на улице жарко, а она вся в черном - туфли черные, платье черное, длинное, шляпка черная. Поздоровалась.
- Извините,- говорит,- я попрощаться пришла и кое-что передать. Меня Анатолий Федорович просил. Вот вазочку Тоне завещал и вот записку написал. Больше ничего не осталось, всю мебель в область забрали. Говорят - в музей.
- А что с Анатолием Федоровичем? - спрашивает Ульяна.
- Умер.
- Умер? - Ульяна от неожиданности и печали рот ладонью прикрыла, помолчала.- Когда умер? Я и не слыхала.
- Не удивительно. Вы ведь счастливая, а счастливые часов не наблюдают, газет не читают, ничего вокруг не видят. Я знаю, к вам муж вернулся.
- Да, вернулся,- растерянно говорит Ульяна, точно она виновата в своем счастье перед этой женщиной,- вы проходите... Извините, у меня руки в тесте, пирог черничный печь собралась.
Села Раиса Федоровна у стола, вынула из темной сумочки вазочку фарфоровую и на стол поставила, а рядом записку положила.
- Это Тоне,- говорит.
В записке были две строчки нетвердым почерком: "Я тебя люблю. Ты должна учиться".
- Когда это случилось?
- Неделю назад.
- Я и про похороны не слыхала.
- Хоронить буду в Абрамцеве, там, где мама, и папа, и Костя похоронены. Добилась. Мертвому выезд разрешили. Так что Анатолий Федорович теперь в дороге на родину. И я уезжаю. Слава Богу, никогда больше не увижу эти места, этих людей.
- А вот Мендель мой соскучился по этим местам,- сказала Ульяна,- я ему предлагала: если хочешь, продадим дом, поедем жить к тебе на Украину. Нет, говорит, мне здесь больше нравится.
Раиса Федоровна сидела у стола сгорбившись, подперев голову тонкими своими, аристократическими пальцами.
- В Абрамцеве я жить не собираюсь,- сказала она после паузы,- что мне там делать? Старого народа давно уж нет, отцовских столяров. Всюду одна и та же рвань, а руководят разжиревшие комбедовцы. Всюду светят красные зори, всюду красная астрология, от которой зависят наши судьбы.
- Где ж вы жить будете? - спросила Ульяна.
- Поеду в Литву, все-таки ближе к Польше, к Европе. Может быть, приму католичество. Мой брат был православный, верил в русского Бога, а мне это азиатское христианство не по душе... У вас муж еврей, я вам завидую. Я б и сама вышла замуж за еврея, за поляка, за литовца, только не за русского. Не люблю русских, ненавижу русских. Народ грубый, злой, а если доброта, то юродивая.- Она вдруг закашлялась, может быть, от подступившего к горлу кома ненависти, и кашляла долго, все не могла остановиться. Ульяна налила ей в стакан брусничной настойки. Раиса Федоровна сделала несколько глотков, вытерла губы кружевным платочком.- Я, конечно, на личное счастье больше не надеюсь. Как поется: только раз бывают в жизни встречи, только раз судьбою вьется нить...
Глаза ее были измучены злобой и страданием, а губы дергались, извивались, точно жестокая насмешка и горький плач боролись меж собой и каждый пытался вылепить из этих дрожащих губ свое, но ни того, ни другого не получалось.
Когда Раиса Федоровна ушла, Ульяна долго не могла успокоиться. От этого беспокойства пирог с черникой не получился, подгорел, лопнул, черника вытекла, что еще более Ульяну расстроило. Пришел Мендель с работы, сразу увидал - жена не в духе.
- Что с тобой? - спрашивает.
- Пирог подгорел,- отвечает.
- Не беда, новый спечешь.
Сходила Ульяна за Давидкой в садик, кликнула Тоню - сели обедать. Поели щей, Тоня спрашивает:
- Где же пирог?
- Пирог сгорел,- говорит Мендель,- но ты не расстраивайся, Тоня, я вам с Давидкой в поселковом магазине конфет-тянучек купил.- И дал тянучек.
Дети успокоились, а Ульяна все не может.
- Тебе тоже тянучек дать? - шутит Мендель.
- Возьми, Тоня, Давидку,- говорит Ульяна,- и пройдись после обеда. Погода, гляди, хорошая.
Ушли дети, и говорит Ульяна:
- Пирог жалко, но не в пироге дело. Тут Раиса Федоровна приходила, сестра Анатолия Федоровича.
- Потемнел сразу лицом Мендель.
- Ей что надо здесь?
- Пришла проститься, она уезжает, Анатолий Федорович ведь умер.
- Ну и что,- говорит Мендель,- знаю я, что умер. В поселке слышал.
- Знал и мне не сказал,- говорит Ульяна.
- А что в этом интересного? В поселке говорят: скатертью дорога. Воздух станет чище.
- Нельзя так, Миша, против мертвого. Это был добрый человек. Он вот Тоне вазочку передал и записку.
- Какую еще вазочку и записку? - совсем обозлился Мендель, взял у Ульяны записку и прочел вслух: - "Я тебя люблю. Ты должна учиться". Чего это он чужих детей любит и им советы дает? Своих надо было завести, контрик недорезанный. Эту вазочку вместе с запиской я в Пижму выброшу. Незачем Тоню расстраивать.
- А греха не боишься, Миша? Все-таки воля покойного.
- Ты, я вижу, у меня верующая. Это он тебя религии обучил, бабским сказкам. Ты, я знаю, к нему бегала.- И выразился грязно.
Может, впервые за их жизнь так выразился, и впервые в их жизни был день несчастливый. Даже когда Мендель оставил ее, Ульяна его продолжала любить, а в этот день любить перестала и не любила его до следующего утра. Спать легла отдельно на лавку и всю ночь проворочалась. Понимала, что ревнует, понимала, что насплетничал поселок, понимала, что расстроен письмом от матери, прибывшим накануне, а все не могла простить.
"Мендель,- писала мать,- что ты наделал, куда ты уехал, с кем ты живешь? Ты укорачиваешь мне жизнь, я не сплю ночами, и если б собака сейчас лизнула мое сердце, она бы сдохла".
Первую половину ночи Ульяна злилась на Менделя, а когда начало рассветать, подумала, как бы хорошо поехать на родину к Менделю, познакомиться с матерью Менделя и братом Менделя, Иосифом. Да так удачно съездить, чтоб им понравиться.
Мендель тоже всю ночь ворочался, лежа один в постели, соскучился по Ульяне, еле дождался рассвета, пришел к ней босой, стал на колени и попросил прощения. Ульяна тут же его простила, и опять зажили хорошо. А вазочку с вложенной в нее запиской покойника Мендель все-таки в Пижму выбросил. Так никогда Тоня и не узнала про то, что ей Анатолий Федорович завещал. Зато вместо сгоревшего черничного пирога решила Ульяна настряпать пельменей с мясом и луком. Мясо в совхозном поселке раздобыла у знакомого Вере мясника. Специально в совхоз за мясом ездила.
- Можно, конечно, и пельменей с редькой налепить,- говорит Ульяна Вере,я, случается, и с редькой делаю. Натру редьку, с маслом смешаю и леплю. Но мои более с мясом любят. Еще бы сметанки достать.
- Балуешь ты своего,- говорит Вера,- смотри, мужчин баловать нельзя.
- Мой Мендель мужчина особенный. А покушать кто не любит? Помнишь, как семечки вместо хлеба грызли? Теперь, слава Богу, не то, Мендель у матери жил, хорошо питался, и я его питать не хуже буду. Зачем же мне уступать?
Так побыла у сестры, поговорила, мяса достала и назад. По дороге на станцию Лука Лукич встретился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
- Извините,- говорит,- я попрощаться пришла и кое-что передать. Меня Анатолий Федорович просил. Вот вазочку Тоне завещал и вот записку написал. Больше ничего не осталось, всю мебель в область забрали. Говорят - в музей.
- А что с Анатолием Федоровичем? - спрашивает Ульяна.
- Умер.
- Умер? - Ульяна от неожиданности и печали рот ладонью прикрыла, помолчала.- Когда умер? Я и не слыхала.
- Не удивительно. Вы ведь счастливая, а счастливые часов не наблюдают, газет не читают, ничего вокруг не видят. Я знаю, к вам муж вернулся.
- Да, вернулся,- растерянно говорит Ульяна, точно она виновата в своем счастье перед этой женщиной,- вы проходите... Извините, у меня руки в тесте, пирог черничный печь собралась.
Села Раиса Федоровна у стола, вынула из темной сумочки вазочку фарфоровую и на стол поставила, а рядом записку положила.
- Это Тоне,- говорит.
В записке были две строчки нетвердым почерком: "Я тебя люблю. Ты должна учиться".
- Когда это случилось?
- Неделю назад.
- Я и про похороны не слыхала.
- Хоронить буду в Абрамцеве, там, где мама, и папа, и Костя похоронены. Добилась. Мертвому выезд разрешили. Так что Анатолий Федорович теперь в дороге на родину. И я уезжаю. Слава Богу, никогда больше не увижу эти места, этих людей.
- А вот Мендель мой соскучился по этим местам,- сказала Ульяна,- я ему предлагала: если хочешь, продадим дом, поедем жить к тебе на Украину. Нет, говорит, мне здесь больше нравится.
Раиса Федоровна сидела у стола сгорбившись, подперев голову тонкими своими, аристократическими пальцами.
- В Абрамцеве я жить не собираюсь,- сказала она после паузы,- что мне там делать? Старого народа давно уж нет, отцовских столяров. Всюду одна и та же рвань, а руководят разжиревшие комбедовцы. Всюду светят красные зори, всюду красная астрология, от которой зависят наши судьбы.
- Где ж вы жить будете? - спросила Ульяна.
- Поеду в Литву, все-таки ближе к Польше, к Европе. Может быть, приму католичество. Мой брат был православный, верил в русского Бога, а мне это азиатское христианство не по душе... У вас муж еврей, я вам завидую. Я б и сама вышла замуж за еврея, за поляка, за литовца, только не за русского. Не люблю русских, ненавижу русских. Народ грубый, злой, а если доброта, то юродивая.- Она вдруг закашлялась, может быть, от подступившего к горлу кома ненависти, и кашляла долго, все не могла остановиться. Ульяна налила ей в стакан брусничной настойки. Раиса Федоровна сделала несколько глотков, вытерла губы кружевным платочком.- Я, конечно, на личное счастье больше не надеюсь. Как поется: только раз бывают в жизни встречи, только раз судьбою вьется нить...
Глаза ее были измучены злобой и страданием, а губы дергались, извивались, точно жестокая насмешка и горький плач боролись меж собой и каждый пытался вылепить из этих дрожащих губ свое, но ни того, ни другого не получалось.
Когда Раиса Федоровна ушла, Ульяна долго не могла успокоиться. От этого беспокойства пирог с черникой не получился, подгорел, лопнул, черника вытекла, что еще более Ульяну расстроило. Пришел Мендель с работы, сразу увидал - жена не в духе.
- Что с тобой? - спрашивает.
- Пирог подгорел,- отвечает.
- Не беда, новый спечешь.
Сходила Ульяна за Давидкой в садик, кликнула Тоню - сели обедать. Поели щей, Тоня спрашивает:
- Где же пирог?
- Пирог сгорел,- говорит Мендель,- но ты не расстраивайся, Тоня, я вам с Давидкой в поселковом магазине конфет-тянучек купил.- И дал тянучек.
Дети успокоились, а Ульяна все не может.
- Тебе тоже тянучек дать? - шутит Мендель.
- Возьми, Тоня, Давидку,- говорит Ульяна,- и пройдись после обеда. Погода, гляди, хорошая.
Ушли дети, и говорит Ульяна:
- Пирог жалко, но не в пироге дело. Тут Раиса Федоровна приходила, сестра Анатолия Федоровича.
- Потемнел сразу лицом Мендель.
- Ей что надо здесь?
- Пришла проститься, она уезжает, Анатолий Федорович ведь умер.
- Ну и что,- говорит Мендель,- знаю я, что умер. В поселке слышал.
- Знал и мне не сказал,- говорит Ульяна.
- А что в этом интересного? В поселке говорят: скатертью дорога. Воздух станет чище.
- Нельзя так, Миша, против мертвого. Это был добрый человек. Он вот Тоне вазочку передал и записку.
- Какую еще вазочку и записку? - совсем обозлился Мендель, взял у Ульяны записку и прочел вслух: - "Я тебя люблю. Ты должна учиться". Чего это он чужих детей любит и им советы дает? Своих надо было завести, контрик недорезанный. Эту вазочку вместе с запиской я в Пижму выброшу. Незачем Тоню расстраивать.
- А греха не боишься, Миша? Все-таки воля покойного.
- Ты, я вижу, у меня верующая. Это он тебя религии обучил, бабским сказкам. Ты, я знаю, к нему бегала.- И выразился грязно.
Может, впервые за их жизнь так выразился, и впервые в их жизни был день несчастливый. Даже когда Мендель оставил ее, Ульяна его продолжала любить, а в этот день любить перестала и не любила его до следующего утра. Спать легла отдельно на лавку и всю ночь проворочалась. Понимала, что ревнует, понимала, что насплетничал поселок, понимала, что расстроен письмом от матери, прибывшим накануне, а все не могла простить.
"Мендель,- писала мать,- что ты наделал, куда ты уехал, с кем ты живешь? Ты укорачиваешь мне жизнь, я не сплю ночами, и если б собака сейчас лизнула мое сердце, она бы сдохла".
Первую половину ночи Ульяна злилась на Менделя, а когда начало рассветать, подумала, как бы хорошо поехать на родину к Менделю, познакомиться с матерью Менделя и братом Менделя, Иосифом. Да так удачно съездить, чтоб им понравиться.
Мендель тоже всю ночь ворочался, лежа один в постели, соскучился по Ульяне, еле дождался рассвета, пришел к ней босой, стал на колени и попросил прощения. Ульяна тут же его простила, и опять зажили хорошо. А вазочку с вложенной в нее запиской покойника Мендель все-таки в Пижму выбросил. Так никогда Тоня и не узнала про то, что ей Анатолий Федорович завещал. Зато вместо сгоревшего черничного пирога решила Ульяна настряпать пельменей с мясом и луком. Мясо в совхозном поселке раздобыла у знакомого Вере мясника. Специально в совхоз за мясом ездила.
- Можно, конечно, и пельменей с редькой налепить,- говорит Ульяна Вере,я, случается, и с редькой делаю. Натру редьку, с маслом смешаю и леплю. Но мои более с мясом любят. Еще бы сметанки достать.
- Балуешь ты своего,- говорит Вера,- смотри, мужчин баловать нельзя.
- Мой Мендель мужчина особенный. А покушать кто не любит? Помнишь, как семечки вместо хлеба грызли? Теперь, слава Богу, не то, Мендель у матери жил, хорошо питался, и я его питать не хуже буду. Зачем же мне уступать?
Так побыла у сестры, поговорила, мяса достала и назад. По дороге на станцию Лука Лукич встретился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14