово, которое я хотел научиться произносить по-гречески. - Какого черта было смеяться. Она должна была гордиться тем, что изучают ее язык, эта чудачка. Господи, ну кто она такая? Были древние греки - они представляли интерес, древние греки, а не просто греки. Просто греки - это просто греки. Они представляют интерес ни больше и ни меньше других наций. Греки, подумаешь! Разве может она понять? - Когда я напивался - а это случалось редко, слишком много мне для этого надо было выпить, гораздо больше, чем обычно оказывалось в компаниях, куда меня заносил случай, а так вообще я вел трезвый образ жизни, не пил, - когда я напивался, достаточно мне было услышать греческое слово, чтобы я ушел и рыдал где-нибудь в темноте, в коридоре или на кухне. среди капель из крана и кастрюль, мерцающих в темноте от уличных фонарей. - Какой-то комок вдруг накатывал, поднимался от груди к горлу, и тогда я рыдал даже от такого дурацкого слова, как "канелюры". "Канелюры", - говорил я шепотом и рыдал, захлебываясь, отчаянно и по-мальчишески. "Канелюры", - говорил я, и снова беззвучно и некрасиво распяливал рот, и все старался двумя руками вытереть слезы, а они все бежали и бежали по щекам. - "Канелюры" - это такие бороздки, которые идут вверх по колонне. Вся колонна тогда состоит из натянутых мраморных складок, или пучка каменных струй. - Канелюры... Я такого слова не знаю, - сказала она. - Это, наверное, не греческое слово. - Молчала бы уж лучше. - Собственно, она и молчит и смеется, и у нее это неплохо получается. - Ну, ну, не задавайтесь. - говорю я. - Подумаешь, гречанка нашлась. - Почему нашлась? - спрашивает она. - Я не нашлась. - А я думаю о своих делишках. Личных. Весьма неудачных. - Чего вы смеетесь, клякса? - спросил я. - А знаете, какой мой любимый идеал? - спросила она в ответ и почесала ногу об ногу. - Ну вот, договорились до идеалов, - Какой? - спросил я. - Гаидэ. - Кто? - Не помните? Не помните?! Гаидэ не помните? - Чего вы расшумелись, какая Гаидэ? Из "Монте-Кристо", что ли? - А какая же? - Ну помню. - Она постепенно успокаивалась. - Я пойду домой, - сказала она. - Идите. - Я пойду домой, - сказала она, повысив голос. - Знаете что? - сказал я. - Ваш идеал Гаидэ? Ну и прелестно. У вас переживания по этой части? Прелестно. А у меня нет переживаний. Ну и привет. - Я знаю. - Что вы знаете? - Что у вас нет переживаний... - Много вы знаете, - сказал я. - Тоже мне Гаидэ. У каждой порядочной Гаидэ должен быть свой Монте-Кристо. красавец с седыми висками. А у вас есть? - Есть. - Ну да? Кто? - Вы... - сказала она и убежала. - Ну вот, договорились. - Обычно о таких вещах я догадывался раньше. - Но это и было раньше. У меня тогда было тонкое, одухотворенное лицо, и я делал вид, что не знаю, какое я произвожу впечатление, а я всегда знал, и поэтому, когда я спрашивал: "А я вам сильно нравлюсь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17