— Невестку позови, — сказал Асташенков. — Подарок ей.
— Таня, выйди. Тебе гостинец, — окликнул дед.
Таня вышла, увидела футляр и ахнула. Асташенков футляр отстегнул, — швейная машинка «Зингер», черная и буквы золотые.
— Слыхал я, ты портниха… Паша Котельникова говорила, царство ей небесное. Бери инструмент.
— Погоди… — сказал дед. — Как понять?
— Бери, — сказал Асташенков Тане. — Сейчас твоя работа пойдет. И заработки, и клиенты приличные. — И кучеру: — Иди прочь, надымил. Пролетку бы не угнали.
Кучер плюнул длинно на цигарку, кинул на пол и вышел.
— Вот хамье, — сказал Асташенков. — Ну что обмерла? Уноси.
— Погоди, Таня… — сказал дед. — Ну а чего ж ты хочешь за дорогой подарок, товарищ хозяин? Денег у нас нет.
— Работой расплатится, — сказал Асташенков. — Жене пошьет, племянницам. Маркизе вот, если попросит.
В том году будто полегчало. Конечно, барыги с цепи сорвались, но и по-старому было нельзя.
— Моды я принесу, — заверила Маркиза. — За это плата отдельная.
Не поверил дед ни одному слову и все ждет.
— А почему Таню выбрал? Портних не стало?
— Почему, почему… — сказала Таня и в машинку вцепилась. — Мама им рассказала, как я могу шить.
— Ну?… — говорит Асташенков. — Чего непонятного-то? И к тебе дело есть, Зотов. Мне в библиотеку чего интересного достанешь — неси, понадобится…
Ну вот, проясняется.
— Мне и сейчас одна нужна.
— Какая же? Иди, Таня…
Таня футляром накрыла машинку, чудо сияющее, и унесла прочь, как перышко, — своя ноша не тянет.
— А нужно мне — Мани, манихейцы, — сказал Асташенков. — В русском издании.
— Что это тебя на философию кинуло? Или на ересь? — спросил дед.
— Да не меня, — сказал Асташенков. — У нее брат журналист. Ему для работы, — и кивнул на Маркизу.
«И веришь, Петька, накатил на меня каприз, как на беременную бабу. Чую — нельзя давать. Почему? Не знаю. Но говорю: „Нет у меня“».
— Ладно врать. Не жидись. Я всех букинистов обошел, Миронов сказал: у тебя есть.
А Миронов любую книгу помнил, если мелькнула. Знаток наивысший у букинистов.
— Господи! — сказал дед. — Шуму-то! И книга не старинного издания. Адвокаты читали да зубные врачи.
— Да вот видишь, понадобилась ее брату. А у тебя есть.
— Нет, Миронов великий знаток, а и он не бог.
— При чем тут бог? — сказала Маркиза. — Назовите цену. У вас же она есть!
— А я говорю — нету!
— Вот что, не дури, — сказал Асташенков и оглядывается. — А Петька твой где, красный партизан?
«И тут до меня, Петька, дошло…»
— Великий Мани, значит? Манихейцы? Сильно нужно?… И брат журналист… И бабу привел… Не иначе Петьку, бабника, охмурять… Тане «Зингер» принес…
А за дверью глухо. Таня притихла как мышь и не дышит.
— Таня ни при чем, — сказал Асташенков. — Это дело отдельное.
— А нету Петьки, — говорю, — на бирже воюет.
Они засмеялись облегченно — сначала Маркиза, потом Асташенков. Смекнул, что работы нет, тоже заулыбался.
— С кем воюет-то? — спрашивает.
— Похоже, что с вами, — говорю. — С тобой, Асташенков, и с тобой, красавица.
— Нет… — сказала Маркиза. — Мы невоюющие…
— Верно… — сказал дед. — Вы гнездящиеся.
Смех медленно умолкал, и улыбки деревенели.
Начиналась обыкновенная злоба, но они еще удерживались.
— Ладно, старик, — сказала Маркиза. — Не говори пустяков. У нас есть книжка, перед которой и ты не устоишь. Мы меняться пришли.
— Да нет у меня манихейцев, нету!
Она развернула книгу, перед которой у деда дрогнули колени. «Родословная дворян Непрядвиных». Издания 1914 года. Вот какая это была книга. А на Иване — четвертом, бандите, — непрядвинская кровь. Голубая.
Голубой переплет твердой бумаги с якобы рваными краями, а внутри желтоватая твердая бумага, тоже лохматая, как бы старинная, с четким шрифтом и фотографиями с масляных портретов, под папиросной бумагой, никем не искуренной.
И замелькали выписки из летописей начала тысячелетия и высочайшие указы о продвижении по службе и наградах в конце тысячелетия. А в конце — приложения из домашних записей, почитавшиеся важнейшими. Последним был портрет — не картина, а фотография Василь Антоновича в звездах, и было сказано, что он славен коллекцией резной кости и редкими книгами по философии и метафизике. При всем расположении к деду никогда бы Василь Антоныч такую книгу деду бы не вручил. Потому что рядом с петровскими, екатерининскими и николаевскими алмазами и чинами самодельный философ-офеня был — старьевщик.
— Да… — сказал дед не притрагиваясь, а только глядя, как Маркиза ловко щелкает картонными листами, будто козырями в тягостной колоде, и бормочет оглавление. — Перед такой книгой мне не устоять… Но нет у меня манихейцев.
— Так возьми же ее и дай нам, что просим! — крикнула Маркиза и швырнула деду книгу.
Книга ударилась корешком и рассыпалась. Дед встал на колени.
— Нет у меня того Мани и манихейцев, — сказал он.
И дед… Господи!.. Стал ползать на коленях, собирая твердые тетрадки родословной рода Непрядвиных, в камзолах, фраках, мундирах и алмазных звездах, и на первой странице была выписка о Словутном певце Митусе, волхве, о котором догадка была, что он великое «Слово о полку Игореве» сотворил.
Старческая высота ползала в грязи талых следов, а на нее сверху смотрела низость чистенькая, как кокарда.
— Пойдем, — сказал Асташенков и взял Маркизу под локоть.
— Книгу забыла, — сказал дед и отодвинул на чистое место родословную книгу.
— Да кому она нужна! — сказала Маркиза. — Оставь себе, старый хрыч!.. В ней — все, что осталось от дома!
Шагнула к дверям, поскользнулась на кучерском длинном плевке, передернулась мучительно и — вытерла ботиночек о родословную.
— Убью! — крикнул дед таким голосом, что они отшатнулись. — Низменная стерва!.. Вон!.. Не то Пустырь кликну!..
Дед подвернул нижнюю губу, и Маркиза заткнула уши, чтобы не слышать разбойного свиста Пустыря.
Маркиза пятилась к дверям. Простучали ботинки по крыльцу Потом пролетка взвизгнула рессорами, и все четверо — лошадь, кучер, Асташенков и Маркиза — рванули вскачь, расплескивая серое наводнение окраины.
«— Дед, что же это было? — спрашиваю.
— Красавица. — задумчиво сказал дед. — Ошибался я насчет Маркизы. Есть в ней тайна.
— Какая, дед?
— Тайна низменности.
— Дед, а почему ты не дал им этого Мани?
— Незачем… Они и так хороши, — сказал дед. — Манихейство в малой шкапе… Вот ключи… Прочти.
И я прочел таинственные рассуждения Мани, неведомо на чем основанные.
— Мани был истинный маг, однако был погублен персидскими магами, поддельными, — объяснил дед. — И с него с живого содрали кожу. Сей Мани замечателен тем, что он один из всех, о ком я знаю, — двойной дуалист Обыкновенно говорят, что есть две сущности — плоть и дух, а добро и зло это есть их признаки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81