— Нет… Я врач.
— Врач? — обрадовался Жигулин. — Может быть, я вас в госпитале видел?
— Где?
— В Польше… Вы были в Польше?
— Нет… А вы там в госпитале лежали? — спросила она. Ей показалось, что он как-то даже засуетился.
— Немножко… — сказал он и увёл разговор в сторону.
И опять трёп. Расхорохорился совсем, развеселился. Выступает и выступает. И последний раз за вечер:
— Может быть, я вас в Гидрострое видел?
— А что это такое? — спросила она.
Ей всё было про него интересно.
— Это такая организация… Ну, не знаю, ужасно знакомое лицо… А почему вы так рано уходите?
— У меня у самой гости. Я вот Мызину помогла, а у меня у самой гости.
И ушла. Застолье стало громче и скучней.
…Они сидели рядом у пустого обеденного стола, и она боялась дышать. И он курил папиросы «Северная Пальмира», которые купил, ещё подъезжая к Москве. «Мама не знает, что я курю, шиковать так шиковать».
— Пойдём в загс, — сказал он. — Жениться.
Он ей объяснил. Завтра он уезжает. Ей жить негде — будет жить в его комнате. Иначе комната пропадёт. В Москву он вернётся неизвестно когда, а может, и никогда. Да и вообще теперь…
— Нет, — сказала она. — Ничего не нужно.
— А ничего и не нужно… Будет у тебя прописка. Это же фиктивный брак… Называется — фиктивный. Год пройдёт — от меня ни слуха ни духа — можешь разводиться… Слушай, выручи меня, живи… А то страшно как-то, что… в нашей комнате… чужие… где мама…
— Не стесняйтесь вы плакать… Не стесняйтесь… хуже так, — сказала она.
А он, хоть и стеснялся, теперь всё же заплакал. Ну, знаете, как мужики плачут? Кряхтят и скрипят, как будто шкаф перетаскивают…
— …Чего ты припёрся? — спросил Жигулин у Мызина, сидящего на краю дивана.
— Ты во сне рыдал как дитё, — сказал Мызин. — Вот я и проснулся.
— Это спьяну.
— Да ты и не пил ничего, я заметил.
— А кто эта женщина, которая тебе помогала?
— Доктор. Напротив живёт.
— Знаешь, на кого похожа?
— На кого?
— Помнишь, в сорок седьмом, когда мама умерла, я приехал с девчонкой?
— Ты обалдел? Я ж на твоей свадьбе гулял, забыл?
Молчание.
— Пять лет тебя ждала, идиота…
Жигулин поднялся и сказал:
— Врёшь… Почему же ты мне не написал?
— А куда?! — закричал Мызин. — Ты разве адрес прислал? С собаками тебя искать надо было?
— А потом? — спросил Жигулин.
— Потом наш дом сломали, она переехала.
— Куда?
— Не знаю! — закричал Мызин. — У неё своя жизнь, у тебя — своя… Жена, дети… Семья у тебя есть?
— Кто? — спросил Жигулин. — Ага… Когда взрывные работы заканчиваем, то все вместе фотографируемся… Я в центре при галстуке… У меня этих фотографий штук двадцать.
— Ты холостой, что ли?
— Ну.
— Тогда совсем дурак.
— Другой бы спорил… Я думаю, на кого она похожа, эта женщина, Валентина Михайловна. На ту девчонку она похожа, на жену мою однодневную.
— Опять ты дурак, — сказал Мызин.
— Почему?
— Это она и есть.
Жигулин засмеялся.
— Ладно, Мызин… Я уж как-нибудь себе сам жену найду… Не старайся…
— Смотри, а ведь не поверил.
— Не поверил.
— Ну ладно, — сказал Мызин. — Ты во всём прав.
И тоже засмеялся. Вот и поговорили.
Потом Жигулин услышал музыку из дома напротив и включил приёмник. Ему показалось, что это музыка из её окон. Он поискал волну и нашёл, и два приёмника заиграли в унисон. Потом там переменили волну, и Жигулин понял, что его испытывают. Он нашёл и эту волну. Сердце его бухало, как ему не полагается бухать. Там снова переменили волну, и теперь Утёсов пел старую песню о сердце, которому не хочется покоя. Жигулин заметался по шкале, потом догадался и кинулся из комнаты. Дверь в её квартире открыл мужчина в очках, с пластинкой в руках, с той самой…
— Валентина Михайловна скоро будет. Вы её гость?
— Я её гость.
— Входите.
— Я ошибся, — сказал Жигулин.
Он вернулся домой и запустил пластинку в угол. Потом собрал осколки и сунул под тахту.
Как он жил? Он не помнит, как жил. Как он работал? Он помнит, как он работал. Раньше работать и называлось — жить. Что-то перестал понимать Жигулин, сапёр-минёр, Жигулин Сан Саныч. И в таких тонких делах, как душевные, он оказался совершенно беспомощным. Если тебе оторвало ногу и вместо неё у тебя протез, имеешь ли ты право приехать к девушке, которую ты приобрёл на полустанке и на которой фиктивно женился, чтобы было ей где жить в Москве, потому что она москвичка? А почему ты не живёшь там же? Профессия такая, периферийная. А надо жить там, где для профессии лучше. А не из-за ноги ты не ехал? Из-за ноги. Из-за того, что хотел доказать себе и другим, что для такого орла, как Сан Саныч Жигулин, это ничего не меняет, не хотел приползать к женщине, перед которой появился спасителем-принцем немыслимым.
— …Кто принц-то, господи? Мальчика увидела, у которого в дом бомба попала, — сказала Валентина Михайловна. — Ладно, не хочет узнавать, не надо. Пусть едет с богом. В конце концов, мы и знакомы-то были сутки… Случай у нас редкий, а всё же случай. Сейчас мы раздумываем, а тогда лихие были очень. Отличный он, видимо, парень, всю страну объездил. Люблю, когда человек энтузиаст.
— Все не могут быть, — сказал женатый гость-сослуживец. — Кому-то надо и дома жить.
— А по-вашему, энтузиасты — это которые из дома удирают? — спросила Татьяна. — Тогда энтузиаст — это я. Правда, мама?
— Он же испугался, вот в чём правда-то. Взрывать не боится, а бормашины боится, вот и ходит беззубый. Что я, не знаю?
— Почему беззубый? — обалдело спросил женатый гость-сослуживец. — Он беззубый?
А ведь опять она права была, Валя Сорокина. А что особенного? За девятнадцать лет было время стать мудрой.
…А потом пошли в загс. Жигулин всех там уговорил. Ему уезжать завтра, мать умерла, жена в положении.
— Вы в положении? — спросила регистраторша Валю.
— Пятый месяц пошёл, — соврал Жигулин.
— Надо расписывать, — сказал зав.
— Молоденькие… — сказала регистраторша.
Потом Мызин ахал, и Алевтина его ахала и плакала, когда вечером свадьба состоялась — тихая, не то свадьба, не то поминки — вчетвером справили. Тортик маленький, коммерческий, водка пайковая и еда, которую Мызин из ресторана принёс.
— Я теперь ворую, — сказал Мызин. — Я теперь шеф-повар.
— А не воровать нельзя? — спросил Жигулин.
— Не пробовал, — сказал Мызин. — После работы мне заворачивают что осталось.
— А от чего осталось? — спросил Жигулин.
— Не знаю.
— Врёшь. Знаешь, — сказал Жигулин.
— Знаю.
— Больше не будешь воровать?
— Не буду!
— Никогда?
— Никогда!
— Не плачь.
— Я не плачу… А ты никогда не будешь воровать?
— Никогда!
— А пить?
— И пить!
— И курить?
— И курить!
— И будешь верным до гроба своей Алевтине?
— Навеки, до гробовой доски… А ты своей Вале… Спой песню отцову!
— Я забыл.
— Отцову песню забыл?!
— Нет!
1 2 3 4 5 6 7 8