— сказал старшина.
И они остались на площадке с Жигулиным, мальчиком совсем, младшим лейтенантом.
— А паспорт у тебя есть? — басом спросил он.
— Есть, — сказала она и полезла за пазуху.
— Не надо, — сказал он и отвернулся.
В общем так. Он последние два года служил на Дальнем Востоке сапёром, кончил минное училище. В общем так. Москвич коренной, в третьем колене. Мама жива, отец погиб под Новороссийском, квартира коммунальная, сосед Мызин — с отцом воевал в десанте, сейчас повар. В общем так. Сейчас его, Жигулина, переводят на новое место назначения, проездом через Москву. Разминировать Европу, ясно? В общем так. Правильно, что от этой бабы удрала, раз москвичка — должна жить и Москве, родня в Москве есть?
— Полно, — сказала Валя. — Одних тёток три штуки. Брат двоюродный, родной скоро демобилизуется.
И стала реветь. А знаете, когда молодые ревут, это очень трогательно, а тебе ещё всего двадцать два, ты на войне жив остался и едешь Европу разминировать, а тут тебе красивая сирота на шею бросается, тут и у совсем умного голова кругом пойдёт, а не только у такого дурака и гуся, каким тогда был Жигулин Санька, лёгкий человек, отличник боевой и политической подготовки, а до этого — в школе отличник, да не зубрила-мученик, а просто всё легко давалось: и дружба, и учёба; а до этого — отличник детского сада: хороший мальчик, и маму слушает, ну просто напоказ ребёнок, и ест всё, что дают, и посуду за собой убирает; а до этого — какая красивая молодая пара в наш дом въехала, он — преподаватель бронетанкового училища, а она — там же, в медпункте, работает, сейчас в положении, наверное, ребёнок будет красивый…
Ребёнок родился красивый…
…Жигулин очнулся и посмотрел на часы. Что-то затянул Толя своё выступление. Такой трус, зубы боится вставить! Шамкает, шамкает, прошамкается, что придётся всю челюсть вставлять. Стыдно, молодой парень, сорок четыре года, сколько же было Жигулину, когда он в Москву приехал после войны? Двадцать два — вдвое меньше… Ну что эта дама меня разглядывает? Лысину, наверное, заметила… Гляди — ты б на меня тогда посмотрела, когда я перед Москвой брился и в зеркале золотой погон видел со звёздочкой, ха, ничего мальчик был, мальчик был как надо, женщины в эшелон кидались, умоляли взять их с собой. Москвички.
Жигулин поднял голову и глядел вслед этой женщине, которая пробиралась к выходу, интересная женщина, между прочим, конечно, не выдержала шамканья Толи, ах, нет, это уже профессор Гудков выступает, просто душно ей стало или, наоборот, холодно. Холодно и душно… Вот так. Слава богу, что ещё курить не запретили.
Жигулину стало холодно и душно, но он её не узнал. Нет. И стал думать о тех древних временах, не понимая, что неспроста он об этом думает, а что она рядом прошла, та чудачка, и смотрела на него сбоку, тоже стараясь его вспомнить и всё больше забывая, так как перед ней был не тот Жигулин, а этот. А может, и прежний казался ярким только на полустанке. Как узнать, когда полжизни прошло, а спросить некого.
А дальше что было? А дальше было вот что…
…Они прибыли в Москву ранним утром и на вокзале распрощались. Вообще-то не на вокзале, а на Страстном бульваре. Когда они на вокзале прощались, Санька спросил её, а где она-то в Москве будет жить? И выяснилось, что у брата своего, который живёт недалеко от Страстного бульвара. Опять совпадение — прямо чудеса. Ну, они распрощались на вокзале в третий раз, а потом Санька говорит:
— Господи, глупости какие, давай я тебя подвезу хотя бы до Страстного бульвара?
А она говорит:
— Хорошо, подвезите меня до Страстного бульвара.
— Ты, наверное, и забыла, как туда ехать?
— Ага. Я забыла, как туда ехать.
Ну, взял, конечно, такси, подвёз, и глупо как-то расставаться, всё-таки сутки вместе в поезде ехали, в тамбуре стояли, а ребята им еду носили, а потом она спала на третьей полке, откуда барахло скинули, и опять они в тамбуре стояли. Все думали, что всё, закрутились!.. А у них ничего не было, только такой страх был у него за неё, даже неизвестно, почему он так за неё испугался. Что вы! Даже не поцеловались ни разу. Просто пейзажи смотрели в опущенное окно: жёлтые одуванчики и пёстрые коровы. Проводнику денег дали, чтобы не вякал, ну а в Москве родня должна заступиться, что без вызова приехала — тогда сложно было с вызовом эвакуированных, но ведь она дочь фронтовика, не так ли?
Высадил её у Страстного бульвара — где теперь кинотеатр «Россия» построен давно уже, а тогда его и в помине не было, и Пушкин на другой стороне стоял — на Тверском бульваре.
— Ну, до свидания.
— До свидания. Спасибо за всё.
— А за что?
— Ну так, за всё.
— А хочешь, я тебя с матерью познакомлю?
— Нет, зачем же.
— А что такого?
— Она нехорошо подумает.
— Дура ты.
— Сами вы…
— Ну извини… Ну до свидания. Адрес-то дашь свой?
— Я не помню, я глазами помню, как пройти…
— Тебя проводить?
— Нет, спасибо. За всё.
— Ну до свидания.
— До свидания.
— Младший лейтенант, поехали, некогда! — крикнул шофёр.
В машине Санька всё оглядывался и смотрел, как она усаживается на скамью. Плотно усаживается, с ногами.
— Ну-ка останови машину! — сказал Жигулин. — Вылезу.
Конечно, он правильно догадался. Никого у неё в Москве не было, всё она наврала. А кто был — все умерли: мама, отец. Ему стало душно и холодно, когда представил себе, что было бы, если бы не догадался, а она одна здесь сидит и ждёт, что будет дальше.
— Совести у тебя нет, — сказал он.
— Есть, — сказала она.
Она хлюпала носом и отставала от него на полшага.
— Мать у меня отличная женщина! — сказал он. — Будешь у неё пока жить.
— Домработницей?
— А я почём знаю, как сговоритесь, так и будете. А потом на работу поступишь, и всё утрясётся, я думаю, университет будут строить новый, вообще много будут строить, работа найдётся… Нос вытри. Сейчас придём.
— А что вы матери скажете?
— Правду.
…Вот так всё было. А дальше и вспоминать не стоит. Ах, Валя-Валентина, зачем я только на это совещание ездила, кого я там хотела увидеть? Толю беззубого? Господи, помереть со смеху: взрывник, а бормашины боится. А Жигулин? Где он, Жигулин? Сидит облезлый дядечка и тупо смотрит на оратора. Один раз я его взгляд перехватила, он обернулся да и то поглядел не в глаза, а на коленки. Всё Мызин, старый чёрт; иди, иди, поглядишь на него там и решишь, может, заново познакомишься.
Она и не заметила, как подошла к своему подъезду. Она теперь вообще жила немножко как бы во сне. Только чудной это был сон.
В подъезде её перехватила женщина со второго этажа и старуха из другого дома.
— Валентина Михайловна, что делать? С дочкой хуже… Депрессия, Валентина Михайловна…
Ну ясно, вот и дом родной.
— Лечить надо.
— Все лекарства перепробовали… У мужа друг едет в Японию, в командировку, может, там что есть?
1 2 3 4 5 6 7 8
И они остались на площадке с Жигулиным, мальчиком совсем, младшим лейтенантом.
— А паспорт у тебя есть? — басом спросил он.
— Есть, — сказала она и полезла за пазуху.
— Не надо, — сказал он и отвернулся.
В общем так. Он последние два года служил на Дальнем Востоке сапёром, кончил минное училище. В общем так. Москвич коренной, в третьем колене. Мама жива, отец погиб под Новороссийском, квартира коммунальная, сосед Мызин — с отцом воевал в десанте, сейчас повар. В общем так. Сейчас его, Жигулина, переводят на новое место назначения, проездом через Москву. Разминировать Европу, ясно? В общем так. Правильно, что от этой бабы удрала, раз москвичка — должна жить и Москве, родня в Москве есть?
— Полно, — сказала Валя. — Одних тёток три штуки. Брат двоюродный, родной скоро демобилизуется.
И стала реветь. А знаете, когда молодые ревут, это очень трогательно, а тебе ещё всего двадцать два, ты на войне жив остался и едешь Европу разминировать, а тут тебе красивая сирота на шею бросается, тут и у совсем умного голова кругом пойдёт, а не только у такого дурака и гуся, каким тогда был Жигулин Санька, лёгкий человек, отличник боевой и политической подготовки, а до этого — в школе отличник, да не зубрила-мученик, а просто всё легко давалось: и дружба, и учёба; а до этого — отличник детского сада: хороший мальчик, и маму слушает, ну просто напоказ ребёнок, и ест всё, что дают, и посуду за собой убирает; а до этого — какая красивая молодая пара в наш дом въехала, он — преподаватель бронетанкового училища, а она — там же, в медпункте, работает, сейчас в положении, наверное, ребёнок будет красивый…
Ребёнок родился красивый…
…Жигулин очнулся и посмотрел на часы. Что-то затянул Толя своё выступление. Такой трус, зубы боится вставить! Шамкает, шамкает, прошамкается, что придётся всю челюсть вставлять. Стыдно, молодой парень, сорок четыре года, сколько же было Жигулину, когда он в Москву приехал после войны? Двадцать два — вдвое меньше… Ну что эта дама меня разглядывает? Лысину, наверное, заметила… Гляди — ты б на меня тогда посмотрела, когда я перед Москвой брился и в зеркале золотой погон видел со звёздочкой, ха, ничего мальчик был, мальчик был как надо, женщины в эшелон кидались, умоляли взять их с собой. Москвички.
Жигулин поднял голову и глядел вслед этой женщине, которая пробиралась к выходу, интересная женщина, между прочим, конечно, не выдержала шамканья Толи, ах, нет, это уже профессор Гудков выступает, просто душно ей стало или, наоборот, холодно. Холодно и душно… Вот так. Слава богу, что ещё курить не запретили.
Жигулину стало холодно и душно, но он её не узнал. Нет. И стал думать о тех древних временах, не понимая, что неспроста он об этом думает, а что она рядом прошла, та чудачка, и смотрела на него сбоку, тоже стараясь его вспомнить и всё больше забывая, так как перед ней был не тот Жигулин, а этот. А может, и прежний казался ярким только на полустанке. Как узнать, когда полжизни прошло, а спросить некого.
А дальше что было? А дальше было вот что…
…Они прибыли в Москву ранним утром и на вокзале распрощались. Вообще-то не на вокзале, а на Страстном бульваре. Когда они на вокзале прощались, Санька спросил её, а где она-то в Москве будет жить? И выяснилось, что у брата своего, который живёт недалеко от Страстного бульвара. Опять совпадение — прямо чудеса. Ну, они распрощались на вокзале в третий раз, а потом Санька говорит:
— Господи, глупости какие, давай я тебя подвезу хотя бы до Страстного бульвара?
А она говорит:
— Хорошо, подвезите меня до Страстного бульвара.
— Ты, наверное, и забыла, как туда ехать?
— Ага. Я забыла, как туда ехать.
Ну, взял, конечно, такси, подвёз, и глупо как-то расставаться, всё-таки сутки вместе в поезде ехали, в тамбуре стояли, а ребята им еду носили, а потом она спала на третьей полке, откуда барахло скинули, и опять они в тамбуре стояли. Все думали, что всё, закрутились!.. А у них ничего не было, только такой страх был у него за неё, даже неизвестно, почему он так за неё испугался. Что вы! Даже не поцеловались ни разу. Просто пейзажи смотрели в опущенное окно: жёлтые одуванчики и пёстрые коровы. Проводнику денег дали, чтобы не вякал, ну а в Москве родня должна заступиться, что без вызова приехала — тогда сложно было с вызовом эвакуированных, но ведь она дочь фронтовика, не так ли?
Высадил её у Страстного бульвара — где теперь кинотеатр «Россия» построен давно уже, а тогда его и в помине не было, и Пушкин на другой стороне стоял — на Тверском бульваре.
— Ну, до свидания.
— До свидания. Спасибо за всё.
— А за что?
— Ну так, за всё.
— А хочешь, я тебя с матерью познакомлю?
— Нет, зачем же.
— А что такого?
— Она нехорошо подумает.
— Дура ты.
— Сами вы…
— Ну извини… Ну до свидания. Адрес-то дашь свой?
— Я не помню, я глазами помню, как пройти…
— Тебя проводить?
— Нет, спасибо. За всё.
— Ну до свидания.
— До свидания.
— Младший лейтенант, поехали, некогда! — крикнул шофёр.
В машине Санька всё оглядывался и смотрел, как она усаживается на скамью. Плотно усаживается, с ногами.
— Ну-ка останови машину! — сказал Жигулин. — Вылезу.
Конечно, он правильно догадался. Никого у неё в Москве не было, всё она наврала. А кто был — все умерли: мама, отец. Ему стало душно и холодно, когда представил себе, что было бы, если бы не догадался, а она одна здесь сидит и ждёт, что будет дальше.
— Совести у тебя нет, — сказал он.
— Есть, — сказала она.
Она хлюпала носом и отставала от него на полшага.
— Мать у меня отличная женщина! — сказал он. — Будешь у неё пока жить.
— Домработницей?
— А я почём знаю, как сговоритесь, так и будете. А потом на работу поступишь, и всё утрясётся, я думаю, университет будут строить новый, вообще много будут строить, работа найдётся… Нос вытри. Сейчас придём.
— А что вы матери скажете?
— Правду.
…Вот так всё было. А дальше и вспоминать не стоит. Ах, Валя-Валентина, зачем я только на это совещание ездила, кого я там хотела увидеть? Толю беззубого? Господи, помереть со смеху: взрывник, а бормашины боится. А Жигулин? Где он, Жигулин? Сидит облезлый дядечка и тупо смотрит на оратора. Один раз я его взгляд перехватила, он обернулся да и то поглядел не в глаза, а на коленки. Всё Мызин, старый чёрт; иди, иди, поглядишь на него там и решишь, может, заново познакомишься.
Она и не заметила, как подошла к своему подъезду. Она теперь вообще жила немножко как бы во сне. Только чудной это был сон.
В подъезде её перехватила женщина со второго этажа и старуха из другого дома.
— Валентина Михайловна, что делать? С дочкой хуже… Депрессия, Валентина Михайловна…
Ну ясно, вот и дом родной.
— Лечить надо.
— Все лекарства перепробовали… У мужа друг едет в Японию, в командировку, может, там что есть?
1 2 3 4 5 6 7 8